Двери и пороги. Like a superStar k

Так вот, как мы познакомились. Знаете, зачем я хочу рассказать вам это? Не ради истории про очередного монстра, разумеется, и не ради того, чтоб вы от души посмеялись над наивностью повествования. Просто в этой истории есть пара важных деталей, которые вам лучше запомнить. Для чего? Вы поймёте позже.

Все средней паршивости истории принято начинать с описаний, и чем невнятней будет это описание, тем лучше. Скажи «стоял яркий солнечный день» или «солнце медленно катилось к закату», или может «сгущались вечерние сумерки» – и вот у тебя готов беспроигрышный вариант, одобренный классиками ещё лет триста назад.

Ничего подобного здесь не будет. Хотя бы потому, что день не когда-то в прошлом, а сейчас. У меня всё и всегда происходит «сейчас», как и у вас, кстати. Прошлого нет, есть только наш опыт и наши воспоминания. И они существуют только в нас настоящих, погружающихся в них в нынешнем моменте.

Так вот, сейчас день. Он не стоит, не лежит, и тем более, не идёт, разве что проходит, причём проходит впустую, пока я меряю шагами лес, обливаясь потом. В каких-то ста метрах отсюда в низине находится болотце, но комары меня упорно игнорируют, и на том спасибо. Сейчас около двух часов дня, солнце палит нещадно, и лес, чья тень должна дарить усталым путникам прохладу и отдых, превращается в бесплатную заячью сауну. А я хожу кругами, вглядываясь в едва приметные разводы блестящей тёмной слизи, отпечатавшиеся на стволах деревьев. Логово теневика должно располагаться где-то здесь, но я всё никак не могу его найти.

Давайте я кое-что поясню, потому что, скорей всего, вы с монстрами не встречались. На теневиков следует охотиться днём. Под солнечными лучами они становятся вялыми и медлительными, и, что важнее, не могут перейти в полуфизическое состояние. Следовательно, их можно убить. Только я не намерен убивать теневика. Сейчас я намерен об него убиться. Почему-то мне кажется, что хорошая мысль прыгнуть прямо на него с криком «Иду в Вальхаллу!». Глупо, конечно, в Вальхаллу, как и в Рай, и в Нирвану я на самом деле не верю. Сама возможность такого посмертного существования кажется мне нелепой.

Из-за деревьев доносится музыка. Я мысленно ругаюсь. Теневики спят чутко, тревожно. Какая-нибудь не в меру шумная компания, решившая отдохнуть на природе, может не только разбудить тварь, но и заставить её заглянуть на огонёк к наглым лысым обезьянам. Конечно, не ради того, чтоб поздороваться.

Я иду на звук, чтоб вынырнуть из душной тени на залитую светом грунтовку. Посреди дороги стоит чёрный порш кайен. Из него доносится бодрый фолк-рок. Рядом с машиной стоит высокий худощавый мужчина, обряженный в камуфляжные штаны и зелёную майку-алкоголичку. Он самозабвенно орёт в унисон с женским голосом долетающим из динамиков, так, будто старается производить как можно больше шума:

– Так уж вышло, не крестись, когти золотом ковать! Был котёнок – станет рысь…

С минуту я таращусь на мужчину, пытаясь, не смотря на отсутствие медицинского образования поставить ему диагноз. А он поёт, повязывая на голову бандану, уже почти перекрикивая певицу и, кажется, стараясь производить как можно больше шума:

– Не ходи ко мне желанная, не стремись развлечь беду, я обманут ночью пьяною, до рассвета не дойду…

Затем он, наконец, поворачивается ко мне. Ему около тридцати лет на вид. Хмурые брови и острый крючковатый нос придают ему сходство с птицей, причём не с какой-нибудь вороной, а с огромной совой, которая смотрит на тебя как на жирную крысу. Да-да, «птичье лицо» это такое же клише, как и «стоящий день», но тут я уже ничего не могу с собой поделать. Другие сравнения упорно отказываются приходить на ум.

