Один день наркологического отделения

«Не верьте в изменчивость человеческих натур будущего»



                Из записок покойного Гриши Котельникова.



                УТРО



Утро в наркологическом отделении. Лучи пробиваются в огромные голые окна без занавесок с тонкими решётками. По обеим сторонам около меня лежат двое связанных клиентов, один орет матом невыносимо, второй шепчет. Это шептание уничтожает меня. Я слышу и даже чувствую как горят пламенем эти запекшиеся липкие кипящие губы, словно причитают адскую предсмертную молитву.

                «Та-та-та-ша-па-шата-та-та-па-па-ша-па-шата-та-та…».

Бред второго усиливается.

«Пива… дай дура! мама, ну пройдите, что вы стоите на проходе мама! не мешайте же мама… кузьмич приходил ключи у меня….ах…а…оа!...оа! оа! ах! пива дай дура! дай! – ай-ай-ай-ай-ай-ай….»

Этот громкий взрыв воплей заглушает тошнотворное шептание, но только притихает крик как я опять слышу невыносимый липкий шёпот. Подобно капельной пытке каждый звук наносит мне нестерпимое душевное страдание. Проведенная ночь в этом аду заставляет меня затыкать уши пальцами, жмурить глаза. Очень хочется представить что это всего-лишь сон: «Я сплю…. – повторял я себе под нос – сплю, сплю, сплю….» Но опять крик затихает и опять это бесконечное липкое шептание.


«Та-та-та-ша-па-шата-та-та-па-па-ша-па-шата-та-та…».

               

Нет ничего более отвратительного в наркологическом отделении, чем утро. Это сравнимо как некая гадкая смесь принимается вынужденно бродить под нагнетанием высокой температуры. Одуревшие от былой жизни и лекарств высовываются постепенно из своих промякших кроватей жалкие мужские силуэты, упрямо прячут свинцовые головы под одеялами. Наконец приняв вертикальное положение, силуэты усаживаются и тупо глядят в пустые точки перед собой. Солнце играет, переливается, больно режет глаз, приходиться осознавать что нужно прожить ещё один проклятый день. Одеревеневшие сознание от лежания и снотворного, вызывает страшное хотение уснуть хот на неделю, но таких лекарств нет. Наконец как змеи в холодную погоду больные потихоньку расползаются по своим нуждам, кто в уборную, кто просто побродить по коридору, размять косточки и хрящи.


В это же время возбуждается другая часть публики: мед-персонал. Ох! что это за бабёнки! За отделением они другие, обычно скромные неуверенные недотроги, но здесь они чувствуют себя иначе: постоянно с самого утра намерено шумят, гремят, верещат, резво и живо носятся по коридорам изображая неимоверную бодрость, живость, веселье, словно они действительно счастливы и живут на полную катушку. Часто рвут горло во весь коридор, перекидываясь наиглупейшими репликами, роняют нечаянно что-нибудь металлическое или звенящее на пол, хохочут, демонстративно отвратительно радуются.


В палату внеслась на всех порах одна из медсестёр и принялась разглядывать.


– О-о-о! а этот…. овощ… бе-бе-бе… – дразнит, кривляется медсестричка, похожая на сдобную булочку.


– Ты бы хоть накрыла его чем-нибудь…– хрипит один из нас в ремнях.


Но Булочка не удостаивает ответа, а молча и безапелляционно рассматривает половые органы. Налюбовавшись вдоволь, Булочка переводит свой взгляд на другое тело, ей что-то не нравится, игривая мордашка покрывается капризным высокомерием и откровенным презрением. «Фи!» – произносит Булочка, и радостно вышвыривается из палаты, шлёпая по коридору подвиливая некрасивым задом.


Образуется очередь около манипуляционного кабинета. В этом кабинете по берёзовому кафелю как по льду, катается жирная девочка, ловко жонглируя шприцами. Личико девочки прелестно разукрашено малиновыми перламутровыми красками, знойное тело яростно издаёт сладчайший запах духов вперемешку с резким запахом пота. Девочка невероятно торопится, следуя общепринятому ускоренному жанру. Промякшая очередь копошится, покачивается, головы больных от слипшихся волос неимоверно торчат, словно полевые кусты; куриные щёки в пупырышках покрыты обрывистой переломанной щетиной. Белье, халаты, штаны, всё невероятно измято и влажно, при этом издаёт кислый запах переработанных лекарств, и почему-то от всех пахнет прелым дешевым печеньем. Первый из нас входит в кабинет для получения укола:


– Кириченко глотай таблетку, подставляй жопу!


