Нацист

«НАЦИСТ»





В канун двадцать третьего февраля в палате нас было трое, а где-то к обеду привезли после операции четвёртого. Это был  парень лет двадцати пяти, очень большой, скандинавского типа, голова бритая, кость широкая, лицо розовое, рыжая борода и низкий неандертальский лоб. Главное что произвело особенное неприятное впечатление – это нацистские набитые синие кресты  под глазами, а с плеча сползал по всей руке рисунок с изображением фашистского «орнамента» в виде жирного чёрного большого креста и двух эсэсовских молний, а в центре отвратительный череп с перекошенной улыбочкой ехидной смерти. И копьё, а на острее копья повисла мёртвая голова – судя по профилю это была голова кавказца или еврея.

Через пару часов этот тип начал громко бредить, причём страшным матом и с такими интонациями в голосе, что даже у меня побежали мурашки. Всем стало ясно что этот человек скорее всего действительно опасен, и скорее всего он из местных бритоголовых скинхедов или из подобной всей этой нацисткой нечисти. Он бредил: «фашист! фашист! ко мне! ко мне….фашист….!» – по-видимому так он звал к себе свою собаку.

Загрустил и притих мой сосед Валерий Адамович, маленький старичок, постоянно и беспробудно веселивший нас своим одесским душком. Третий, армянин Мгер Азанян, мелкий предприниматель, как выяснялось мотавший когда-то «случайный» срок за азербайджанское дело. Я знал и слышал за это дело десятилетней давности. Случилась у нас давненько в городе потасовка с участием армян и азербайджанцев; в этой крупной стычке тогда погибло несколько человек.

Азанян подошёл к телу, повис над ним как птица своим большим носом и просвистел как это делают при виде чего-то удивительного и сложного.

– Всё папашя!… бистринько становимся на лыжи и бижим как можно бистрее..  – звоню срочно в такси… пока это животное не проснулось – валим отэц! – Обратился Азанян серьёзно к Валерию Адамовичу.

Но увидев лицо старика, Азанян улыбнулся именно так неожиданно, как это могут делать только армяне: ласково и с неимоверным приливом надежды.

– Хорошо отэц, успокойтэсь… подождём до утра. Сегодня эта авчарка будит спать спокойно. Ми вон с гражданином майором примэм все необходимые мэри безопасности. Ми ему ошейник одэним.

– Я молодой человек, уже нечего не боюсь, – проговорил заметно потухший голос Валерия Адамовича. – Все мы там… будем, а мне так сам бог велел…. это вам… молодым… жить да жить…. Скажите, а что у него на груди там такое написано? Прочтите пожалуйста.

– Момэнт, на английском что-то..... я нимножько умэю…минуту-минуту… джу…джу... Мне жаль вам говорить уважаемий, но он особенно не любит еврейский многострадалный народ… Хотя винужьдин признать с большим сожилением что и армян, он тоже наверно сильно не любит. Божимой, вот так машина! Я знал одного… бил у нас…правда тот бил гораздо меньше… (он посмотрел на меня) в трудовом лагере.. Ми ему показали тогда кто тут хозяин на нашей планете.. Я и Лифшиц…бил такой уважаемий еврей у нас… завэдывал отделом пропаганды в трудовых отрядах.

– Неужто вы его…?

– Ви что папашя! ви меня вообще хотите тут нарисовать! так… провили воспитатэльную работу исключительно в рамках закона… Вот видите, мой нос нимножько смотрит вправо.

Азарян показал нам свой эмфаз, и действительно его нос смотрел как бы вправо.

– Это вот эти… нэмэцкие хулиганы…

– И как это произошло? – спросил Валерий Адамович.

Было заметно что старик волнуется всё больше и больше, и лицо его – как он ни старался духарится, лицо его выражало беспокойство и нарастающую тревогу. Азарян, как бы не придавая значение последнему вопросу Валерия Адамовича, провел медленно своими бараньими глазами вдоль тела нациста, от нижней конечностей, до верхних.

– Жил я папашя в Москве… и уже прошёл все уроки жизни. Приехали ко мне два плэмянника…. ну почти.. плэмянника. Едим, элэктричка… а плэмянники по русски знают только одно слово: «ерэван». Сами с гор можно сказать только что спустились… И только ми расположились, как откриваются двери, и заходят эти вот.. лысие голёвы…

– И что же…?

– Я своим плэмянникам на армянском языке говорю: как ви себя чувствуете? А те мол, спасибо дядя Мгер – замечатэльно. Ну – говорю ¬– тогда держитесь, теперь жара будет... А что такое «жара» дядя Мгер? – интересуются. А я им: да так – говорю – жара, это значит крупная неприятность.

– И что же было потом? – внимательно слушал Валерий Адамович рассказчика.