Несколько секунд мы молчим. Разбавляет тишину только певица:

Пряный запах темноты,

Леса горькая купель,

Медвежонком звался ты

Вырос – вышел лютый зверь…

Затем мужчина лезет в открытую дверь кайена. Музыка резко замолкает.

– Пацан, а ты что тут делаешь? – дружелюбно интересуется он, пока я изучаю ножны у него на поясе.

– Гуляю, – беззастенчиво вру я, прикидывая, для чего во вторник среди дня обладателю кайена и явно недешёвой, пусть и тактической, одежды слушать музыку на пустой лесной дороге?

– Гуляй в другую сторону, – говорит мне мужчина уже не так добродушно, сверля меня взглядом тёмных, почти чёрных глаз. – А ещё лучше гуляй домой. Кто много в лесу ходит, того маньяки поймают и съедят.

Никуда, конечно, я идти не собираюсь. В конце концов, я пришёл сюда убиваться об теневика, – то есть в лучшем для меня случае убиваться, – а не выполнять команды каких-то престарелых мажоров. Вместо этого я прислоняюсь к дереву. В конце концов, теневика искать не придётся. Такими темпами он сам к этому психу подтянется, чтоб принять посильное участие в спонтанном празднике.

– Пацан, ты не понял? – зловеще интересуется человек с птичьим лицом, подходя ко мне. – Гуляй отсюда и подальше. У взрослого дяди тут важные дела.

– Ничего не знаю, законом не запрещено, – отвечаю я человеку с птичьим лицом.

– Ну, как знаешь, я предупредил, – пожимает плечами мужчина и, подойдя к машине, снова открывает дверь и лезет в кабину. Колонки разрывает тягучая мелодия. Вдалеке протяжно и возмущённо каркают вороны.

Мужчина снова принимается подпевать, но прежнего звериного восторга в его голосе больше не слышно. Он то и дело замолкает, изучая то мои берцы, то охотничий нож. А я стою, прислонившись к дереву, и таращусь на него. Спасибо школьным хулиганам, на чьём примере я научился здоровой наглости или, по крайней мере, имитации оной.

– Мужик, а ты сам уйти не думал? – предлагаю я, стараясь делать это ненавязчиво, что, конечно, нереально, учитывая грохот музыки.

– Ничего не знаю, законом не запрещено! – бодро отвечает моими же словами человек с птичьим лицом.

Через некоторое время я сажусь прямо на землю. Мужчина достаёт из кабины бутылку с водой, пьёт, а затем выливает ещё добрый литр себе на лицо. Я сглатываю тягучую горькую слюну и думаю о компоте, который приговорил ещё до обеда.

Одна песня сменяет другую. Мужчина неспешно копается в багажнике, пот стекает по его лицу и падает вниз с крючковатого носа. Что-то проверив, он ухмыляется, однако багажник закрывать не спешит.

Сквозь грохот какой-то слишком громкой и слишком тяжёлой музыки до меня долетает треск. Едва слышный, он нарастает, и спустя несколько секунд, я понимаю, что правильное слово здесь не «нарастает», а «приближается». Мужчина лезет в кабину. Колонки вновь замолкают. Он выбирается наружу и останавливается рядом с открытым багажником, а я думаю, как лучше поступить? Конечно, разумней бросится теневику навстречу. До меня постепенно доходит, зачем человек с птичьим лицом торчит здесь и старается производить как можно больше шума. И, если моя догадка верна…

– Да хотя бы на свет выйди, дебил, – жизнерадостно орёт человек с птичьим лицом, доставая из багажника «сайгу» и окончательно подтверждая мои догадки.

Мне становится почти смешно. Очень хочется позвонить Татьяне Игнатьевне и расхохотаться в трубку, только вот связь здесь не ловит, да и мобильным Татьяна Игнатьевна принципиально не пользуется. Тем не менее, ружьё и слова человека с птичьим лицом – лучшее доказательство того, что она ошибалась. Не только приличные люди и я ездят на охоту. Среди «зажравшихся бандюков на иномарках», как она говорит, тоже есть те, кому не наплевать.