Кириченко как послушная цирковая лошадка проглатывает пилюлю. Далее спускаются штаны, получается оплеуха.


– Ай!


– Следующий! глотай…


– Не буду… – отвечает когда-то крепкий парень высокого роста и с характером.


– Я тебя б… щас не буду!


– Не буду… – бурчит характер.


– Ах ты упрямая скотина…. Валя! –  верещит пронзительно девочка.  – Валя! бегом ко мне!


Раздается тревожный галоп по коридору, Характер немедленно глотает таблетки и получает больно удар по попе.


– Мищенко сука…. последний раз предупреждаю… – угрожает девочка постукивая очень нервно пухленьким своим пальчиком.


– Любовь похожая на со-о-о-о-он!!! – поёт девочка с разбегу скользит нам на встречу, хлопая плотоядными страшными ресницами.


Где-то в десять начинается обход. Заведующий отделения нарколог-психиатр Седых Валерий Павлович. Лицо его чем-то похоже на Чикатило, такое же строение и такие же очки, один глаз помимо воли самостоятельно направляется всегда куда-то в сторону. Выражение лица ледяное. В отделении Валерия Павловича чрезвычайно бояться и трепещут словно Валерий Павлович знаменитый удав Ка. В мире наркологического отделения Валерий Павлович бог. Все чувствуют что не только время, но порою жизнь человеческая, содержится в длинных пальцах Валерия Павловича. Осмотр Валерий Павлович производит в сопровождении кучки подчиняющихся перепуганных женщин, которые всегда бдят что бы даже муха ни села на Валерия Павловича. Почему? Бог его знает… Валерий Павлович платит женщинам хорошую зарплату? Нет. Он добр, справедлив, симпатичен или уважаем? Нет. Он даже от некоторых женщин требует неприятных еженедельных интимных услуг. Но женщины не только терпят всё это, но что называется – зубами держатся за свои места; благоговеют перед Валерием Павловичем.


Кучка во главе с заведующим приближается к связанному телу похожему на только что сваренного рака. Тело горит, хныкает, трясётся.


– Как вы себя чувствуете? – кричит доктор, словно пациент слабо слышит.


– Доктор… – мычит тело – накройте меня чем-нибудь… умаляю...


– А? не понял! стыдно что ли? Мария Ивановна принесите простынь.


Мария Ивановна услышав команду врача, лицом изображает дикий ужас, размахивая инфантильно ручками бросается бежать в коридор, простынь доставляется через минуты немедленно. Тело накрывают и даже поправляют по-домашнему, как родного. Валерий Павлович спрашивает укрытого счастливца:


– Вы можете пролежать привязанным до завтра, потерпеть?


Тело кивает головой и перестаёт рыдать. Компания во главе с доктором разворачиваются, устремляются на горящий пламенем стеклянный взгляд молодого парня-шептуна.


– С этим как? давление… двести? двести тридцать? родные есть? нет… хорошо… проследите…


(Это шептун той же ночью умер прямо на моих глазах. Я как обычно пытался хоть как то уснуть, но неожиданно мне послышалось как дыхание бредящего остановилось и он замолчал на веки).


– А… какое давление? Очень хорошо… ведёт он себя прилично?– спрашивает Валерий Павлович обо мне в третьем лице.


Помню, как меня впервые положили в это отделение. Привели из приёмного покоя полупьяного, передозированного, встречают два работника: Седых Алена Валерьевна (дочь заведующего), и худая и высокая, похожая на сухую доску, старая Дева с длинной  седой косой, лицом напоминающим старую подвальную мышь. Алену Валерьевну молодую, довольно еще симпатичную, но в глубине души страшно истеричную озлобленную девушку, так же боятся и слушаются как и её знаменитейшего родителя. Маршал Жуков позавидовал бы Алене Валерьевне.


– Фамилию говори…. – спрашивает Дева у меня.


– А ты мне не тыкай, я с тобой детей  не крестил. – Огрызаюсь.


Дева иронически улыбается поправляя одновременно свою косу, которая по-видимому является её гордостью. Я по наивности обращаюсь к симпатичнейшей Алене Валерьевне:


– Алена Валерьевна, да ладно тебе… и чего она мне тыкает,  – говорю я как бы пытаясь разрядить обстановочку. – Вы не смотрите что я…. в душе я страшно хороший….


