С. Пшибышевски Дети сатаны, глава 19

II.

   Ступив в коридор, Гордон увидел старого Остапа с пачкой бумаг подмышкой— задумавшийся, он не заметил своего заклятого друга.
   «Похоже, считает,»— подумал Гордон, с неудовольствием ощутив своё волнение.
   На улице он осмотрелся. Противоположным тротуаром прогуливался Ботко.
   Чёрт узнал бы его с этакой бородой! Довольный Гордон улыбнулся.
   Они мельком переглянулись. Гордон ускорил шаг. Ботко следовал за ним в некотором отдалении.
   В наступивших сумерках Гордон вошёл в безлюдный парк посреди города, пересёк его, повернул назад– и посреди аллеи встретил Бортка.
   — В одиннадцать жги фабрику,— шепнул ему Гордон.— Перед тем покажись в разных местах. Прежде всего сходи к Хуту и напои Касю. Внуши ей своё алиби.
   Они расстались.
   Выйдя из парка, Гордон столкнулся с молодым священником и улыбнулся в душе.
   — Ах! Преподобный отец!
   — Доброго вам вечера, господин Гордон.
   Они пожали друг другу руки.
   — Вы уже слышали, что фабрика вот и полыхнёт?
   Гордон печально кивнул.
   — Тому виновник– хозяин. Он плохо обходится с рабочими, кроме того развращает их– отец половины незаконнорожденных, которых вы крестите. Хорошо бы арестовать его, чья фабрика скоро взорвётся бунтом.
   Ксёндз потупился.
   — На всё воля Божья! Никогда прежде не видел я этакой аморальной гнили.
   — Увы. к сожалению... — крайне расстроился Гордон.— С хозяев люди берут плохой пример. Скандалы в городе еженедельны. Апропо, читали ли вы последнюю прокламацию? Я видел её у своего дяди. Возмутительно!
   — Писал её сам антихрист. Лишь он способен бунтовать народ во имя Спасителя.
   — Плохи дела.
   — Отныне уж не побрезгую!— полыхнул фанатизмом священник.— С кафедры заклеймлю рассадники заразы, где сатана благословит свои оргии! Тоже мне золотая молодёжь!
   Он запнулся негодованием и смолк.
   — Встретимся ли мы сегодня у моего дяди?
   — Непременно: я приглашён.
   — Итак, до свидания.
   Они снова обменялись сердечным рукопожатием.
   Гордон помрачнел: его зазнобило. Неласковый ветер трепал его лицо.
   «Какое счастье, что снег растаял!»— подумал он.
   Ему следовало свидеться с Вронским.
   Тревога и жалость переполняли его душу, но Гордон был начеку: Вроньскому так или иначе следовало расстаться с жизнью.
   С подступающим чувством ненужности и одиночества он пересёк рынок.
   Гордон думал об Остапе: откуда у него столько ненависти?
   Размышление причиняло ему боль. Гордон машинально взглянул в окна Эли.
   И грустно улыбнулся.
   Свернув в ведущую к Вроньскому улочку, он вдруг ощутил страшное бремя апатии; невыразимая печаль внезапно отравила его нервы.
   Он поднялся и вошёл, не дожидаясь ответа на стук.
   Вроньски ступил навстречу. Гордон с удивлением не узнал его, не в силах принять, что за несколько дней лицо способно столь измениться.
   Наконец-то Вроньски выглядел уверенным в себе.
   — Ну, Стефан?— Гордон впился в него испытующим взглядом.
   — Что?
   — Ты готов?
   — Да.
   — Итак, сегодня?
   — Сегодня?
   Вроньски в испуге отшатнулся и задрожал.
   — Сегодня?— беззвучно переспросил он.
   — Так точно. Или ты снова не в силах?— осклабился Гордон.
   Вроньски с трудом приходил в себя.
   — Хорошо. Естественно... Но так неожиданно... Я... несколько ночей не спавший... сильно взнервирован.
   Он закашлялся.
   — Решено!— повелевающе, чуть сурово отрезал Гордон.— В десять тебя должны запереть. Ты подождёшь, пока не услышишь колокола.
   Вроньски весь дрожал как былинка. Без поддержки гостя он не устоял бы на ногах.
   — Ты настолько боишься?— притворно изумился Гордон.
   Вроньски уткнулся лицом в ладони и весь трепетал.
   Гордон обеспокоился.
   — Чего вам недостаёт?— участливо шепнул он.
   Вроньски сорвался, безмно огляделся вокруг, ненадолго впился глазами в Гордона, скривился, но не вымолвил ни звука.
   — Не могу!!— наконец с трудом охнул он.
   Гордон дрогнул: показалось ему, что весь его план рухнул и похоронил его руинами.
   Он внимательно всмотрелся во Вроньского.
   — Ну если полагаешь, что тебя нет на то отваги, значит...
   — Не продолжай! Не говори!!
   — Прости уж, но дело слишком серьёзное, любимый мой Вроньски...

Станислав Пшибышевски
перевод с польского Терджимана Кырымлы
начало 19-й главы романа, начало романа см. ниже в блоге