– Ты глухой? – интересуется человек с птичьим лицом и к собственному удивлению, я встаю, разворачиваюсь и спиной вперёд выхожу под палящие лучи.

Среди деревьев клубится живая тьма. Изредка из неё показываются длинные паучьи ноги. Трещат, конечно, не деревья. Трещит сам теневик, выражая крайнюю степень негодования. Как только одна из лап материализуется в узком луче света, человек с птичьим лицом давит на спусковой. Грохочет выстрел. Теневик визжит, но не замедляется, наоборот, он несётся на нас. Человек с птичьим лицом снова упирает приклад в плечо и делает ещё один выстрел. Затем теневик вываливается к нам. Несколько секунд он старается удержать равновесие, что не так уж и просто, когда у тебя осталось шесть лап из восьми. Затем отскакивает назад, в тень, превращаясь в компактный сгусток чёрного тумана. Ещё один патрон человек с птичьим лицом тратит впустую.

– Какая умная гадина, – вслух отмечает он, опуская карабин. На его лице застывает обиженно-удивлённое выражение. – И что теперь делать?

– А ничего уже не сделаешь, – сообщаю я, наблюдая, как тень медленно подползает к машине, а вместе с ней подползает сгусток чёрного тумана. – Валить их надо пока они дрыхнут.

– Странно. С другими двумя это сработало, – сообщает человек с птичьим лицом, ничуть не удивившись моей осведомлённости.

– Теперь понятно, почему старых следов так много, а свежих так мало, – отвечаю я человеку с птичьим лицом, окончательно обозначая свою роль.

Затем я снова смотрю на дверь напротив водительского сиденья и на тень, медленно, но верно подбирающуюся к ней. Скоро нас накроет мрак и тогда…

Человек с птичьим лицом следит за моим взглядом.

– Нет, – мотает он головой, кажется, истолковав его по-своему. – Так долго. Если ты уж такой многоопытный следопыт и знаток повадок палочников…

– Теневиков, – поправляю я автоматически и с ужасом понимаю, что человек с птичьим лицом, может, и из нас, из проклятых, но по-настоящему мало знает о мире, невидимом для обычных людей.

– Да хоть сутулых собак, – сообщает человек, не отводя взгляда от сгустка тьмы. – Поможешь?

Я киваю, удивляясь собственной реакции. Тень касается дверцы кайена. Сгусток ожившего чёрного тумана подползает к машине вплотную. Яркими оранжевыми искрами на нём разгораются оранжевые и бледные огоньки пустых глаз.

– Теперь так. В багажнике ещё два ружья. Ты берёшь одно на выбор и стреляешь по веткам, стараясь хоть одну обломать, так чтоб хоть немного света на него попало. А я вытаскиваю этого слендермена недоделанного на солнышко, а потом быстренько расчленяю. Можешь присоединиться, к расчленению, но это уже опционально.

– Давай наоборот, – предлагаю я. – У меня с ружьями не очень.

Человек с птичьим лицом едва слышно вздыхает. Затем поднимает «сайгу». Отступает, щурясь.

– На «три», – командует он. – Один…

Я подхожу к самой кромке тени и прикидываю, где луч света коснётся чёрной дымки и покажется тонкая паучья лапа. Средний теневик, вроде этого, весит, как правило, не смотря на внушительные размеры, не много, килограмм тридцать, если только не поел недавно, а у этого, кроме того, лапы ещё не приросли. Если навалиться с боку…

«Три» теряется в оглушительных хлопках. Ветка дуба падает, пролетая сквозь чёрное клубящееся нечто, да так в нём и застревает, когда теневик обретает плоть. Большинству монстров вполне хватило бы инородного предмета невесть откуда взявшегося в туше, чтоб издохнуть, но только не теневику. Эти гадины – что-то вроде морских звёзд мира чудовищ. Есть только один верный способ убить тварь: нашинковать помельче, а всё, что осталось, сжечь.

