В поисках неизведанного

Представьте старый замок у подлесья,
таким предстало б вам мое поместье.
как будто вырвано из сказки;
сюда не довезет вас экипаж без встряски.
кузины, дяди, их сыновья-
тут некогда жила семья моя.
здесь раздавался звонкий смех
детей, кому было не грех
нарушить главный постулат:
смиренья, тишины, что здесь царят.
уж долгих сотни с лишним лет
встречала здесь семья рассвет.
оно передавалось по наследству
и ни души на мили по соседству.
портреты прадедов, отцов,
нас окружали безо всяких слов.
природа дивная, тая,
в себе бездонность янтаря,
была для нас простым спасеньем
и даже неким утешеньем,
куда могли мы без помех
ворваться для своих утех.
меня всегда манил наш лес,
в котором раздавался треск
сухих сучков и сокрушенных временем дерев,
которым было суждено уйти в рельеф
и снова стать той частью жизни,
что окружала нас полжизни.
мы жили, будто в собственном миру,
когда однажды, по утру,
случилось нечто страшное, и вдруг
в сердцах живущих родился испуг.
мой брат, которому лишь стукнуло два года,
утоп в реке, что нам дарила свои воды.
а через несколько недель
кузины тело мы нашли в апрель.
причину гибели нам сообщать не стали
лишь в некрологе написали,
что стая диких обезумевших зверей
была повинна и в ее, и в нескольких других смертей.
тогда отец совсем замкнулся,
лишь пару раз меня коснулся,
когда в надежде в утешенье
старался я ему поведать о волненье.
признаюсь, он и раньше строгим был,
но нынче просто чересчур
стал холоден, ходил понур.
примерно во второй декаде мая
картина стала чересчур печальна.
сестра троюродная Алису
пропала без вести в лесу.
ее мы так и не нашли...
хоть сотни лиг суметь прошли
в надежде отыскать хоть волосок,
хоть с тела рваный лоскуток.
в тот день мой дядя заявил,
что у него нет больше сил
терпеть игру несправедливую судьбы
мол, были прокляты все мы.
по правде, было мне тогда немного лет,
но груз свалившихся на наши плечи бед
я в полной мере ощущал,
но никому ни слова не сказал.
гнетущий сумрак недомолвок
родил в семье поток размолвок.
и стал пустеть наш дивный дом,
который был нам так знаком.
не выдержав и матушка моя
решила рубануть с плеча:
она сказал моему отцу
влиятельному и богатому купцу,
что больше не намерена здесь жить
а бросит все и переедет Йить.
я не могу припомнить слов отца,
владельца мрачного дворца.
он странно вел всегда себя
и даже в этот раз сгребя
в кулак гордыню, отвезя нас на причал;
не проронив ни слов, простился. и молчал.
с тех пор его я больше не встречал,
и по ночам, вскочив, кричал
набор каких-то странных слов,
пришедших мне в глубинах снов;
кошмары стали мне обычны
и ожидаемы, привычны,
но поутру не мог определить,
где явь, где сон и как с тем жить.
известный доктор Макэлрой
высокий, бледный и смурной
заинтересован был тем делом,
что взяло власть над моим телом,
немало потрудился надо мной,
чтоб вновь окрепнуть смог душой.
его сеансы помогли
и в строй вернуть меня смогли.
-
когда с реальной жизнью я столкнулся,
без окружения (былого) замкнулся
и стал искать лазейку там,
что и не видно мудрецам:
я по ночам, в полной тиши,
когда все спать уже легли,
оставшись вдруг с самим собой,
стремился вновь в открытый бой,
что создан был одним лишь мной:
я создавал свои миры,
в которых были лишь мои
законы, правила и постулаты,
их окружение и верные легаты.
я путешествовал в мечтах,
сотканных своим разумом во снах.
то, верил я, обратный дар,
за пережитый мной кошмар.
-
за несколько десятков лет
тускнеет яркий самоцвет
и вот от старых кровных уз
остался в памяти лишь груз,
к тому же мать мне запретила,
хоть с кем-то поддержать ту связь,
что некогда средь нас велась.
она любила повторять, что бывшая моя родня
проклятой силой наделена.
но время точит, как вода,
стирая в пыль цивилизации и города.
я позабыть успел о том,
чем ценен был для нас наш дом.
и вот уж минуло порядком лет,
как данный самому себе обет
ни в коем разе не бывать,
откуда забрала нас мать,
нарушен был простым письмом,
раскрытым на столе моем.
то было первым и последним изложеньем
приправленным чрезмерным возбужденьем
родного батюшки, решившего явить
мне свою волю, объявить:
"мой сын, ты все, что у меня осталось
и в этот час, когда пришла за мною старость,
я поспешу просить прощенья
и, вспоминая те мгновенья,
когда тебе нужна была опора,
ты натыкался на укоры,
поверь, то было ради блага всей семьи,
которую я так и не сумел спасти.
сынок, я понимаю, ты меня почти не знаешь,
уж скоро, совсем скоро возмужаешь
и наберешься нужных сил,
чтоб дать отпор кха-иф-са-ил.
но все придет со временем, дитя,
лишь огонь веры ощутя,
иди на свет и не сходя
с тропы, ведущей в мрачный лес,
познаешь истину небес.
я умоляю, ты вернуться должен,
чтоб труд всей жизни был продолжен.
себе еще не представляешь,
какую жизнь ты начинаешь".
в письме прощался и спросил прощенья
надеясь прекратить свои мученья.
пост скриптум он просил,
чтоб я в саду его похоронил.
я перечитывал, наверно, сотни раз
послание, что мне оставили в наказ.
к тому же матушка слегла
и через пару месяцев ушла на небеса
никто на похороны не явился,
с самим собой я в одночасье очутился.
мне ничего не оставалось, как внемлить зову своего отца,
забытого семьей и временем купца.
я рассчитался по долгам, вложил
остатки, кое с кем поговорил
и со тяжелою душой,
направился "к себе домой".
-
мой экипаж катил туда,
где в памяти всплывали времена,
когда приятные виденья старины,
все так же чисты и ясны:
забытые дороги, ручейки,
в лесах поющие сверчки,
ветров, несущих аромат
с полей, что все еще хранят
вопросы позабытых тайн.
я вспомнил, как отец твердил: не заплутай
среди бесчисленных цветов,
средь бесконечности лугов.
ты потеряешь сам себя,
в природе, что откроется, любя.
я был чрезмерно поражен,
сколь многого был в жизни я лишен?
в попытке отыскать себя,
и прошлое, навеки схороня,
ту истинную гамму чувств,
к которой все еще стремлюсь...
и, голову руками обхватив,
остатки своего пути проехал молчалив.
-
массивные врата, что преграждали
путь к нашему поместью, доживали
последние свои деньки,
хоть некогда считались неприступны и крепки.
поместье же само предстало
в зачахлом состоянье, которое видало
и помнило поболе теплоты -
потерян был сам дух былой красы.
сюда, казалось, за столь лет
никто не вкладывал монет:
все уж совсем пришло в упадок
и даже некогда царивший тут порядок
лишь отдаленно мог напомнить о заветах,
о проводимых здесь банкетах,
где даже самый отдаленный из родни
сюда был приглашен в те дни,
когда семейный круг был так сплочен
и этим домом воплощен.
но несмотря на это мало изменилося с тех пор,
как я уехал от горящих ссор,
и дом казался все таким же исполином
и, несмотря на то, что был покинут,
вселял уверенность и нерушимость
своих создателей решимость.
извозчик, что сюда привез,
вдруг выхватил меня из своих грез:
он грубым голосом промолвил,
что ждать здесь более не должен:
уж скоро ночь, а это значит,
пора убраться восвояси.
мне напоследок бросил он:
"таких, как ты, уж миллион
здесь погребли свои сердца,
попавших под влияние дворца,
кто не читает здесь молитв
навеки вечные смолчит.
мы ждать приезда твоего не стали
умершего хозяина земле предали,
в семейном склепе у реки,
любым заветам вопреки".
не оглянувшись, дернул вожжи
"пусть да прибудет слово божье
с тобой и милость нашего царя-
небесного государя".
на удаляющийся экипаж
смотрел завороженно и мандраж
схватил меня без всяк на то причины,
как будто хладные руины
пытались вторгнуться в мой разум;
я словно к месту был привязан,
не мог ступить ни сделать шагу,
ни побороть прокляту тягу,
я в исступленье закричал,
и паралич, как тень, пропал.
что это было? сломившая усталость?
так странно... неужели показалось?
а было ведь таким реальным,
таким чрезмерно аномальным.
без сил упал я на колени
и от нахлынувших волнений,
я еле смог себя поднять,
и члены вялые напрячь.
направился к входной двери
пора узнать, что там внутри.
один лишь я, один лишь дом,
природы гулкий дальний стон:
так это странно, мимолетно,
здесь все как будто беззаботно,
как будто где-то в глубине
и шепчет, шепчет что-то мне...
дверь поддалась почти что сразу,
как будто к моему заказу,
я понимал это умом,
все было подготовлено тайком.
-
и я ворвался, словно дух,
в глубины прошлого под стук
часов, стоявших у камина,
но не ответил ни единый
ни смех, ни голос чьей-либо души,
я пал во власть глухой тиши,
и только дверь за мной закрылась,
мне ветхость скрытая открылась:
паук в углах свои знамена
развесил гордо, а ворона
на люстре, в потолке, еще давным совсем давно
свила удобное гнездо.
вся мебель явно истрепалась
от времени, хоть и старались,
как видно по пришитым лоскутам,
ей облик прежний сохранить и даже там,
где, как казалось, бесполезно
бороться с явною причиной,
руками мастера чинилась,
хоть за столь лет поизносилась.
и, к сожаленью, здесь, внутри
ничто не навевало на былые дни.
вдохнув поглубже запах сырости, грибов
размножившихся вдоль углов,
уставший после длительной дороги,
в душе храня искру тревоги,
я подошел к фамильному камину,
убрал поленья, новых дров подкинул,
видавшую придвинул ко себе кушетку,
зажег огонь, сложив жилетку,
в изголовье; даже не заметил, как свалился
без сил и растворился
в объятьях сновидений,
отправившись на поиск приключений
в мир вечного Морфея,
и ни минуты не жалея,
что смог вернуться в отчий дом,
здесь все было моим, я в этом месте был рожден.
-
поленьев стук и жар огня
в ночи окутывал меня,
я будто в детство окунулся,
с забытым прошлым вновь столкнулся-
во сне нет никаких преград
и возвращаться сюда рад
я каждый раз, как выпадет возможность,
не устрашит никая сложность
тех, кто не обделен воображеньем,
ведомый тайным вдохновеньем.