– Если не закроешь рот… тебе его сейчас закроют… – шипит в ответ как гремучая змея Алена Валерьевна.


– Чего…?


– Рот закрой! – Слышу я уже пронзительный мерзкий голос Алены Валерьевны; мне она перестаёт нравится совершенно.


В тот момент пока я изумительно рассматриваю Алену Валерьевну, Дева по-видимому нажала кнопочку под столиком. Вбегают  двое мужчин исполняющих роль местных санитаров.


Тут надо сказать об этих нелегальных санитарах. Обычно это тёмные пьяницы, ужасные лодыри, мутные жалкие негодяи, попадающую в это отделение со средней чистотой раз в два месяца; либо просто долгосрочные постояльцы нуждающиеся в бесплатном жилье и питании. Эти больные входят в доверие и живут в отделении годами. Об этом процессе вхождения в доверие мне и говорить не хочется. Скажу только что у них в отделении какие-то привилегии, и даже заигравшиеся некоторые женщины иногда видят в них мужчин, иногда шутят с ними и общаются на равных. В основном они исполняют  разные функции состоящие из мелких поручений: вынос мусора, мытьё уборных  и так далее. Большую же часть времени они целыми днями валяются с удовольствием на кроватях, уставившись в потолок и по-видимому мечтая о приятном.


Постояльцы пытаются меня скрутить. Производится серия ударов, постояльцы охают, ахают. Подбегает подкрепление. Один из санитаров  исподтишка наносит мне удар в затылок каким-то тупым предметом, от чего я теряю равновесие и падаю. Над моим телом пыхтят, возятся; волокут в палату и связывают ремнями. «Как я его…ух… здоровый гад!» – радуется санитар.


– Мила Венедиктовна, слушайте меня внимательно! – задыхается и обращается Алена Валерьевна к Деве, осматривая одновременно глазёнками мои конечности. – Дайте-ка этому галопередольчика… двойную…


Дева в сладкой улыбочке отправляется выполнять приказание. Начинается впервые мой очередной неиспытанный кошмар.

                К НАМ ПОЖАЛОВИЛИ НЕБОЖИТЕЛИ


Одно из ярких впечатлений которое я запомнил, это когда наше отделение посетили так называемые христиане. Послышался многолюдный шум в коридоре. Ввалилась компания молодых мальчиков и девочек, в руках гитары, бубенцы, библии. Дева получив приказание нас как баранов загоняет в столовую. Гремят стулья и столы, мы наконец рассаживаемся и представление начинается. Алена Валерьевна хлопает в ладоши и приказывает немедленно всем замолчать. Гости пахнут уличной свежестью, на них чистенькая разноцветная весёленькая одежонка; на лицах изливающиеся переполненное неподдельное счастье. Контраст между ими и нами очевиден: мы грязные, ничтожные, отвратительные, а они чистенькие, светлые, хорошенькие. Молодой лидер этой святой компании откровенно доволен глядя на то как мы смирно ожидаем представления; лидер сияет бледненькой мордашкой и чуть ли ни потирает свои потные слабые ручонки. Я наблюдаю за ним, и мне кажется что этот блаженненький, один из тех обиженных несчастных мальчиков, которые есть у каждого в детстве. Рядом с ним такие же тихони. Раздается пение высоких голосочков, некоторые слегка фальшивят по неопытности, но в общем душеспасительное пение прекрасно. Зрители наблюдают, кто с презрением, кто с искренним чувством осознания происходящего издевательства. Всем очевидно что эти счастливцы заняты исключительно лишь собой, но доказать это даже самому себе в данную минуту не представляется возможным. Многие из нас принимается попросту говоря хамить и вести себя непристойно. Но евангелистов это не смущает, всё это наше хамское поведение они воспринимают как гонения во славу Христову.


«Бог любит вас друзья!» – раздаётся умаляющий голосок юноши похожего на прыщавенького птенчика. «Господь здесь… он среди нас! он с нами!» Птенчик обводит блаженно глазками потолок, словно там он заметил чьё-то присутствие. Глазки прикрывается, словно вот только что почувствовалась благодать от невидимого прикосновения. Рядом с птенчиком принимаются покачиваются как волны братья и сёстры, постанывая: «а-а-а...о-о-о! а-а-а-а-а!». Румяная девочка, по-видимому пережив нечто изумительное, вскрикивает неожиданно, от чего все мы в первый раз пугаемся: «Алл….лилуйя!!! слава! ссс-слава!!!».