Из туши, усыпанной жёлтыми глазами, сами собой появляются три тонкие паучьи лапы. В одну из них я изо всех сил ударяюсь плечом, словно пытаюсь вышибить дверь. Существо накреняется на бок, но не падает. Треск становится оглушительным. Я выхватываю нож и рублю по паучьей лапе, отскакивая в полосу света, которая тем временем становится ещё немного уже. Теневик трещит и бросается за мной. Лапы, то укорачиваясь, то удлиняясь, с глухим стуком ударяются о капот и стекло кайена, оставляя на них царапины и потёки слизи.

Человек с птичьим лицом снова стреляет, отступая в полосе света спиной вперёд. Пуля вырывает из тела теневика приличный кусок чёрной плоти вместе с оранжевым глазом, похожим на стеклянный шарик. Теневик, треща, бросается к моему невольному напарнику. Я же кидаюсь к монстру и наотмашь рублю по другой лапе, а она с хрустом надламывается. Теневик делает несколько нетвёрдых шагов, а затем прыгает на человека с птичьим лицом. Из чёрной бесформенной массы, покрытой россыпью глаз, выдвигается пасть. Человек с птичьим лицом стреляет в последний раз, а затем выхватывает из здоровенных ножен самое настоящее мачете, прежде чем чёрная беспрерывно трещащая масса наваливается на него. Я подбегаю к твари и наотмашь бью ножом по одной из последних целых лап, пытаясь её отвлечь. Нога, длинная, сегментированная, покрытая жёсткими ворсинками, отлетает в сторону и падает в остывающую пыль с глухим шлепком. Пасть появляется уже с другой стороны тела, вытягивается в мою сторону. Прежде, чем острые треугольные зубы успевают клацнуть, смыкаясь у меня на голове, я успеваю засунуть в неё руку и вогнать нож куда-то в сухую чёрную глубину. Треск лупит по ушам, клыки упираются в предплечье, но закрыть рот теневик не может – как-никак плоть уже сформирована, ничего не поделаешь, тут или в тень лезть или оставлять как есть. Ветка торчит из бесформенной бугрящейся массы, словно флагшток. Обрубки лап сучат по пыли, пытаются проткнуть мои ботинки, рвут ткань штанов. Мне отчаянно нужен нож. Я даже несколько раз безуспешно пытаюсь его достать, распарываю кожу предплечий об острые зубы и утыкаюсь локтем в сухие извивающиеся языки, прежде чем понимаю, что, даже если у меня и выйдет извлечь нож, скорей всего я останусь не только без оружия, но и, в лучшем случае, без пальцев. Свободной рукой пытаюсь достать короткий складной нож, который вообще-то держу для других целей, но пальцы вместо кармана цепляются за пустоту. Челюсти теневика сдвигаются. Не то что бы сильно, на каких-то полсантиметра, но это, чёрт возьми, полсантиметра зубов у меня в руке.

Короткий свист, блеск металла – и здоровенный кусок бугристой чёрной массы, усыпанной глазами, отлетает в сторону. Запоздало понимая, что нож вообще-то можно и потом достать, я всё-таки вытаскиваю руку. Теневик пытается рефлекторно втянуть пасть. Один из жёлтых глаз с чавканьем лопается. В образовавшемся отверстии тускло мерцает кончик моего ножа. Человек с птичьим лицом методично кромсает то, что осталось от теневика, пока он безуспешно пытается уползти, а я смотрю на это и думаю о нарезке салата.

Пока человек с птичьим лицом сбрасывает «сайгу» в багажник, достаёт оттуда канистры, я отчаянно пытаюсь вырезать из длинной трубкообразной всё ещё извивающейся пасти оружие, орудуя уже складным ножом.