но что-то не давало мне покоя:
как будто нечто ледяное
сочилось сквозь тревожную дремоту -
в цветущий мир пришла чернота.
но как!? я здесь один!
весь этот сонный мир един
и собран под моим началом
каким бы ни был захудалым,
я здесь творец, я здесь судья!
волшебная страна моя
моим служила избавленьем,
от тяжких дум была спасеньем.
и то, что вдруг произошло,
то, что сюда без просьб пришло,
со мной во сне заговорило
и ужас в душу мне вложило:
"один, один, один!"
будто разум чей-то голосил.
он был везде, он, он был как спрут,
проникнул всюду, не спасут
молитвы, просьбы; здесь, на дне
он правил балом в этом сне.
и я спросил, набравшись сил:
"кто ты такой, что надобно тебе?"
"кха-иф-са-ил! кха-иф-са-ил!"
не знаю, что со мной произошло,
но понял сразу: это зло
сюда явилось неспроста,
и что-то нужно от меня!
и как-то все вокруг угасло и поблекло
бежать, бежать пора из пекла!
пока немного хоть под властью
ужасный сон, я чуял частью
себя и разума в огне,
что это неспроста все мне.
и вдруг со страхом обнаружил,
что абсолютно безоружен:
я не могу забыть кошмар,
проснуться во мгновение, и жар
меня с ног до головы объял.
я свою силу потерял
и стал заложником в игре,
которую создал себе.
и зарыдал...бессилие и страх,
пришедшие ко мне во снах
меня сломили, побороли,
такой не виделось мне роли -
быть жертвой, быть мишенью,
никчемной, серой, зыбкой тенью,
пародией на самого себя
не представлялось никогда.
я завопил, что было сил,
весь дух собрал и в крик вложил.
и, сотряся все мирозданье,
услышал чье-то бормотанье.
звук удалялся и казалось
ужасное виденье растворялось...
свет истлевающих углей
мне стал дороже всех вещей:
он вытащил меня из забытья,
воспряла и душа моя.
-
я медленно открыл глаза:
стояла ночь, все так же, без труда,
угадывались очертания родного дома.
казалось, будто кома
меня в объятиях своих
держала крепко без благих
намерений; только лишь
меня таким не удивишь,
храбрился я, стирая пот,
струившийся со лба, под гнет
стоявшей в доме тишины.
коль ни были те страхи так страшны,
забыл б тотчас, что довелось мне испытать,
как неприятно вспоминать.
я пролежал так где-то час,
свет угольков совсем погас.
собравшись с силой кое-как,
подкинул новых дров и полумрак
стал расступаться перед взором,
смотря в глаза немым укором.
огонь, вкусив сухих поленьев,
набрался сил на загляденье.
лишь только свет меня коснулся,
отпрянул в страхе, ужаснулся:
от запустелого дворца
вдруг не осталось и следа.
все стало снова, как тогда,
когда жила моя семья:
богатый антураж, диковинный декор
и окна, выходящие во двор,
и странных статуй целый строй,
из терракота, плюс морской
штурвал под потолком,
его отец повесил здесь тайком.
картины на стенах моей родни,
и словно никуда не уходили дни,
что мне пришлось уже прожить,
как будто кто-то пощадить
меня решил за прегрешенья,
избавить от гнетущего мученья.
и снова я был посреди
творящейся здесь суеты.
что здесь, в конце концов,
творится, кто таков
тот сущий демиург,
создатель всех иллюзий и фигур?
сомнение и липкий страх,
что приходили мне во снах,
вновь протянули свои руки
ко мне, явив мне стары муки
души, слабеющей от непонятных
и запредельно неприятных
воспоминаний из глубин,
которых, я считал, уж победил
и навсегда похоронил.
но рассуждениям моим не суждено было решиться,
как мне пришлось насторожиться:
раздался гром в моих ушах,
я стал метаться впопыпах,
искать, что бы такое в руки взять -
не стану слабость проявлять,
буду бороться, что есть сил,
отпора дам, кто б ни был им!
и смолкло все, застыло вдруг,
подкрался тихо и испуг,
меня холодною рукой
коснулся; чувствуя его спиной,
как в тот же миг
со скрежетом, на пару лиг,
стеная и звеня, неторопливо отворилась
моя дубовая преграда, а за ней таилась
фигура в сером одеянье.
я так и рухнул в ожиданье.
внезапно "нечто" обернулось,
меня увидев, потянулось
ко мне, свои волоча ноги,
переступая чрез пороги.
ночной мой "гость" не издал звука,
но, боже мой, какая мука,
сидеть в тиши и ждать ответа,
когда уж песня твоя спета.
от страха я руками в кресло впился
и будто с внешним мраком слился.
он с каждым шагом был все ближе,
на свет уж выйдет, как увижу,
что за ночной кошмар явился.
тревога, трепет, ужас сам
меня сковали, по рукам:   
застрял внутри безмолвный крик -
пришельцем был седой старик.
молился я, чтоб прекратился
весь этот бесконечный бред,
исчезни, сгинь, проклятый дед!
и провалился бы тотчас
сквозь землю, если бы не наклонясь,
фигура мне свое лицо явила
и мрачным гласом заявила:
- мой сын, безмерно рад тебя увидеть
и не хотел ни сколь обидеть,
мне много нужно донести,
чтобы себя ты смог спасти,
мне удалось пройти сквозь смерть
и в эту ночь не будет жертв!
но время есть лишь до рассвета,
пока не вспыхнет капля света.
он рядом сел, подкинул дров,
его истлеющий покров
смиренно лег у его ног.
я все молчал, сглотнув комок,
мне вставший в горле поперек;
и просто замер, будто сон
мне вновь приснился, хриплый стон
раздался из груди "отца",
явившегося мертвеца:
"чтоб понял ты всю суть вещей,
я должен множество дверей
перед тобою отворить
и свою душу изложить,
внимай словам моим, дитя,
от этого зависит жизнь твоя-
"я был купцом всю жизнь свою,
и не доверил б никому
ни маломальского гроша-
была пуста моя душа.
я жил без цели много лет,
все, что хотел - еще монет!
и никого б не упустил
кто б мне на горло наступил.
когда к концу начала века
не встретилось мне человека,
со мной против течения поплыть
пришлось мне для себя решить:
иль пропадаю я за грош,
иль приключения найдешь!
мне было нечего терять,
но продолжали заявлять
мои родные и друзья-
стремления мои недалеки,
что кроме смерти ничего
мне не найти и оттого
забросить стоит всю идею.
но верил я: разбогатею
и пуще прежнего зажгу,
костер всей жизни на ветру.
коль ни казался бы тщеславным,
охочущим до денег и злонравным,
в моей груди авантюризм,
а с ним и скудный героизм
зажглись, как сами по себе-
кто я такой, упорствовать самой судьбе?
на карту все поставил, чем
был богат, но стать никем
себе позволить я не мог.
семейный дом ушел в залог,
об этом хоть не знал никто,
иначе худо бы пришло.
не то порог заложенного дома
мне бы отец, твой дед, после короткого разгрома,
переступить не дал-
в его тени я пребывал.

приобретя две шхуны в доках,
управился при сжатых сроках:
нанял команду лихачей
себе подстать и поскрытней
держал наш истинный маршрут
от лишних глаз, пусть отплывут,
а там, глядишь, в глуби морей,
команда станет подобрей.
наивен был, я признаюсь,
но с той поры уж не смеюсь-
реалии морского мира
суровых правил мне явили,
мол я лишь только капитан и пришлый муж,
но не хозяин чужих душ!
мы заходили в уйму портов,
грузили груз любого сорта
и отплывали вновь туда,
куда нас ветер звал и широта.
признаюсь, дело шло,
команду и меня безудержно влекло.
мы не могли остановиться,
казалось, мы могли бы откупиться
от короля, от черта, бога
с таким количеством златого,
что в наших трюмах оседало
и души наши истязало:
вместо того, чтобы встряхнуться,
опорожниться и вернуться;
с десятком новых кораблей,
собрав команду подружней,
я порешил, что нужно плыть
и в южный порт скорей прибыть,
чтобы отметиться не просто как купцы,
а приключенцы и пловцы!
но тут суровая судьба
вмешалась в планы и меня
с небес на землю опустила
и гордецов не пощадила:
попали в южном море в шторм
и все могли пойти на корм:
стихия люто бушевала,
порвала парус и мотала
наше спасительное судно,
как листик на ветру; ах, как безлюдна
ревущая пучина океана,
в ней только мрак и сила урагана,
вершат свой суд богам в потеху
до нас лишь донесется эхо
ударов молота в ночи-
кричи, сколь мочи есть кричи!
храбрись и бейся со стихией,
поддайся пришлой истерии-
любые средства хороши,
чтобы рассвет встречать в тиши.
я видел, на моих глазах,
соленая вода пожрала
второе судно, что старалось
держаться нас, но безнадежно отставало.
могучая волна накрыла,
гигантскую галеру и сокрыла
на веки вечные в себе
скитальцев, о которых говорю тебе.
мгновение спустя мне показалось, что услышал
крики людей, от которых я зависел:
то ль стон, то ль плач,
то ль черный океан, уверенный палач
свою работу делал, рукава спустя,
но этого я не узнаю никогда.
сказал мне шкипер - это гром
такие звуки издает-
нас океан не признает.
соленая вода здесь не прощает
тех, кто с судьбой в игру играет.
*****
На утро опустился штиль-спаситель,
от преждевременной кончины избавитель,
мы обнимались и смеялись,
переживаньями менялись,
но были рады без конца,
что по велению творца
остались живы; хоть чтобы жизни сохранить
пришлось нам трюм опустошить.
мы дрейфовали две недели -
нас унесло настолько за пределы
известных вод и побережий,
что без известных нам прибрежий
мы были отданы во власть стихии,
опять в спокойно голубые
объятия попали мы,
мы снова узники тюрьмы.
еда кончалась налету,
гнилую рыбу есть невмоготу,
запас воды почти иссяк,
своих друзей мы скоро встретим, это факт!
поверь мне на слово, сынок,
любой отдал бы за глоток
добротной пинты золотого эля,
неделю жизни, месяц, год,
лишь бы хоть капля в рот
иссохший закатилась,
на дне желудка притаилась.
ни облачка, чтобы воды набрать,
нам оставалось только наблюдать.
казалось, все предрешено:
домой вернуться нам не суждено,
уйти от смерти, чтобы в смерть
вернуться, вот же ж круговерть.