Зритель жмётся.


« Да! да! да!» – кричат как бы в преддверии ожидаемого долгожданного оргазма дети Господа – «Аллилуйя!»


Словом как в порнографии, никто никого не стесняется и вспыхивает безобразный громкий балаганчик из сплошных экстазов. Грохнули струны, заработал затрясся бубенец; погнала плясать райская обитель. Тихони словно по чьей-то невидимой команде дружно подпрыгивают, скачут, брыкаются. Иисус всецело завладевает ими. Предчувствуя недоброе, кто-то из наших пытается ретироваться, но Дева ловко отлавливает беглецов и сажает на своё место. Упитанный мальчишка-христианин скачет около окна, словно желая пробить немедленно пол под собой, роняется с подоконника кактус, разносится вдребезги; это поддаёт мистического жару. Вытягивают одного и зрителей на сцену. Наш представитель оказывается удивительно отважным, вскакивает, гадко кривляется, позёрничает, пританцовывает бойко, выделывает под музыку кренделя. Его желтая морда растягивается в откровенную идиотскую улыбку, демонстрируя коричневые остатки. Длинный чёрный кадык танцора оттягивается, и кажется что этот кадык принимается приплясывать вместе с хозяином. Далее сутулый смельчак даёт цыганочку, ударяя лихо себя ладошками по пяткам, несколько раз опасно качается, головокружительно падает; ржёт как осёл валясь на полу. Мы в общем-то довольны выходом своего товарища, раздаются аплодисменты и летят восторженные крики одобрения.


В конце концов, дело подходит к финалу: приближается долгожданный оргазм. Христиане выдыхаются, в бессилии опускаются дружно на колени. Заключительные инвульсии сопровождаются измотанным утихающим постаныванием: «Слава тебе…о бог мой…как я тебя люблю…аллилуйя…о… бог мой…о бог мой…о бог мой…» Бубенец роняется, звенит прощально.

Тишина.


После безобразия детки теряют интерес и быстренько подматывают монатки. В благодарность нам раздаётся поощрительное вознаграждение: книжечки, брошюрочки, листовочки. Молодёжь шустро покидает отделение, а изнасилованная ими публика расползаются по палатам. Уборщица тётя Нина подбирая осколки кактуса, произносит себе под нос: «Тьфу! суки-черти…»


После обеда, человек десять отобранных, более менее вменяемых, приводят в просторный кабинет психолога. В кабинете по-американски в круговую расставлены стульчики. Психолог Елена Владимировна приветливо улыбается, в руках у неё тетрадочка с изображением приятной рожицы из мультика. Кабинет психолога напоминает кусочек мечты: кругом картинки, цветочки, травки, деревца, оптимистические девизы и цитаты, надувные шарики; всё очень страшно мило и трогательно. В центе крупными буквами призыв сделать первый спасительный шаг навстречу новой жизни. Кисловатая некрасивая мордашка Елены Владимировны изображает приветливый солнечный смайлик; но все же как ни жаль, глазки Елены Владимировны от природы всегда искрят едким ледяным злом. Я осознаю что Елена Владимировна по натуре своей неисправимая дура, как свет не видывал, вдобавок – сука. Но психолог есть психолог, и Лена начинает нам врать о сострадании, о сопереживании, о новой светлой жизни; при этом  щеголять психологией и всякими пресловутыми сентенциями; словом нести такую ахинею, что даже я, глядя на свои рванные огромные тапочки и подранные ноги, думаю: «Вот ты и докатился до полной ж….».


Елена Владимировна приказывает нам представится, как это делают во всём мире анонимные братья.


– Всем привет, я Елена, я психолог, здравствуйте! – сияет и хлопает в ладоши Елена Владимировна, словно доверчивое прелестное дитя.Заставляет и нас хлопать. Хлопаем.


– Представьтесь пожалуйста… – обращается Лена к пьянице, волнующимся страшно.


– З…з…з….


– Здравствуйте! – помогает Леночка.


– Т… та…. – выдувает пьяница.


– А имя? Ваше имя?