– Ой, да оставь, другой купишь, – бросает мне небрежно случайный напарник, складывая лапы и куски туши в «шалаш».

– Не куплю. Денег нет, – отвечаю я хмуро, не оставляя попыток.

– Бедный студент охотится на монстров. Хм. Что-то в этом есть, – подводит своеобразную черту человек с птичьим лицом.

Он обильно поливает куски туши прозрачной жидкостью. В ноздри бьёт запах керосина. Затем мужчина лезет в салон машины, а возвращается оттуда уже с зажигалкой и пачкой сигарет. На обратном пути он буквально вырывает у меня из рук пасть теневика, скидывает её в общую кучу и поджигает. Я даже не протестую, просто мысленно оплакиваю нож и думаю, что сказать Татьяне Игнатьевне по поводу пропажи.

– Не парься ты. Нож – это просто орудие, – серьёзно говорит человек с птичьим лицом, закуривая. – Главное, что все живы. А мне, наверное, надо бросать. Или на вейп переходить.

– Ага. Просто орудие, конечно. Тебе легко говорить, – бормочу я, наблюдая как пламя, разведённое посреди лесной дороги в узкой полосе света, урча, поглощает монстра.

Человек с птичьим лицом стаскивает с головы бандану и утирает ей лоб, зажав сигарету в зубах, а потом хохочет.

– Прям Дин и Сэм на минималках, – выдавливает он сквозь отрывистые смешки и выбрасывает недокуренную сигарету в костёр.

– Какие Дин и Сэм? – без тени улыбки интересуюсь я. Нож жалко, а что несёт человек с птичьим лицом, я решительно не понимаю.

– «Сверхъестественное» смотрел? – спрашивает человек.

– Каждый день своей грёбанной жизни смотрю. Только это не то что бы сверхъестественное. Скорее, альтернативная биология.

– Я про сериал.

Что на это ответить я не знаю. У меня нет телевизора, а в комнату к Татьяне Игнатьевне заходить можно только самой Татьяне Игнатьевне. Интернет же, верней, его возможное подключение – теперь главный повод для скандалов, перерастающих в потасовки. Татьяне Игнатьевне шестьдесят восемь, но рука у неё всё ещё тяжёлая, а отбиваться я не могу. Никогда не мог. Я твержу себе, что дело тут в почтении к старшим, но какая-то моя часть упорно повторяет: нет, ты просто слабовольный маленький идиот.

– Не смотрел? – спрашивает человек с птичьим лицом. – Если будешь смотреть, предупреждаю сразу: после пятого сезона сериал скатился.

– Юра, – сообщаю я вместо ответа и протягиваю ему погрызенную теневиком руку.

– Антон. Можно просто Старк, – отвечает он, отвечая аккуратным рукопожатием. – Ну, знаешь, как этот, гений, миллиардер и…

– Арья.

Конечно, сериал в том «сейчас» я ещё не видел. Но потратить часть заработанных на стройке денег на книги мне ничего не мешало. Главное – прятать их в надёжном месте. Татьяна Игнатьевна терпеть не может книги. Когда мне было девять, она продала все на барахолке.

Несколько секунд Старк ошалело смотрит на меня, а затем опять заливается хохотом. Можно было бы подумать, что это запоздалая реакция на стресс, но в смехе не слышно истеричных, захлёбывающихся ноток. Старк не напуган. Он не чувствует облегчения. Ему просто смешно.

– Арья. Офигеть. А это, наверное, у меня «игла» на поясе, да? Арьей меня ещё никто не называл. Надо запомнить, – выдыхает он и добавляет уже серьёзно: – лезь в машину. Я тебя до дома подкину. Ну, или до больницы.

Следующие полчаса мы трясёмся на пустой лесной дороге. За всё время нам попадается только один дед на велосипеде.

– Ты их всегда видел? – спрашиваю я, хотя меня больше тянет спросить, откуда у него деньги на кайен, если он выходит на охоту.