и из последних своих сил
каждый матрос на палубе взмолил:
кто бога своего, а кто богов,
среди суровых мужиков
безбожников пред смертью не осталось-
бессилие, валившая усталость
всех в свою веру обратят.
и все равно, что там твердят
на берегу, когда едят и пьют, как не в себя,
в жизни возможно все, дитя.
но я, признаюсь, никогда
не слышал зов всевышнего внутри меня
и даже и не знал, как нужно обращаться,
кому на милость полагаться.
встал у кормы, закрыл глаза
и, неуверенно произнеся:
кто б ни был ты, мне помоги,
меня от смерти сбереги,
верни домой к моей семье,
я век служить клянусь тебе;
проси, что хочешь, я готов
к твоим ногам сложить сынов
своих за то, чтоб самому
вдыхать той жизни аромат, которую хочу!
и тишина. и солнца зной...
как ниоткуда, вразнобой,
услышал сонм я голосов,
твердивших что-то и шипящих мне
на непонятном языке.
то голод был, я был уверен,
но, во что б ни стало, был намерен
живым вернуться я обратно,
а посему, хоть и невнятна
была та речь, что в мои уши
вливалась, лишь на суше
решусь вспомянуть этот миг,
ответил да! и дикий рык
из бесконечности донесся
и в бесконечность же унесся.
ах, знать заранее бы мне,
в какой я окажусь беде.
--
а к вечеру, как сам собой,
явился в ливень проливной
нам остров, словно ниоткуда.
причалили мы и покуда
воды запасы восполняли,
все больше странностей с командой замечали:
казалось бы, за бортом, на расстоянии руки
любому чуду вопреки,
должно быть то же, что и здесь -
воды, спадающей с небес,
но за кормой, по чьей-то воле
ни ветра, ни дождя, как будто роли
за нас неведомый определил,
и куполом невидимым накрыл.
ну что ж, пусть будет так,
ведь я себе наметил знак-
вернуться в отчий дом, во что бы то ни стало,
а посему мне не пристало
совать свой нос
в чужой вопрос.
и, лишь когда природа стихла,
волнение людей утихло,
мы услыхали в глубине
то ль пение, то ль зов извне,
явились нам столпы костров,
дымов создавшие клубов
приметных на морские мили,
мы поступили, как учили
в подобных ситуациях вести:
отправить группу на разведку, чтоб внести
здесь ясность и решить для всех
кто враг, кто друг без всяк помех.
я вызвался быть в первом эшелоне,
не для меня быть в обороне.
отряд измученных голодных моряков
отправился в глубь острова и был таков.
мы осторожно пробирались
и живности, что нам встречалась, удивлялись,
таких созданий видеть никому не доводилось,
казалось, будто бы приснилось,
а воспаленный разум все увиденное породил
и чудищ сонм освободил.
здесь все старалось съесть тебя
и даже флора, не тая,
свое желание сожрать,
любого, кто решил попасть
в ее зеленую листву;
не пожелал бы и врагу
быть съеденным живым цветком
в подобном месте мрачном и чужом.
но вот в ночи раздался крик,
уж рядом, значит наш отряд достиг
конечной цели своего похода.
на удивление погода
исправилась и без особых предвкушений
отправились на поиск приключений.
мы скрытно, в тишине ночной,
под звездным небом и сияющей луной,
в тени деревьев, затаясь,
внимали сцене, что перед взором нашим родилась.
клянусь, я бы хотел забыть, как страшный сон,
то, что увидели в ту ночь, да буду я прощен
за то, что ты услышишь дальше,
поведую без всякой фальши,
не утаив ни грамма из того,
увиденного и засевшего во мне так глубоко:
на выжженной огнем поляне,
в нечеловечном ритуале
под бой безумных барабанов,
под лай ослепших, одурманенных шаманов
плясали в языках огня
то ль люди, то ли звери, для меня
загадкою останется навек
на что способен человек:
в оковах, примитивных кандалах,
внушая ужас, дикий страх,
вели заложников, людей,
забытых богом женщин и мужей
на казнь, чтоб свой обряд
под строй неведомых плеяд,
свершить, пока визжат и стонут перед смертью
напуганные в этой круговерти.
мы видели, как небольшая часть
этих созданий, насладившись всласть
мучениями неповинных бедолаг,
завыв, как стая обезумевших собак;
рубили руки, ноги, части тел
бросали в жар костров, чтобы горел
все ярче дьявольский огонь, желавший все во прах смолоть, 
облизывая человечью плоть.
в огне костров, дымов столпами
ночное небо подпирали,
горели души и тела
невинных, что несправедливая судьба
сюда коварной волей привела.
а в это время нечестивый танец
уж будучи совсем на грани,
внезапно сам собою прекратился
и каждый, как один, руками к небу устремился
и замер, и грешная тишина
на землю богохульную пришла.
ни слов, ни жестов, ни волнений,
как будто в власти опьяняющих видений
застыли, словно истуканы,
богопротивные тираны.
за всем издалека происходящим
мы наблюдали и поверь, щадящим
наш выбор не был, боцман наш
благочестивый муж, которому ажиотаж,
творившийся пред нашим взором,
стал поперек и всяким спорам
со слов его положен был ответ:
«собратья, в этом месте свет,
что дал нам жизнь, которую сам бог
в нашу вселенную привлек,
не светит, потому что сатана
здесь правит бал, а вместе с ним развращена
сама природа бытия.
пусть сила моего ружья отмщением послужит тем,
да пусть навеки, насовсем
уйдет из мира даже прах,
тех, кто творит подобный страх,
всевышний обливается слезами
при виде сотворенного руками
приверженцев кощунственного духа,
пусть будет пусто мое брюхо,
но сила внутренней души
мне прав не даст сойти с пути
и не свершить святую кару,
и положить конец представшему кошмару!"
никто ни слова не сказал,
ведь каждый в группе понимал,
что правду говорит моряк,
увиденное не забыть никак.
рожденным в тьме наш свет не нужен,
коль ни был помысел натужен,
простится все в конце времен,
я в этом строго убежден».
переглянувшись только миг,
собравшись с духом, тут же, вмиг,
мы выступили из своей засады,
не ждали никакой награды,
лишь кару божью принести
и мир, что знаешь ты, спасти.
ведомы праведным огнем
карали демонов живьем,
мы пуль мушкетов не жалели,
и уж поверь, не сожалели
о том, что в день тот роковой свершили
и сколько крови мы пролили.
мы совершили правосудье
взвалив на плечи, словно судьи
право карать огнем, мечом
творившийся в ночи содом.
убили всех, всех до едино,
прошлись, как снежная лавина
по нехристям, которые стояли
и в исступленье молча распевали
свои проклятые текста.
то была бойня, их уста
как будто бы во сне слова шептали,
не выходя из сна те молча умирали.
резня, побоище и избиенье
закончилось, как началось, в то же мгновенье.
признаюсь, дело давних пор
себе всю жизнь ставлю в укор,
чтоб ты не думал, что отец
сошедший в край палач и жнец.
когда закончилась резня
уж солнце встало, окрася
кровавых лужиц ручейки,
мы совершили то, что никогда бы не смогли.
под облачением животных,
под масками чертей болотных
скрывались люди, словно ты и я,
но сущность их была развращена.
осматривая поле брани,
заметил я в руках шамана
странный предмет, как пирамида,
изделие всесильного Аида,
со странными повсюду письменами,
горящим алыми огнями,
но было холодно, как сталь
и легким, будто дымчатый хрусталь.
он источал невиданную силу,
притягивал свечением, но что-то, чувствовал я, гнило
внутри вещицы, что меня сманила.
нечеловечный, грешный артефакт
вселял какой-то первобытный страх
и в то же время пробуждал надежду.
мне не встречалось никогда, ни прежде,
ни после этих дней подобно сувенира,
поверь, то родом было не из существующего мира.
я прихватил его тайком,
от любопытных глаз сокрыл, ведомый человеческим грехом.
среди имущества аборигенов мы нашли
подарок, наконец-то смилостивившейся судьбы:
в их примитивных первобытных храмах
и неопрятно собранных вигвамах
от золота, камней и украшений,
и глиняных изображений,
ломились сундуки, землянки, погреба;
ах, сколько ж лет велась борьба
здесь человека со природой,
сколько же душ, пожертвовав своей свободой
и жизнью, найдя конец в огнища языках,
остались навсегда в этих местах...
о, сын, тут счет не шел какими-то годами,
ведомые своими алчными кровавыми богами,
творили дьявольское ремесло
веками, а может без того
и тысячами лет; никто уж не узнает и не ответит ничего,
из произошедшего давным-давно.
мы предавать тела земле не стали -
пусть те, кто здесь мучением страдали,
утащат палачей своих души
за дьявольские рубежи
и пусть творят над ними месть -
мы оказали им такую честь.
на палубе созвав всех моряков
по истечении почти десятка два часов,
вернувшись, наш отряд поведал без утайки
увиденное нами и поверь, за байки
никто не принял наш рассказ
и по обрывкам оглашенных фраз
стало понятно, что команда стоит на нашей стороне.
условились, что все услышанное всеми о том дне
останется на этом судне,
что совершенно правосудны
были предпринятые меры,
клялись на крови офицеры
тайну, услышанную ото всех сберечь
и положеньем пренебречь.
-
сокровищами мы набили трюмы
и отплыли подальше от безумий
нам повстречавшихся на краю света,
но все же звонкая монета,
вселяла радость в наши заплутавшие сердца,
а рагу из свежего болотного мясца
нам подарило ту надежду
которую, казалось, мы утратили совсем и между
командой не было вражды,
добычу честно разделили, златому не были чужды
корабельщики любых мастей,
мы шли домой, спустив все паруса, на максимуме скоростей.
нас словно кто-то вел туда,
где здравилась наша страна -
попутный ветер обороты не сбавлял
и наши шансы на спасенье прибавлял.
как мы достигли берегов
и отдались во власть пиров,
как швартовались мы в родном порту
об этом всем я умолчу.
и как вернулся я домой
и почитался как герой,
как расплатился по долгам и нажил состоянье,
обязанный той ночи, покаянье
купить пытался, заслужить,
но все равно себя простить
не смог после того,
что же со мной произошло:
уже тогда твой дед покинул нас,
его огонь совсем угас,
тогда значения я не придал
и в облаках своих витал,
когда вернулся в отчий дом
прославленным купцом и моряком.
тогда же встретил твою мать,
я отказался от всего, что некогда ценил и начал создавать
о чем лишь в снах когда-то мог мечтать -
себя отцом и мужем величать.