– Ни доехали ми тогда домой, отэц. Это хочу обратить внимание, что эти немэцкие хулиганы ещё добрие люди… а вот русские пограничники, или доблэстные дэсантники, вот это уважаемий – настоящая жара!

– Гм… как это ужасно. Вы знаете ребятки… вот сколько живу…понимаю что весь ужас нацизма и всех остальных форм насилия, ещё ждёт нас всех впереди…

– Как ви правильно сказали… но ни будим торопить собития, до утра ещё дожить надо…

Валерий Адамович спустился с кровати и подошёл к телу, принялся изучать сильными увеличительными очками, словно всматриваясь лупой в археологический экспонат, где-нибудь в музее.

– Ви меня простите конечно, но ви бы отошли от немэцкого гражданина, а то мало ли что...

– Да, да, да, лучше отойти… вы правы… извините.. то я ради любопытства…

К нашему удивлению очнувшись, нацист всю ночь пролежал тихо, не издав ни единого звука. В полночь вбежала медсестра и сделала ему обезболивающий укол. Один раз мельком я при включённом свете увидел блеск его блестящих глаз, похожих на два стеклянных шарика. Кажется он страдал от боли, но терпел. Соседи мои в ту ночь спали беспокойно: Азарян всё время лежал лицом к стенке, но я чувствовал что он большую часть времени находится при сознании. Валерий Адамович ворочался, вздыхал, словно вспоминал что-то с болью, а под утро вначале засопел, а уж потом захрапел невыносимо. Азарян не выдержал, и крикнул перед рассветом: «уважаемий! ви слышите меня! немедленно повернитесь – я сказал!» Проснулись мы поздно, и первое что я увидел это те же стеклянные глаза нациста; вылупившись на Валерия Адамовича, нацист разглядывал спокойно старика, прикрыв нижнюю часть лица шерстяным одеялом.

Ждали обхода. Перед обходом Валерий Адамович неожиданно обрадовался, вычитав что-то в газете:

– Хорошо шо мы сейчас все лежим…иначе если бы мы стояли, то упали бы сразу! слушайте….

Но не успел Валерий Адамович договорить, распахнулись резко двери, и  с широко раскрытыми глазами ворвалась гостья. Она осмотрела с жадностью каждого из нас; её взгляд остановился на нацисте; гостья бросилась к нему прямо на грудь. Нацист в момент падения издал мучительный стон.

– Прости, прости, прости… Коленька…. прости…

Мы с Азаряном переглянулись. Поразил контраст между нацистом и вбежавшей. Во-первых, трудно было предвидеть что у него вообще могла быть какая-нибудь гостья, а во-вторых, что именно такая. Она производила самое, какое можно представить, приятное впечатление: миловидная хорошенькая хрупкая блондинка, с личиком добрым и главное вполне интеллигентным. Большие глаза её украшались слезами и нежной радостью, одета он тоже была очень приятно и главное в том стиле, что представляются и вспоминаются университеты, школы, и детские сады. Я  вначале подумал что может быть это родственница, но рука с отрезанной головой обняла талию, и они принялись откровенно целоваться до тех пор, пока нацист опят ни издал мучительный звук страдания. Девушка издала «ой», выпрямилась, и села словно ей дали приказ сидеть смирно и не баловаться. И так они просидели спокойно минут десять, любуясь друг на друга и держась за руки как дети.

 – Скажите, – через время обратилась гостья к Азаряну, – а где у вас умывальник?

Услышав её голос, Азарян опустил газету и ответил серьёзно нескоро:

– Ви прямо идите, а там увидите большой плакат с улыбающимся доктором. Напротив доктора дверь...

– Мерси… спасибо… –  поблагодарила ласково гостья.

Азарян своими несчастными глазами опять глянул и на меня и на Валерия Адамовича.

Вошли доктора, над нацистом долго совещались, и в конце концов было принято решение увезти его в другую послеоперационную палату. Нацист продолжал упорно молчать, по-прежнему не проронив ни единого слова; продолжал только водить своими серыми шариками, переводя взгляд с предмета на предмет; словно он не понимал до конца, что происходит. После обхода гостья выбежала в коридор следом за нашим доктором, вернулась опять заплаканная, но счастливая. Усевшись на край кровати рядом с нацистом, она взяла в свои ручки огромный шерстяной кулак, прижала к алой щёчке эту разрисованную разбитую кувалду; и так сидела минут двадцать с этим кулаком. Когда нежно целовался кулак, мы всё втроём переглянулись, а Валерий Адамович, тяжко вздохнул и швырнул газету на тумбочку.

Ещё через время прибежали медсёстры, санитарки, забрали нашего странного больного, а гостья, перед выходом из палаты, сказала нам милым приятным голосом: «до свидания, с праздником вас! выздоравливайте поскорее… вы нам нужны здоровыми…всего хорошего!»