Пьяница багровеет, вертит головой, словно ищет под собой куда-то закатившиеся имя. Даже Елене Владимировне становится жалко пьяницу; она подаёт вопросительный жест, кто-то подсказывает что пьяницу зовут дядя Боря.


– Здравствуйте Борис! – приветствует Елена Владимировна. – Борис, скажите… вы алкоголик?


Борис молчит.


– Хорошо… Борис вы считаете себя алкоголиком? – спрашивает Елена Владимировна и всматривается в Бориса, прищуривая близоруко глазёнки.


Борис пятится, с носа падает на пол крупная капля.


– Та….


Раздаются бодренькие аплодисменты.


– Меня зовут Иннокентий, я инъекционный наркоман! – произносит очень громко и очень чётко, Иннокентий; и как сова обводит всех нас огромными круглыми шарами.


Далее представляется алкоголик Алеша. Выговорив приветствие, Алеша ужасно стесняется, прячет руки в карманы, потом лезет двумя пальцами в нос. Потом представляется алкоголик Петр. Алкоголик Игорёк; главный, бывший инженер завода красный партизан – Константин; наркоман-алкоголик – Валера; просто – Серёжа; НЕ алкоголик  – Александр; Иван – наркоман; Григорий (ваш покорный слуга), и алкоголик Ольга. Последняя, бывшая трассовая проститутка по кличке «бу-бу», страшно обрадовалась что наконец-то её назвали по имени.


Елена Владимировна зачитывает психологическую чушь. Слушающие маются, копошатся, зевают; поглядывают на Елену Владимировну как на свою очередную нескончаемую пытку. Елена Владимировна приостанавливает свой бред, делает нам замечания, опять же, в прежней повелительной манере, что пред ней не люди, а одни лишь инфантильные идиоты. Проходит ещё минут сорок нудной полнейшей ахинеи. Наконец как обычно в завершении терапевтического собрания по кругу пускается длинный список чувств. Иннокентию первому даётся в руки листок бумаги с чувствами. Иннокентий мгновенно зачитывает:


– Я чувствую: радость! уважение! любовь! благодарность! близость! надежду! про…


– Достаточно Иннокентий… – сомнительно, но в удовлетворительно-повелительном тоне произносит Елена Владимировна.


– Ребята! – обращается к нам Елена Владимировна, – алкоголизм уничтожает в человеке чувства и эмоции, и вы должны распознавать свои чувства, учится заново радоваться, любить, и даже испытывать негативные эмоции.


На слове «негативные» Елена Владимировна подставляет два пальчика, показывает мило рожки на своей макушке.


– Но лучше, позитивные!


На слове «позитивные» Елена Владимировна сияет.


– Что вы чувствуете Борис? – слегка хмурится и опять прищуривается Елена Владимировна, предчувствуя опасность здорового всеобщего смеха. – Зачитывайте Борис… там есть подсказки…


Борис берёт в руки лист, список дрожит, буквы и чувства прыгают как букашки. Очки Бориса потеют, старик всматривается:


– Я…а…м….


Хихикают. Елена Владимировна просит помочь Борису. Список берется в другие руки, и подносится прямо к очкам мокрого Бориса.


– То…то….то-варищ психолог…. – вылетает неожиданно из Бориса


– Борис, прошу вас обращайтесь ко мне по имени…и я вам ни товарищ…мы не в советском союзе… Борис…


Борис обижается, особенно заболело в душе когда напомнили что советский союз пал.


– Я это…. – Борис опять мнётся и ищет под собой что-то. – Горбачёв… падла! из-за него всё началось…


Раздаётся взрыв смеха.


– Тихо я сказала! молчать! молчать!!! – верещит добренькая Елена Владимировна.


 Её сахарная мордашка на время исчезает, показалась истинная Елена Владимировна; все затихают. Психолог поправляется, кряхтит женственно, шмыгает носиком в гробовой тишине; струшивает невидимый мусор с краюшка брюк. Опять улыбается по-американски – как ребёнок.


– Кто следующий? Григорий, зачитывайте… что вы чувствуете Григорий?

               


                ПРЕЗРЕННЫЙ ЕВРЕЙ


Вспомнив психолога, нельзя ни вспомнить всем известного Аркадия Ильича. Наверное во всех этих богадельнях, есть свои Аркадии Ильичи. Конечно появились они относительно недавно, в демократических свободных атмосферах. Алкоголизм – это явление скромное. Редко алкоголизм процветает от счастья и благополучия, а вот среди наркоманов попадаются мальчики и девочки, в семьях которых имеются – мани. Аркадии Ильичи любят мани, почуяли всем сердцем приятный усыпляющий шелест.