как в декабре родился ты,
плод нашей страстной, пламенеющей любви;
я всю семью вокруг себя собрал
и день за днем рассвет встречал
в кругу родных, своей семьи,
был меценатом и давал балы,
гремевшие на всю округу,
но скоро этому досугу
пришел конец - однажды мне во сне
пришло все то, что я хранил на дне -
видения прожитых дней
передо мной вставали все острей
и мне во сне явилось то,
что, как считал уже давно,
было лишь плодом моего сознанья;
и данного мной обещанья
напомнило и повелело мне сдержать,
которое уж стал я забывать.
то было существо из пирамиды,
которую я умыкнул и спрятал от любого вида,
чтобы никто не смог найти
и ненароком набрести.
я посчитал, что это был всего кошмар,
особой ценности ему я не придал,
но все же задался вопросом,
что же такое было у меня под носом.
богатая библиотека моего отца
меня, закоренелого чтеца,
связала по рукам и по ногам,
когда стал подходить я к рубежам,
открывшимся мне в знаниях запретных,
написанных еще с заветных
времен и мифами считавшись в нашем мире -
понятно стало много шире,
что же наделали тогда
моя команда, сколь вреда
мы принесли на нашу землю,
насколько был тот всеобъемлющ
порядок, испокон веков,
происходивший до времен христов:
(прошу тебя рассказанному мной
поверить, оно составлено из столь объемной и большой
литературы, не одну неделю
убил на то, чтобы назначенному делу
придать хоть сколько целостный рассказ,
ведь по обрывкам древних фраз,
изложенным со слов миссионеров,
так сложно осознать предания шумеров.
я выдержки копил в бумаге
и часто приходилось в шаге
от истины простой блуждать,
но поиски обязан продолжать)
*****
в сказаньях островных племен
особому вниманию был уделен
период сотворенья жизни -
пока был мир еще безжизнен,
в нем властвовали мрак и мерзлота,
всепоглощающая чернота,
но царствовали в ней тогда
то ль боги, то ли существа,
которым сама жизнь была чужда,
они ютились в междумирье,
и было их всего четыре,
но с отдаленных уголков
галактики, с ярчайших звезд
спустились и развеяли владычащую мглу,
дали начало солнечному дню,
кого мы ангелами величаем,
по аналогии питаем
к ним уваженье, теплых чувств,
хотя, боюсь, я ошибусь,
если прямую параллель с священной книгой проведу,
все ж представленьям одичалых, написанных в бреду
нельзя дословно доверять
и приходилось проверять,
вороча тонны древних текстов,
учитывая сразу несколько аспектов.
пришедшие прогнали тьму,
а древних, неподвластных ничему,
в магические камни заточили.
и камень времени сточили,
чтобы текло, словно вода,
не останавливалось никогда.
они создали саму жизнь и нас, людей,
дали нам право над природой,
над тягостной и мрачной непогодой
свои деяния вершить
и свое место в этом мире утвердить.
а сами после сотворенного им плана,
ведь логика их непонятна и туманна,
исчезли так же, как пришли - туда -
из ниоткуда в никуда.
но заточенные в оковах демоны не спали,
тысячелетия страдали,
копили ненависть и злость,
восстать однажды против звезд,
из узницы своей освободиться,
на землю грешную спуститься,
желая лишь во тьму веков
ввергнуть наш мир, покрытый слоем черепов.
злейший из всех, что называли иф-са-ил
с годами набирался сил,
он был древнее всех времен
и был надежно окружен
в сосуде в виде пирамиды,
но в заточении свои флюиды
сквозь дрему он распространял
и на умы людей влиял.
сочился, будто желчь, из раны,
его ужасные и омерзительные планы
могли вот-вот осуществиться
и сумасшедшим полюбиться.
он начал приходить ко мне во снах,
видениями властвовать в умах
моих и образами говорить;
я не смогу так просто объяснить,
как между нами шла "беседа",
такого ужасающего бреда
представить сложно будучи в дурмане.
пришлось спасение искать в стакане,
но никаких ответов алкоголь
мне давал, тупая боль
меня преследовала по пятам,
мерещились то тут, то там
хохочущие злые тени,
горланившие нечестивых песнопений.
а по посылу тех видений,
являвшихся мне вместо сновидений
он требовал свершить заклятье
и снять извечное проклятье.
я замкнут стал, почти секретен,
ночами пребывая в кабинете
листал толмуды, древние текста,
в надежде отыскать листа,
в котором бы нашел спасенье
от тяжкой ноши избавленье.
но все было напрасно до тех пор,
когда однажды мой бессонный взор
не пал на манускрипт шумер,
в нем церемония описана была, как запечатать запертую дверь,
как хаосу соленых вод,
навеки воспретить приход.
и то, что я в нем прочитал,
что в образах пещерных увидал
до смерти мне не даст покоя,
описанный обряд кровавого убоя
был в точности таким,
каким застал на острове его я не один:
из жертвы требовалось извлечь
как можно больше мук и пренебречь
ее желанием и к жизни тяги -
что повстречали ночью мы в архипелаге,
чем больше отдано страданий,
тем больше сила заклинаний,
а после нужно сжечь тела,
чтоб обгорелая душа
сковала Тиамат, как путы, по рукам,
захлопнула незапертый Сезам.
и крови надобно пролить,
сколько бездонное чрево могло испить
и все ради того, чтоб усыпить
хтоническое зло и в мир приход на годы отложить.
больную голову я обхватил руками -
творившийся обряд веками
в запретном острове на краю света
прервали мы огнем мушкета!
и это бремя мне теперь нести,
пытаясь истину найти,
стараться отвести кошмар,
в своем же доме всех подставил под удар.
-
а знаешь, он понизил голос,
*убрав со лба опавший волос*
ты с детства был неукротим,
хотя спокойным мне казался и простым,
ведомый сильным своим духом,
ни поведешь ни даже ухом,
ограничения сметя, запреты,
нарушив данные обеты,
как безупречная ищейка -
не ускользнет сокрытая лазейка.
однажды, по моей вине,
я задремал с тобой наедине,
ты был еще так юн и любопытен,
везде совал свой нос и был так скрытен.
сумел тайник мой отыскать
и древний артефакт к рукам прибрать.
эффект от этого себя ждать не заставил
ты потерялся где-то в чужеродных далях,
исчез из вида, растворился прямо на глазах,
я бросился искать тебя в слезах,
но уж тебя и след простыл
какой-то магией сокрыл.
с ума сходившая родня тебя искала денно нощно,
и лишь на пятый день в лесу, в забытой роще
нашли без чувств на ведьминых кругах,
погруженным в своих мечтах;
в руках сжимал проклятую фигуру,
почудилось мне, будто сдуру,
что бледный, заточенный сном, ребенок,
которого я знал еще с пеленок,
шептал обрывки странных фраз
на нечестивых языках;
ослабший, ты за жизнь хватался,
могучей силе не поддался.
тебя доставили в бреду
и лишь молились к своему стыду.
но по прошествии всего-то пары дней
мы отказались от вмешательства врачей -
набрался сил и встал с кровати,
а все прошедшее так кстати
в воспоминаниях не отразилось,
само собой для всех забылось.
как будто ничего и не случилось -
в кошмарном ночью сне приснилось,
***
он замолчал, минуту глядя мне в глаза,
а после встал, взор от меня свой отведя,
мне, сын, не доставало наших разговоров,
среди обширных коридоров
мы потерялись друг для друга
и это лишь моя заслуга.
тебя практически не знаю, впустую прожит целый век
и что ты стал за человек?
мы не общались как отец и сын,
но ты всегда был мною горячо любим,
именно поэтому, дитя,
надежду возлагаю на тебя,
я верю меж тобой и заточенным злом есть связь,
возможно детский ум нашел ту лазь,
чтобы хтоническую силу одолеть
и жизнь свою спасти и не сгореть.
я умер, сын, но не жалею,
что стал забытой серой тенью,
блуждающей среди сырых могил,
надеюсь я твой разум убедил,
ведь я, всего лишь человек,
сражающийся почти век
с отродием, которое призвал,
от битвы этой я устал.
уж солнце над землей скоро взойдет,
а значит глас меня зовет
Аида мрачного назад в угрюмые покои,
где все такое не свое, чужое.
ночь тает, свои силы потеряв,
и ты, мои слова приняв,
сумеешь той напасти бросить вызов,
да, множество еще сюрпризов
откроешь для себя,
ведь жизнь бегущая так непроста.
поведал только каплю за отведенное мне время,
как тяжело, лежащее на плечах бремя,
на похороны мамы я не смог явиться,
хоть и пытался; мне пришлось смириться
с тем, что вокруг меня
лишь каменная пустота.
тебе поведал я истории лишь часть,
ты должен сам все осознать,
найти написанные мною дневники,
заранее прошу "прости",
в них скрыт волнующий ответ,
как я один уж столько лет
сумел прожить в своем именье,
сопротивлялся, заключенный в этом теле бренном.
откроешь правду всю про своего отца
покинутого всеми и забытого купца.
и вся история моих последних дней;
от стольких я ушел смертей,
но нити Мойры суждено пресечься,
молю, от прошлой жизни должен ты отречься!
ее ты больше не вернешь,
ступив на этот путь до смерти не свернешь!
уж время кончилось почти,
но всем наветам вопреки
в тебя я верю, храбрый сын,
ты дашь отпор кха-иф-са-ил.
он выглянул в окно, ведущее в наш сад,
цветов багряный аромат
притягивал к себе жужжащих пчел;
какой-то неподвластный ореол
здесь сохранял жизни крупицу
и множил эту самую частицу.
жизнь все еще кипит и дишит,
но твое сердце будто бы не слышит
того, что происходит параллельно
и проживаем мы ее бесцельно.
он ближе к саду подошел
смотри-ка, мой цветок таки взошел!
я столько сил на это положил
и жаль, что ты меня с ним рядом не похоронил.
а вот и первые лучи,
щекочущие грань земли,
как не хватает мне всех этих мелочей-
губительных ветров семи морей,
ни запаха цветов, раскрытых чудными цветками,
ни хруста снега под ногами.
всего лишь ночь, чтобы объясниться
и с сыном со своим проститься-
по-видимому, жизнь я прожил зря,
но долго не забудут про меня.
и правду не должны ни в коем разе
узнать, ни даже глазом
взглянуть дотошные до тайны лизоблюды,
катающиеся, словно сыр на блюде.
ну что ж, час пробил, не тая
свое желанье от тебя
остаться здесь, в родных стенах,
но невозможно, только в снах
смогу я приходить к тебе
назло незавидной судьбе.