– Ага. С детства. У меня это от папы, – охотно отвечает Старк, ухитряясь выехать на оживлённую дорогу.

– Он тоже охотился?

– Папа? Да не. Зачем ему. Папка нашёл своим талантам другое применение. Он в девяностые двоих монстров изловил, выдрессировал и кормил их конкурентами, а иногда и партнёрами по бизнесу. Благодаря ним в основном и поднялся. Страшные были такие, мохнатые. Монстрики, не конкуренты. Папка их звал Биба и Боба, а я – Лупа и Пупа, хотя отзывались они, по-моему, только на «жрать»…

– А охотишься зачем?

Старк молчит несколько секунд. В кабине кайена, не смотря на включённый кондиционер, можно организовывать маленький филиал ада. Грешники не почувствуют разницы.

– А ты зачем? – спрашивает он вместо ответа. – Может, я лезу не в своё дело, но тебе, по-моему, сейчас следует напиваться в общежитии в компании студентоты, а не ножами в рот палочнику тыкать.

– Теневику. И вряд ли мне такое вообще светит, – задумчиво говорю я. – С универом у меня не сложилось.

– Не поступил? Бывает, – буднично отвечает Старк, так, будто он не разделывал теневика меньше часа назад. – Не парься. Высшее образование – это вообще условность. Я вот на третьем курсе сам документы забрал. И не жалею. Потому что на кой чёрт эти их вычислительные установки? Я и так кодить умел тогда.

– Да нет, – глухо отвечаю я. – Как раз поступил.

Пока Старк несётся на скорости под сто километров, лихо вылетая на встречную, чтоб объехать очередную междугороднюю маршрутку, я боюсь что меня вот-вот прорвёт и я выложу малознакомому мужику всю историю своей жизни, начиная с первого воспоминания, где я сижу на полу, а из чёрного провала за дверцей высоченного шкафа на меня смотрит нечто бесформенное, бесплотное, но однозначно живое и мыслящее. Но я молчу, перебирая в памяти десятки других «сейчас». Вот Татьяна Игнатьевна орёт, что от армии я и по дурке откосить смогу. Вот она же кричит, что я идиот и сын шлюхи, нагулянный от двух рот солдат за раз, и никакое образование это не исправит, что у меня есть одна простая задача: я вижу чудовищ, и только это оправдывает моё существование на этом свете в целом и в её квартире в частности. А я просто стою посреди комнаты и растерянно хлопаю глазами, не понимая, а что плохого в том, чтобы оказаться в списке поступивших на бюджет, пусть и вторым с конца. Впрочем, я знаю истинную причину, почему мне запрещается и работать на одном месте, и учиться, и, что самое важное, общаться с людьми больше необходимого. Знаю, но боюсь говорить о ней даже мысленно. В конце концов, как я могу быть уверен, если ни разу не проверял?

Спортивная машина резко подпрыгивает на колдобине, меня швыряет вперёд. Я отчаянно цепляюсь руками в седушку кресла, помалу возвращаясь в другое «сейчас», пока Старк упорно давит на газ и обгоняет пару других машин, вылетая при этом на встречку. Теперь меня занимает не столько жгучая жалость к себе, сколько вопрос, какого чёрта я не пристегнулся. Впрочем, если мы во что-то или в кого-то врежемся, это не особенно поможет. Я корю себя за наивность. До этого дня я искренне считал, что такие водители встречаются только среди маршрутчиков.

– А куда тебе, кстати? – спрашивает Старк. – А то я или забыл, или не спрашивал.

– Да высади где не жалко, – отвечаю я, отмечая, что адреса, может, он и не спрашивал, зато привёз меня почти под дом, осталось только свернуть на разбитую дорогу и проехать ещё полкилометра.

– Пиво пьёшь? – неожиданно спрашивает Старк, резко тормозя.

Вместо чёткого и определённого «нет» я пожимаю плечами.

– Вот и отлично. Значит, просто компанию составишь.