Аркадии Ильичи, это душевные жулики, клещи, впивающиеся в  потерянное сердце; готовые бессовестно драть шкуру там, где практически нет надежды и осталось на дне одно лишь отчаяние и безнадежность. Бывает, тащит мать котомки, соскребав по сусекам последний кусочек, жалкие крохи. Ободранная долгами, болезнями, милициями, тюрьмами, вечно всеми обманутая, измучанная, забитая маманя, прёт баночки с пельменями, пирожками, борщами, какому-нибудь детине. Сынуля ещё тыщу раз обманет, обокрадёт, вывернет всю душу наизнанку, а она будет волокти копейки с баночками, пока сынуля не сдохнет наконец где-нибудь под забором, или маманя ни отдаст с удовольствием богу душу. А тут, опа! – Аркадий Ильич. Извольте, пройти в подвальчик к психотерапевту первой категории. Деньги? Ну что вы… какие могут быть деньги…


Эх, еврейский народ, сколько ты дал нам веселого и самобытного, умного, но сколько породил ты неприятнейших гадких типов, благодаря которым и во мне, против всех моих сопротивлений, вздымается, вскипает с негодованием из недр души, проклятый отвратительный, негодующий антисемитизм.


Когда я увидел впервые Аркадия Ильича, весь мой остаток здравого смысла, всё полетело к чёрту. Оказавшись в кабинете Аркадия Ильича, я неожиданно опять возненавидел евреев. «Бей жидов, спасай Россию….» – твердилось в моём сердце кем-то чужим и одновременно родным.


Интерьерчики, обиталища этих сладких шарлатанов, узнаётся по либеральности обстановочки. На стенах среди множество дипломов, почётных феерических грамот  в золотых рамочках, вы увидите и Иисуса, и Божью Матерь, и Будду, и Ламу, и Саваофа, и чёрт знает кого – вы можете ещё там увидеть. Там и китайская, и восточная, и европейская, и конечно же еврейская, и даже космическая мудрость. Словом всевозможная мудрость в этом легендарном кабинете Аркадия Ильича. Обязательно флажок со звездой Давида на почетном месте. Имеется флажок США, и почему-то организации объединенных наций. Главный акцент – это наивысшее медицинское образование, крупный стаж, причём где-нибудь в Америке; намекнётся, что чуть ли ни на сам Гарвард, с достижениями, с отличием, с большими связями в научном сообществе.

Рожица Аркадия Ильича клинообразная, мефистофельская, рот плотоядненький, сочный, глазки плутовские, маленькие, жиденькие, с этаким выражением полёта острой оригинальной мысли, то есть брови действительно чертовски вздёрнуты к верху назад, словно Аркадия Ильича что-то стянуло в области затылка и продолжает тянуть. Лицо с сахарком, а я бы сказал с лимоном, то есть с кислинкой, но всё одно как ни старается Аркадий Ильич произвести самое какое ни на есть умное вызывающее впечатление, за всем этим эпатажем просвечивается что-то пошленькое и ужасно неумное. Но на работяг, перепуганных мамаш, бабушек, забитых перебитых жён, торгашеских бизнес-леди с золотыми зубами и огромными килограммовыми грудями, Аркадий Ильич производит впечатление ужасающе эффектное! Порою даже пугающее и поражающее. Это можно сказать почти что икона, идол, Зигмунд Фрейд, местных масштабов. И действительно Аркадий Ильич для многих почти что идол, образовалась целое сообщество поклонников профессионализма и невероятной харизмы Аркадия Ильича. Все эти поклонники имеют в себе много общего: тут и детское абсолютное доверие и передоверие, и вера в особый абсолютный талант и высшее невероятное образование; короче говоря – вера в гений Аркадия Ильича. Всё это укрепляется и закрепляется непробиваемым несломимым  упрямством. О! как бывает сложно устроен человек. Обманет вас кто-нибудь, гадит в душу годами, присосётся, быть может любимая или любимый, или тот же сынок-негодяй, а всё одно упрямо продолжаешь чуть ли ни боготворить обманщика, и других тянуть, вплетать, в этот обман, словно в излюбленное болото. Если поумничать, то скорее тут кроется великое тщеславие, а от того и стойкое упрямство. Мол, обманываться рад, хочу, желаю, моя воля – и всё тут. А вот признавать обманщика подлецом или негодяем – не желаю! Мол, я так хочу – и баста! Вот вам и тщеславие и сатанинская гордость и вытекающее упрямство. Попробуй, скажи дурно об Аркадии Ильиче, так эти упрямцы и почитатели, наговорят вам такого, обидятся, вознегодуют, запротестуют, словом загонят вас на место: оскорбят неудачником, пьянью, ничтожеством. Думаешь потом чуть ли ни в слезах своих: «Да ну вас к чёрту с вашим Аркадиями Ильичами…». Вот и носятся с Аркадиями Ильичами эти упрямцы и почитатели, и продолжают втягивать в кабинет клиентуру к Аркадию Ильичу. А станут ли эти очередные нескончаемые клиенты такими же упрямцами, обидятся ли, забудут ли, это зависит от того имеется ли достаточно от природы тщеславия.