последними словами было: сын, прощай,
не забывай отца и вспоминай
хоть изредка, ведь ты теперь один,
совсем один среди руин.
так же бесшумно, как явился,
направился к двери и растворился.
-
мгновение я приходил в себя,
скрипели ставни у окна,
рассвет по полу в темный дом
пытался вторгнуться тайком
и разрушал своим визитом
иллюзий сотканных в разбитом
и захудалом особняке,
река журчала вдалеке,
исчезли статуи, картины,
античные полотна и кувшины.
нарочно краски, словно акварель,
стекали, обнажая щель
действительности, где я очутился -
в покинутом поместье, куда, влекомый, возвратился.
протер уставшие глаза,
нет, вроде трезв и не схожу с ума,
похоже, в этом доме мне
можно забыть о болтовне.
вернулось все к своим корням -
с приходом дня мой дух воспрял,
что б в этом месте ни происходило,
что б ночью мне ни заявило,
я не подписывался ни на что
и к черту, к черту это все -
бежать, как опьяненный,
щелкунчик будто заведенный,
сквозь дверь, навстречу опьяняющим лугам
прочь от иллюзий, к дальним рубежам,
поближе к людям, тут и там
снующим по своим делам,
чтоб городская кутерьма
меня от всякого оберегла;
пусть буду я предельно глух
к историям, поведанным мне вслух.
чрез поле луговых цветов,
через овраги, лестницы холмов,
не останавливаясь ни на миг,
никто бы лишь бы не настиг.
и выскочил навстречу дню,
к горящему вдали огню:
вот вековые пролетели буки,
воды журчанье приглушили звуки
малиновок жгучих волшебные трели,
сверчки им вторили, и листья хрустели.
сам не заметил, как пролетели
пара часов, а леса не худели.
неумолима была моя тяга
с разбегу в ручей прыгнуть с оврага;
насколько же это сильно разнится
с тем, что ночами кошмарными снится.
вот и поляна, залитая светом,
ведьмин кружок, вопреки всем наветам
разросся, хранимый лесными богами,
а за ней озерцо и лягушачий рокот,
птиц неуемных несмолкаемый клекот,
и целое поле цветущего клевера,
ветров тепло, дующих с севера,
где месяцы-братья сидят у костра,
где по утрам рассветает заря.
странное объяло меня беспокойство,
прочь от себя попытки геройства,
выйти бы к людям, найти б хоть кого;
вот тайная тропка и на ней никого,
наверное, близок я к своей цели,
быстрее, пока не отшумели
сосны, творящие свою ворожбу.
продрался сквозь заросли и оказался в саду
запущенном, поросшем густою травой,
мое возбужденье, словно рукой
сняло, ведь пред собой увидал
я свой сад, увидеть который не ожидал,
кажется, я где-то свернул по пути,
нужно другую дорогу найти!
и бросился в другом направленье,
шептали мне в спину надменные тени,
лес будто ожил и с порывами ветра
строил гримасы красками разного цвета.
все дальше и дальше от старого дома,
туда, где картина мне не знакома,
где солнце садится за горизонт,
где ночь восстает и являет свой фронт.
ноги мои отяжелели,
будто свинцовые гири надели,
дышать стало трудно, горело в груди,
но в глубь по лесному пути
я, несмотря ни на что, продвигался
шаг за шагом, не колебался.
знакомый пейзаж давно изменился,
во что-то неведомое мне превратился:
солнца лучей скрывали коварные кроны,
щебет сменили протяжные стоны,
корни на тропах цеплялись за ноги,
нет, не поддамся случайной тревоге!
трухлявые пни обнажили оскалы,
сухие шипы, будто кинжалы,
впивались, терзая истощенное тело,
здесь будто нарочно все опустело -
ни писка, ни визга живого созданья
словно оказался на краю мирозданья;
дубы надо мною склонялись в упреке:
"ты здесь не нужен", шептали намеки.
каждая частица этого леса
не вызывала во мне интереса,
этот гнетущий, мрачный биом
меня в свои сети не принимал, существом
мне старался поведать своим:
жизни лишим, жизни лишим!
шелест листвы и дыхание дня
в ослабшей душе обуревали меня,
птицы заглохли, совсем в тишине
средь угрюмых пейзажей наедине
я остался с собою самим,
признаюсь, и раньше-то был нелюдим,
но в подобной тиши,
в этой сжимающей, беспросветной глуши
воля решила покинуть меня,
- "эта бесцельная в лесу беготня
смотри, до чего тебя довела",
вспыхнуло искрой в моей голове
это не мои слова, я не обращаюсь к себе!
я уж и думать забыл, видно зря -
вновь началась со мною игра.
кто-то следит со стороны,
кто-то смеется и петляет следы.
- к черту пошел,- вырвалось из груди -
либо сдаешься, либо беги,
и я побежал, силы собрав,
через терновники, устремился стремглав,
но шепот в моей голове
надоедливым гласом напоминал о себе:
- "беги, беги!
твои потуги так никчемны, так смешны.
куда ты спешишь, куда ты бежишь?
ты разве не понял, что оставишь здесь жизнь?
- замолчи, умоляю!
коль по-хорошему не хочешь, то заклинаю
кто б ни был ты, сгинь!
мысли мои и тело покинь!
****
и вновь тишина и одиночество,
будто исполнено чужое пророчество,
что я здесь делаю, что я забыл
здесь оказавшись, какой был посыл?
кажется, я исполняю лишь роль
написанной за меня, но холодная боль
дает мне надежду на искупленье,
должен, обязан заслужить всепрощенье!
с силой собравшись, отринув ненастье,
буду бороться за достойное счастье,
волю собрав в единый кулак -
я доберусь, я не слабак -
погнался за ветром, что мимо прошел
хуже не будет, куда бы ни вел.
спешил я за ним в глубь мрачного леса,
видимо волей незванного беса
влекомый, как пешка, ступал по дороге,
куда б ни вели меня мои ноги,
но вдруг, как по мановению волшебной руки,
из лесу вышел я и у реки
оказался, а солнце уж скрылось, ушло на покой
сколь я блуждал здесь, влекомый тропой?
ах, эти речные бурные воды,
слезы слепой и оглохшей природы,
знакомы мне с детства, здесь мы играли,
а значит преследователи не отпускали
ни на мгновение, ни на минуту
рождая в груди правомерную смуту.
сдается, что далеко я не ушел,
эту речку я знаю, я сам здесь возвел
в детстве свои ориентиры, чтоб не завел
подлесок меня в незнакомые дали,
чтобы меня потом не искали.
а посему немного осталось совсем,
до дома идти минут почти семь.
мне кажется, текущее начинал понимать,
что ночной дух мне пытался сказать.
отныне я к этому месту привязан
как пес, сторожить на привязь посажен.
так вот эпохальная какая судьба
здесь всей душой ожидала меня.
луна показалась из-за ветвей,
будто нарочно намекнула: быстрей
беги по знакомой дороге,
скорей, пока еще боги
благоволят мне, вне всяких сомнений,
выла в ночи череда песнопений.
***
двери не стало, какая-то сила
будто снесла ее, чтоб исходила
угроза повсюду и даже извне,
чтобы не смог наедине
остаться с собой и быть в безопасности,
чтобы всецело поддаться опасности.
и статуй фигуры исчезли бесследно,
краски поблекли, более бедно
все показалось, словно года
за день прошли и навсегда
пытались стереть даже самую суть
нашей семьи и ускользнуть
сквозь щели в реальности, просочиться;
очень надеюсь, что не случится
это в ближайшие дни и недели.
ступени нарочно будто скрипели,
взывая к неведомому опасению,
куда же мне броситься ко спасению?
знаю, к отцовскому кабинету,
к надежной защите и белому свету!
а на улице кисельная тьма
нависла над домом, словно тюрьма,
глядела сквозь ставни, разбитые окна
метала, рвала все живое в волокна,
к темному небу зловещей воронкой,
словно дары, поднимала и шипела в догонку.
стены забытого мною прибежища,
ставшего мне основой убежища,
застыли в гримасах беззвучного хохота;
от прогремевшего случайного грохота
я мигом взлетел на третий этаж,
впал в неествественный человеку кураж
и гнался по темным, как ночь, коридорам,
на память, не руководствуясь своим взором.
вот она, комната, что с детства сводила
ребенка с ума и тайны хранила,
в которую был домочадцам заказан
вход; к которой отец был всецело привязан.
кабинетная дверь запретной была,
надеюсь спасет и укроет меня
от зла непонятного, что здесь поселилось,
что будто с приездом моим пробудилось
и в игры играет со мной и смеется
над павшим душой, у которого бьется
сердце в груди, как подбитая птица,
замкнув свою волю на мне, как темница.
дверь изнутри запечатал как смог,
руки унял и свечи зажег,
пусть ночь с темнотой, что меня окружили,
хоть здесь погони свои прекратили.
-
слабое сияние сальной свечи
ворвалось в мой мир, направив лучи
на стены когда-то былого величия,
где книг было до неприличия
на полках до самого потолка,
теперь, к сожалению, только тоска
на месте истлевшей от влаги бумаги;
когда-то прочтенные здесь древние саги
мне мира явить красоту и отваги
смогли, но заблудшее сердце истлело,
а вместе с ним заодно пожелтело
все то, что когда-то по самым крупицам
с любовью в душе, по песчинкам, частицам
старательно, всеми испокон собиралось,
под чутким контролем извне разрасталось.
и вот предо мною итоги деяний,
столь поколений трудов достояний,
канувших в лету, забытых судьбой,
отринутых всеми, но только не мной!
этот дом принадлежит мне по праву!
я должен, обязан любую управу
ради семьи отыскать; превозмочь,
что смог отец в этот дом приволочь.
во мне бушевала урагана стихия,
какая-то вдруг пробудившая сила
мой дух обреченный с колен подняла,
видно, пришла, настала пора
фигуру свою выводить мне на поле,
пусть заточен я здесь поневоле,
но умирать я ни за что не намерен
перед тем, кто чрезмерно уверен,
в своем превосходстве, кем бы он ни был,
кто задолго до нас сюда прибыл.
звуки снаружи ослабили вой,
будто влекомые ненавистной средой,
рассыпались в прах о стены, прибой
бурной реки щекотал мои уши,
что-то шептали заблудшие души
мне, стараясь открыть двери правды,
не знаю, я не уверен, что выбор оправдан,
но стоило взять иль попытаться
в руки себя, хоть постараться
сделать хоть что-то в своем заточении,
в тягучем и жутком находясь напряжении.
в зернышке света, среди темноты
в скромных квадратах меж пустоты
руки искали, к чему дотянуться,
что бы найти и к чему прикоснуться;
падали на пол трухлявые книги,
лунный огонь, застывший лишь в миге
словно направил растерянный взор
на неприметный зловещий узор:
что на стене меж могучих портретов
здесь красовался, вне всяких запретов,
тайно укрывшись среди пустоты,
будто бы в ирреальном порядке холсты,
развесил здесь кто-то, преследуя цель
скрыть от назойливых глаз без потерь.
между портретов всесильных людей,
скрывалась забытая тайная дверь.
совсем неприметная со стороны,
а, присмотревшись, увидеть следы
скважины, ручки, не удалось,
сколь ни старался, пытливая ночь
мне не давала искомых ответов,
рождая все новых и новых запретов.
мрачные тучи ушли на покой,
лунный огонь меня стороной,
выйдя из спячки, не обошел,
чудом каким-то в лачугу забрел.
звезд сумасшедших холодных плеяд
на небе с луной построившись в ряд
лучик надежды с небес подарили,
искомое мной на стене озарили:
в каменной кладке зияла дыра
как не заметил я? ведь не зря
столько минут в попытке сыскать
вход в пустоту; начинал вспоминать
что-то осевшее в воспоминаниях
всплывшее из глубин моего подсознания.
на месте двери, глотая мой свет,
не отражая ни проблеска, нет,
бездной угрюмой и черной в меня
впившись глядела сама пустота.
стараясь унять напавшую дрожь,
ведь не узнаешь пока - не уснешь,
с огарком свечи подошел, чуть дыша,
сжалась внутри от страха душа.
стало казаться, что люди в картинах,
запертые годами в этих пучинах,
ожили и следили за мной,
с холстов не сходя, сердитый и злой
нрав мне явив, шептались беззвучно,
между собой; провести неразлучно
столько веков в тишине, забытье;
стоит ли говорить, какого было мне?
взирали безмолвно, провожая глазами,
скалились, но с полотен молчали.
каждый мой шаг был под прицелом,
собравшись в себе, над своим телом
взяв себя в руки, в бездну всмотрелся,
но ничего не увидел, только чернелся
глаз темноты, но свечи огонь
чуть колыхнулся, дрожала ладонь,
зловонье могилы сырой согнула меня.
разгораясь сильней, поднимаясь со дна,
в ослабленном теле огонь истерии
обрушился всей своей силой стихии,
я впал в забытье, потерялся в пространстве,
не ощущая себя, словно в призрачном танце,
действуя по велению чуждого разума,
исполняя, что было мне кем-то наказано,
к стене подошел, взгляд не сводя,
от черноты, что глядела в меня,
лишь руку просунув, нащупав предмет,
что в глубине затаился на множество лет,
схватил и отпрял от черноты.
каркали вороны за рекой вдалеке,
крысы шуршали, скреблись в потолке,
дом будто охнул, извергнув и стен
что охранял столько лет он смирен;
и испарились ночные кошмары,
спали, ослабли всесильные чары,
к телу вернулся контроль, тошноты,
подступающей к горлу меня отрезвила,
рассудок вернула и отступила.
все смолкло, опять тишина
вернулась ко мне, спустилась сюда
и люди с портретов, как невесомые,
застыли в кисти, совсем незнакомые.
сердце мое почти успокоилось,
душа же воспряла и упокоилась;
--
старый истрепанный отцовский дневник
перед моими очами возник
на тусклых его на страницах пустых
по мановению ночи, решившейся вмиг,
стали сочиться запретные руны,
сложившись из слов, будто струны,
в запретную песню слились воедино,
представив покрытую тайной картину:
«я не могу его сдержать,
все, что хочу я рассказать
тому, кто вдруг прочтет слова,
нет в этом мире божества
подобному злу, увиденному мной,
однажды встретившись, чредой
смертей кровавых и потерь
жизнь омрачится, приоткрывши дверь.
чтоб как-то хоть его сдержать,
пришлось еще грехов на душу взять –
ему я в жертву приносил свою родню,
своих любимых, кровь свою.
к несчастью, выхода иного нет,
таков обычай миллионы лет,
лишь только отнятая жизнь
имеет силу отвести
его стремления, оставив взаперти»
и дальше по канонам и заветам
запретных ритуалов с описанием предметов
для всевозможных церемоний,
под ноты нечестивые симфоний,
он рисовал в деталях то,
о чем мне думать больно до сего.
захлопнув тетрадь, тяжелые мысли
пытался прогнать, что над мною повисли.
как же, отец, ты так мог поступить?
все дорогое себе смог погубить?
солнечный луч плясал за окном,
я рухнул на стул за отцовским столом,
усталость над телом ослабшим взяла
свою власть и укрыла меня.
-
я был один посреди океана
на островке, будто так было надо,
соленые ветры в моих волосах
шептали и пели о чудесах,
солнце слепило своими лучами,
подогреваясь моими мечтами.
гармония жизни, спокойный удел
здесь расцветал и в красках кипел.
таков был мой мир, созданный сном,
в нем и укрылся от мира тайком,
я, чтоб осознать, чтоб переждать,
чтобы решить для себя, избежать
тяготы жизни, мирские проблемы,
уйти в забытье, найти апофемы.
на берегу, в соленой воде
ноги смочив, предаваясь неге,
отринув печали и страхи свои,
я тщетно пытался выход найти
переварить, что приключилось,
что за напасть на меня опустилась.
только из мыслей ослабшего разума
лишь истерия всецело доказана.
в мире из снов, созданных мною,
мог пребывать я днями порою,
но что-то покоя мне не давало,
путало мысли и будто держало
в неких тисках, не дав продохнуть
из глубины мне пытаясь шепнуть:
раз он пытался прорваться ко мне,
ключ или путь отыскавши в душе,
что же мешает ему повторить
то же, чтоб преломить
эту завесу и прорваться сюда,
здесь поселиться и уже навсегда
мной овладеть и уже на колени
поставив весь мир, выйти из тени?
так и бурлили чувства во мне,
как ниоткуда, будто извне,
точка в воде вдалеке появилась,
в солнечном свете блеснув, отразилась.
средь синих вод она выделялась,
на волнах качаясь ко мне приближалась.
все ближе и ближе странный предмет
мной сотворен он или же нет?
крохотным нечто казалось вдали,
пока мирные воды не поднесли
к самым ногам моим пирамиду
точнее похожее на нее только с виду,
со странными повсюду письменами,
горящим алыми огнями.
о, как я был наивен, глух
к словам отца, промолвив вслух:
здесь, в безопасности, со мною не случится
никой беды, не приключится!
лишь руки протянув к таинственному артефакту,
дотронувшись до хладных стен его, контакту
положив начало, стал свидетелем конца
своих надежд и гибели слепца.
земля вдруг уходила из-под ног моих,
исчезло солнце, море в тот же миг,
как в киселе, зависнув на мгновенье,
я провалился в чуждое нам измиренье.
***
мое паденье в полной тишине
без света лишь с самим собой наедине
и с криком сдавленным в груди,
навстречу неизвестному пути,
продлилось будто саму вечность,
как мне казалось, человечность
любой мог потерять за это время,
проведшее в сковавшей неизвестности и племя
не одно, другое, воспеть успело свой рассвет
в том мире, где меня уж нет.
в какой-то миг тьма стала отступать,
какой-то неживой и странный свет стал наступать,
со всех сторон, меня объяв
и, бросив наземь, потеряв
ко мне случайный интерес,
застыл, как призрачный навес.
-
я распростерся на песке,
гудели члены, где-то вдалеке
выл ветер, его рев
лишь доносился до краев
моих физических познаний
и где-то слышанных преданий.
лишь кое-как поднявшись в рост,
не чувствуя тепла, ни хлада звезд,
я оглянулся и застыл,
передо мной простерся мир:
ни деревца, ни листика вокруг,
безжизненный и мертвый круг
замкнулся и в своих рядах
не уцелел никто, лишь прах.
багряные пески пустыни,
как будто некие святыни,
простерлись от конца до края,
здесь сама суть была чужая:
над головой, в небесной тьме,
три блеклых солнца в кутерьме
своей космической, как в танце,
зависли, взглядом пригвоздив скитальца;
сам небосвод был не таким:
помимо света трех светил,
ничтожного, лишенного чудес,
на черной простыне "небес"
зияющая чернота, как будто кто-то не дорисовал,
забыл про все, иссяк, устал.
-
мое внимание отвлек,
напавший суховей и за собой меня увлек.
я пристально вгляделся в темноту,
моим глазам сквозь нищету
и бедность местных очертаний
пришлось немало потрудиться, чтоб не без стараний
узреть вдали останки зданий,
лишенные любви законов мирозданий;
их жалкие остовы и верхи
мое вниманье привлекли.
в том измерении меж явью, между сном
я думать мог лишь об одном -
как бы скорей проснуться,
как вырваться и окунуться
в реальный мир, что хоть избавит
на час, на день от гипнотических скитаний.
мой путь по красному песку
вел без надежды, только одному
лишь богу явлена была
произошедшая история моя.
и с каждым шагом, что давался мне с трудом,
пока я брел в заклятом месте и чужом,
меня не покидало дежавю,
как будто бы пески и солнца божеству
воздвигнутые по велению чьему,
то ль снились мне в кошмарных снах,
то ль приходили мне в видениях, мечтах.
излитый тусклый блеск светил
во мне сомненье зародил:
случайно ли попал сюда
иль чья-то хитрая игра
ведется надо мной, как с шахматной фигурой,
ослабшей, жалкой и понурой?
но все ответы, верил я,
лежат не в голове, а только там, куда
ведут бескрайние пески,
любым наветам вопреки.
я продолжал свой тяжкий путь,
мне было трудно продохнуть -
ветра свистали свою весть -
в добавок ко всему меня известь.
ослабший бледный свет лишь странствовал со мной,
и шепот чьих-то голосов грозил не миром, но бедой.
все ближе становились тени
невиданных доселе мне строений,
их черный силуэт, утопший в "крови",
напомнил камни тех надгробий,
что ставились на месте погребений,
как символы любви живых в знак преданности или уважений.
чем ближе подходил к руинам,
чем больше предавался я открытым мне картинам,
тем страше становилось мне
и трепет оседал в моей душе.
холодный страх, что притаился
в груди моей, ожил, схватился
всей силой за свою свободу,
просачиваться стал на волю.
холодный пот меня пронял
и все быстрее погонял
скорей укрыться от него,
уйти в пески, залечь на дно.