 На приёме у знаменитого психотерапевта вы выслушаете длинный рассказ Аркадия Ильича о том, как он был молод, талантлив, потом достиг среднего возраста, потом выше среднего, а вот и шестой десяток – как видите! Аркадий Ильич хвастается, намекает, скользит, присыпает остротами, неожиданностями, анекдотами, поражает эффектами; словом врёт потихоньку. Но вы терпите сей разговорчик по душам. Любит – как я уже сказал – Аркадий Ильич намекнуть. Намекнет и на прошлые несметные богатства, на то же ООН и на лихие волокитства; даже завернет намекая принадлежность чуть ли к правящим вездесущих масонам; даже покажет доллар с пирамидой и большим глазом, и намекнёт что это может означать. Только глянете вы на книжечку или вспомните какую умную мысль, а Аркадий Ильич тут же намекнёт что читал, слышал, а может быть даже участвовал, при рождении сей умной мысли. Таким образом поговорите вы два с половиной часа одними интереснейшими намёками. А в конце извольте – счёт. Сумма пишется на бумажечке, и протягивается Вам ближе милым Аркадием Ильичом. Кстати, любимая формула, приёмчик, упражнение Романа Ильича: хвалить и гладить самого себя по головке. Выйдя из кабинета, возможно вы обидитесь, может пристыдитесь, может по головке себя погладите и скажите: «я хороший». Словом, бог его знает как вы почувствуете себя после сеанса. В коридоре обнаружите перед вами ещё человек десять родителей, жен, любовниц, словом всяких разных родственников, рядом потрёпанные пьяницы, наркоманы, эгоисты. А среди этого всего порхает довольненький умненький Аркадий Ильич. Проводив вас, психолог спрячет сладкую мину, и серьёзнейшим образом приглашает очередную старушку или супругу: «прошу….» Старушка заходит тяжкой поступью, с ней невестка с припудренным фонарём. Дверь закрывается Аркадием Ильичом.



Наступает вечер в наркологическом отделении. С приближением ночи обычно больным становится полегче. Скоро вся жизнь уснёт, то самое подходящее время когда постояльцы этого заведения почувствуют себя наравне со всеми. Не видно за окном зеленных дрожащих от ветра тополей, этого проклятого солнца, этих шныряющих бабёнок. В туалете полном дыма и вони, раздаться одиночный уютный смех. Всем как бы хочется побыть сейчас в этом состоянии и не думать о завтра. Приятно чувствовать себя в полнейшем мраке. Дежурные теряют свою прыть, перестают носится, шуметь, и к нам относятся помягче, словно чувствуют что настало наше время.


В палатах образуются небольшие кучки. В этих душевных кучках шепчутся, жуют и возятся, тараканят, варят крепкий чай, закусывая растаявшими подкисшими конфетами. Одиночки лежат обидно на кроватях, уставившись в потолок, может быть они жалеют о чём-то навсегда пропавшем и канувшем. Воздух в палатах становится приятней и легче, словно он свежий.


Единственно это то, что в палате тринадцать с приближением ночи адская сила увеличивается. Если бы дежурная Валя Овечкина могла видеть потусторонний мир (слава богу она этого никогда не сможет), она бы увидела много-много резвящихся бесят и поросят – она много бы чего увидела. Но Валя Овечкина видит перед собой только кроссворд и свои родные ручки с золотым обручальным колечком на безымянном пальчике.