***
пустынный обелиск, как черный страж,
встречал меня, за ним открывшийся пейзаж,
я не забуду никогда,
здесь часть моей души осталась навсегда:
на сотни лиг за ним, в этой глуши,
останки пирамид, мне незнакомы и чужи,
раскинулись, как мертвые цветы,
неведомы и непонятны их черты
мне были; доселе ничего
не приходилось видеть мне и не одно
строенье, виденное мной,
намеками на них не походило,
как будто саму жизнь в попытках извратило.
их расстилался целый ворох,
мне чудилось, что каждый шорох,
что создают неугомонные ветра,
следит за мной и отдаленная искра
лишь тень, нависшая над мною,
приправленная тишиною.
завороженный, будто в трансе,
ступая ближе, словно в танце,
я подошел к одной из них
против желаний всех своих.
тот внешний вид внушал мне ужас,
я чувствовал, что я не нужен,
здесь дух мой лишний, я тревожу
но я клянусь, не потревожу
ни пустоты здешних земель,
ни нечестивую купель.
я движим был какой-то силой,
собравшей вместе воедино
мои стремленья и потуги,
о, буду проклят я, эти заслуги
сотворят над мною весть,
коих уже было не счесть.
***
в песке утопший черный храм
был неподвластен временам,
он возвеличивался здесь
по виду сотни, может тысячи лет.
не отражая тусклый свет,
обсидианом выстланный хребет,
взирал безмолвно на меня,
не скрыв презрения, пленя
под рев отторженного ветра,
ничтожную фигуру, меж запрета
скользнувшую и дерзновенную свершить
задуманное, святотатство совершить.
сгущались тени за спиной,
я ощущал их по одной,
их хладный дух, немой укор,
встает пред мною до сих пор -
своею неуверенной рукой
я встретился с холодною стеной.
мой слабый разум был пронзен,
мой дух был сломлен и рожден
водоворотом тех событий
и жутких снов полузабытых -
сквозь изумрудную листву
просвечивало солнце, будто наяву
происходило все со мной
и кажется уж не впервой.
я вновь лежал где-то в лесу,
моя сестрица, Алису,
как в день, когда я потерялся,
когда себя найти пытался,
окликивала вдалеке меня.
я приподнялся кое-как,
в груди стучало сердце и никак
от слабости не смог я встать,
облокотившись на траву мне оставалось лишь лежать.
я огляделся - старый пень
рассохшийся, в одну сажень,
здесь доживал свои деньки,
облюбовав его, хорьки
в корнях устроили ночлег,
лишь только бы не потревожил человек.
вокруг отважные грибы
сооружали алтари
и на один меня, не знаю как,
сумели затащить, чтобы свершить грибной обряд.
то роковым был теплый день,
когда попасть сумел я в плен
безумных сумрачных видений
пугающих, кошмарных сновидений:
парализованный, лежа,
я ощущал, как теплота
во мне все больше набирала обороты,
как каждая частица тела, словно соты,
охвачена была пульсирующим жаром
и внутренним бушующим пожаром.
лишь cмог мгновенье отдохнуть,
перевести дыханье, дух,
как с новой силой на меня
обрушилась звенеющая пустота.
я корчился от боли, заполнялся,
неведомым свеченьем, в себе самом я растворялся.
и замерло что-то в груди,
собрав все силы, прохрипел: уйди!
*и то, что там произошло,
и на меня с небес сошло,
тогда во мне вдруг зародилось
таинственное нечто, пробудилось.
не в силах сдерживать его, я отпустил...
кха-иф-са-ил, кха-иф-са-ил...
***
исчезло солнце, смолкли и лесные звуки,
под неуверенные сердца стуки,
вуаль, как черный плащ, опала,
иллюзия бесшумно исчезала.
видение теряло силу
и таяло подобно странному эфиру,
плыла цветная рябь в глазах,
опомнившиь, уже в впотьмах,
я вновь стоял у пирамид,
с ума сводивший каждый вид
которых достигал меня,
безмолвной тишиной к себе маня.
я вспомнил все, что приключилось
со мной тогда, нет, мне не снилось,
не приходило это в снах,
не зарождалось во иных мирах,
все то, о чем успел я позабыть позабыть,
что от себя и ото всех сокрыть,
обрушилось кипящей снежной
на голову мою лавиной неизбежной.
главу склонил у монумента
все, что считал я истиной до этого момента:
увещевания родни,
все убеждения и заверения любви,
все рассыпалось, как песок,
меня пробрало с головы до ног;
я словно вспомнил опыт прошлой жизни,
и возвратилось что-то, что полжизни
перенесенное назад, ко мне вернулось,
в сто крат сильней меня коснулось.
кто был тем мной,
когда практически иной,
спустя аж четверть века,
я стал похож на "человека"?
кем стать мог смелый мальчуган,
кому неведом был обман
в отличие от этого "меня",
прожившего без света дня
почтенных тридцать лет земных,
в условиях спартанских и скупых?
и, лишь предавшись осмыслению проблем -
- он бы не стал никем...
как гром раздался чуждый глас.
я обернулся, но мой глаз
не смог приметить в полутьме
ни очертания, ни силуэта, даже где
определить не смог, откуда
зловеший глас донесся мне, покуда,
быть может некая причуда, мне показалось?
как вдруг из концентрированной тьмы раздалось -
- приветствую тебя, дитя
- "какого черта?", - выпилил поспешно я
- ты ошибаешься, таких здесь нет,-
невозмутимым был его ответ.
- тогда не прячься, покажись,
моим глазам, на свет явись!
- "я не хочу тебя стращать
и заставлять еще страдать,
я столько ждал, уж звездный свет почти истлел, -
его спокойный голос будто пел -
мы здесь с тобой в этой глуши
одни среди песков и тьмы,
мы связаны с тобой, сама судьба
тебя в эти просторы привела".
я был натянут как струна -
не так мне представлялся сатана,
а нечто чуждое и злое,
в природе во своей дурное,
но здесь передо мной предстал другой,
не знаю кто, кто-то иной.
- поверь, демонизируешь меня ты зря,
я далеко не корень всего зла.
- тебе поверить?! да с какой бы стати?
лишь стоит оказаться мне в кровати,
закрыть глаза, укрывшись сном,
как тут же я окутан злом
и волей беспощадною твоей,
становится что только ядовитее и злей.
- признаюсь, я бываю нетерпим
и лишь стремлением своим
к свободе отыскать свой путь
я дам сомнениям уснуть.
- "кто ты такой, - промолвил я,
ты говоришь, что некая судьба
объединила нас с тобой,
но что мешало нам все обсудить в земле родной,
не в этом временном отрезке средь времен,
куда я был пространно заключен"?
и смех надменный, сильный, властный
стальной, высокомерный и опасный
заполнил и окутал тишину,
что окружала личность слабую мою:
- весь этот мир создала ты, неужто ты не узнаешь?
пот прокатился по спине: - ты лжешь!
ноги моей здесь не ступало никогда
такое бы запомнилось мне навсегда!"
и эхо громких голосов,
завывших меж останками миров,
подхваченное ветром ненавистным,
влекомое желанием нечистым,
низверглось, столько боли причиня,
к земле заставило припасть меня.
- о, дьявол, прекрати! , - я закричал,
и ветры вдруг ослабили оскал.
явись передо мною в сущности своей
иль, коли жаждешь так, не медли же, убей!"
- похоже ты не понимаешь, кто я есть,
передо мной не цель стоит тебя известь,
и смерти я твоей не жду,
всего лишь донести хочу...
- я прочитал дневник отца!
молчание и осязаемая тишина
заволокли пустынный прах,
посеяв вновь глубинный страх. -
я знаю кто ты, что ты, сатана,
что сотворил с моей семьей еще тогда,
когда мы жили счастливо без бед.
- искажено. - коротким, непонятным был ответ.
- искажено?!, - я захрипел
каких же тягот причинить успел
ты за каких-то 30 лет,
в тебе нет правды! даже капли нет!
и я винил его во всем,
срывался в крик, что было сил,
проклятый демон иф-са-ил!
из-за тебя мой брат утоп!
- возможно ты не помнишь - был потоп,
река становится в сезон дождей
прожорливей, быстрее, злей. -
его вдруг голос изменился,
акцент со злости в сожаление сместился.
- а что с сестричкой Алису??
- тебя искать ушла и сгинула в лесу.
- кузина, чье тело разорвал ты на куски?!
- все это злые языки:
несчастный случай; на краю утеса
любила поиграть, а слух разнесся,
как будто стадо диких неприученных зверей
причиной стали ее и в нескольких других смертей.
но в этом нет твоей вины
во всех смертях повинны далеко ни я, ни ты.
- и снова ложь! отец меня успел предупредить!
тебе не смочь меня перехитрить!
- ты про видения в ночи?
*кричи! что было сил кричи!
себе внутри я повторял,
смотри, чтоб волю не подмял
коварный, дикий, злобный дух,
ему лишь важен твой испуг, -
я вспоминал слова отца,
усопшего давно купца,
но словно в западню попал, в тупик
иссохся, онемел во рту язык*
- и ничего тебя не изумило?
увидеть мертвеца, не поразило?
- всему, что он сказал, я верю
уж лучше мертвецу доверю,
чем некоему божеству
кровавому, невидимому наяву!
я прочитал его дневник
и все, что он сказал мне напрямик,
отражено на тех листах...
- пустых...привиделось в твоих мечтах...
за прегрешения простить прошу меня...
- тебе прощения не будет никогда!
натужный смех меня пронял, -
твои ничтожные я трюки осознал!
тебе нужна моя душа!
- ты ошибаешься, она у нас одна.
*и думать о таком не смел,
от этих слов остолбенел*
- что это значит, говори!?
и наконец молю тебя, не лги!
он начинал свои слова,
мгновенье выждав лишь сперва:
- мы связаны с тобой судьбой,
и нити Мойры повязали нас с тобой.
в тот летний день на ведьмином кругу
случилось то, чему я объяснения не нахожу:
по рока прихоти слепой,
ознаменованной чредой
природы человеческих явлений,
лежащих за границей представлений,
в сознание открылась дверь,
и ты, как дикий алчный зверь,
под рокот ворвался моих стенаний,
здесь заперев на годы долгие скитаний.
с того момента ненавистного в лесу,
который проклинаю я и всю оставшуюся жизнь ищу
дорогу к своему спасенью,
на волю, положив конец мученью.
ты отнял эти тридцать лет
не дав увидеть белый свет,
проститься со Своей семьей,
с ушедшей раньше времени родней.
*в его словах услышал жалость,
а в ней сквозившую усталость,
он не казался страшным мне,
но мой отец предостерег о том огне,
что он способен учинить,
какие муки причинить.*
я так скучаю ведь по маме,
прожившей столько лет в лишениях уверенной и сильной даме
*в его речах гнев испарился,
вещал, как будто истинно лишился,
"к сочувствию меня склоняет он", -
подумал я и оставался собран, напряжен*.
мгновение повисла тишина,
вой ветра прекратился, слышал я.
а после, будто бы смахнувши нерешимость,
собрав в кулак последнюю решимость,
сразил раскатом прямоты:
- ведь демон среди нас лишь только ты!
трех солнц внезапно блеклый свет угас,
песков и пирамид не стало между нас,
лишь пожирающая пустота
и тлеющая в сердце теплота.
- нет! демон, нет, тебе меня не одурачить,
речами сладкими не озадачить!
я выплюнул ответ -
нет, нет, еще раз нет!
- меня не сможешь ты остановить,
невозмутимо продолжал произносить, -
конец придет, отважный мой герой,
вопрос в другом - какой ценой?
пора бежать из западни,
иль скоро коротать мне дни
в прожорливом желудке божества,
коварного и непонятного мне существа.
я напрягся изо всех сил,
в мгновенье вспомнив всех, кого любил,
откинув мрачных мыслей вереницу,
в воображении взмахнув, как птица,
ушел сквозь тени, налету
призвавши света череду.
-
на главной площади столицы,
куда стекались вереницы
людей, снующих по делам,
встающих рано по утрам,
я очутился в окруженьи;
в родных краях, в тепле, в забвеньи.
давным-давно, когда от лихорадки
страдал и мучался в припадке
я самолично сотворил
по крохотным частям, когда освободил
свой разум от оков
телесных и мирских грехов.
и этот мир меня, вновь заплутавшего, принял,
как старый друг, воззвал, обнял.
Экзоста, город солнца дивный,
белокаменный, массивный;
здесь каждый камень мне знаком
и каждый человек был наделен своим умом.
играет роль свою купец,
играет ткач, рыбак, кузнец,
для всех есть только один путь -
преумножать самую суть
величия и благородства града,
трудиться ради чести и во блага
оазиса между миров,
проекцией воображенья моих снов.
прекрасный град был недоступен,
как стены Трои, неприступен
любым угрозам изо вне,
как свет, что льется в темноте -
я так считал, я был уверен,
о, боги, так самонадеян,
как потерявшийся юнец,
но у всего есть свой конец:
мой город света и добра
не долго чествовал меня -
безумный демон пробудился,
в мои мечты из снов вцепился,
как разъяренный дикий зверь,
что вырвался на волю, мою дверь
в сознанье отыскал
и все, что видел, все уничтожал!
смоляных туч в мгновенье ока
заволокла тягучая морока,
лишившая мой мир лучей светила
и суть творящегося извратила.
кромешная и осязаемая чернота
стирала в пыль построенные города
и испивала души всех живых:
зверей, людей, срывая с крыш
святые символы защиты;
мои мечты были разбиты.
но не было ни паники, ни суматохи,
собрав людей оставшиеся крохи,
все жители собрались в центре
у освященной старой церкви,
пока тварь пожирала чрево,
на волю выпустивши силу гнева.
в их взгляде не было сомненья -
готовность ко всему без исключенья,
желанье сгинуть с поднятой главой;
а я подвел их, немощный герой...
я каждому взглянул в глаза,
моля прощенья, проклиная небеса.
но, видя их упорный дух,
моим сомнениям пришлось уснуть.
тьма окружила нас со всех сторон,
и первым пал отважный гарнизон;
что с ними там происходило -
за тьмой в отсутствие светила?
ничто не вырывалось из ночи:
угасли крики и мольбы.
и люди молча наблюдали
стояли молча, молча умирали.
лишь слезы на растерянных их лицах,
клеймом оставленные в памяти страницах.
ни боли не было, ни страха,
лишь пепла горстка, да немного праха
и только я, свидетель горя,
последний аргонавт у моря,
остался жив в этой глуши,
всепожирающей тиши.   
таков конец моей мечты
- во всем повинен этом ты!
ответом мне была лишь тишина
и наземь павшая слеза,
за ней еще, еще одна;
пока с поверженных небес
дождь не пошел, явив чудес.
то были слезы, верил я
всех тех, кто затерялся без меня,
Экзосты мой послений друг,
как вдруг замкнулся страшный круг.
-
я пробудился ото сна,
дождь бил по стеклам, выдернув меня
из плена Гипноса и в мир
реальный возвратил.
в отцовском кабинете,
при утреннем дождливом свете,
с слезами на глазах,
найдя себя в родных стенах,
я отрешенно приподнялся,
хоть мой недуг усугублялся,
горело тело, разум мой,
лишь ветры обещали тот покой,
что не надеялся я получить,
и разум свой освободить.
пустых страниц отцовского творенья
рассыпались в одно мгновенье;
тому значенья не придал
и обесиленный упал.
но не смеялись больше лица,
сошедшие с картин, как вереница
бесчисленной моей родни
шептали ветры: отдохни,
утихомирь свой буйный нрав,
останься здесь, среди лесов и трав.
теперь пред мною лишь война
с той силой, что желала зла.
-
днем демон спал где-то внутри,
а утром находил свои следы
и выползал, стараясь вырваться на волю,
но сделать я ему то не позволю.
смешался день, смешалась явь,
со снами меж лесных дубрав,
сомнамбулой по ветхому жилью
бродил, свершая ворожбу:
я днем ткал новые миры,
чтобы при наступлении ночи
скормить голодной дикой твари
то ни один, а то по паре.
не повернется время вспять,
а значит стоило принять,
что я теперь один
один среди ветхих руин.
я видел гибель сотни лиц,
предсмертный облик их в меня проник.
на свете одному из нас и места нет -
таков был для меня ответ.
но демон с каждым днем крепчал
и диким ревом опалял
мое ослабленное тело,
мой разум, дух; еще горела
сознанья призрачной свеча
и хрупкая завеса дня
нас разделяла от кошмаров,
от яростных сознания пожаров.
буквально на глазах отцовский особняк,
как ручеек, ослаб, иссяк,
обнажив в ветхих стенах щели,
хоть постоянно и горели
поленья в комнате с камином,
но дом без окон предоставлен был долинам,
с которых ветры задували,
терялись в стенах и искали
в пустых проемах без дверей
спасение от западни и от людей,
с собою принося те холода,
к которым не готов был никогда.
мой организм устал, ослаб,
сам дух, казалось, мой озяб,
***
я потерял счет времени и дням,
привыкший ко своим ролям,
где сон был, а где была реальность?
моя бессильная ментальность
совсем утратила контроль;
душевная, физическая боль
меня не отпускала ни на час
и каждый раз казалось, что сейчас
не выдержу, не устою,
ему отпор дать не смогу.
о, сколько дней провел в тумане
полгода? год? прошло в дурмане -
днем жалкие попытки отыскать
хоть крохи пропитанья, а вечера не избежать.
бывало, пару дней мне удавалось
без сна прожить, но с ног валившая усталость
обрушивала в бездну страха,
а в глубине ждала лишь плаха.
момент, когда они пришли,
прислужники, культисты тьмы,
почти не помню - я тогда
без сил лежал и ждал суда.
меня трясло от лихорадки
и зачастившие припадки
бесплотное разбили тело -
все в этом мире потускнело.
на издыхании тогда я сдался -
я сделал все, о чем поклялся.
-
в обширном белом кабинете
при приглушенном теплом свете,
в удобном сидя в кресле,
найдя себя в уютном месте,
мой дух воспрял из забытья,
напротив восседавший человек оценивал меня.
- скажите, как, по-вашему, где вы?
- во власти я адептов сатаны.
- а как, позвольте, вас зовут?
- твои слова меня не проведут!
- я не представился, прошу прощенья,
меня зовут профессор Пенья,
я занимаюсь "странными" делами,
а в данном случае конкретно вами.
меня заинтриговало ваше дело,
даю вам слово, что возьмусь всецело...
- коль вы хотите мне помочь,
молю, остановите эту ночь!
- боюсь, мне это не подвластно
он снял свои очки и произнес бесстрастно:
вы здесь находитесь четвертый день,
"с тех пор, как санитары вас
нашли в сложнейший и холодный час.
вы месяц пробыли в разрушенном поместье,
тогда как жители предместья
на подозрительную сетовали активность,
повышенную вашу агрессивность.
по неизвестной им и нам причинам
никто не смог добраться к тем руинам
на протяженьи нескольких недель,
лишь началась когда капель,
вас удалось беспомощную отыскать,
но все же вас пришлось тогда связать:
укусы, ссадины и синяки -
ребята же всего лишь новички"...
он встал из-за стола,
прошел по кабинету до окна,
вглядевшись в обагряющую даль,
ко мне вернувшись продолжал:
- вы знаете, ментальное здоровье человека
мы изучаем всего каких-то полста века,
и что творится в голове -
уму не постижимо, даже мне,
проведшему немало лет
в попытке отыскать ответ.
по нашим данным ваш отец рыбак
ушел и не вернулся в море, это так?
а вся ваша родня увидеть света не смогла
в сорок шестом в Ирландии, когда
страна теряла сыновей,
отважных, брошенных детей.
вы с матерью на корабле,
*взглянул в бумаге на столе*,
приплыли в поисках спасенья,
ища от ноши тяжкой избавленья.
как раз тогда коллега мой,
известный доктор Макэлрой,
занялся вашим делом,
работая над духом и ослабшим телом.
я был довольно близко с ним знаком,
он мне о вас поведал лишь тайком;
не описать весь интерес,
о деле вашем, загадок полном и чудес.
с тех пор прошло немало лет,
вас уверяю, не стоим на месте, нет,
подходы изменились к самой сути,
мы отказались и от масок, и от ртути,
все прогрессивные умы
гуманны стали и смелы.
он на носу поправил ободок:
лекарства новые пойдут вам впрок,
они влияют на те фазы,
рассадниками служат что заразы.
*я молча наблюдал как бы со стороны -
что до меня хотел он донести?
он называет доктором себя,
хотя не понимает, в чем история моя*
Ки-Си', ведь правильно произношу?
признаться, я невыношу
коверкать пациентов имена,
будьте уверены - проблема ваша будет решена.
- ты что ж, не видишь кто перед тобой?!
*он с виду сохранял покой*
пошла вдруг кругом голова,
мне сложно стало сочленять слова,-
каким дурманом вы меня споили,
как в бренном теле заточили?
сиюсикундно вспыхнув, гнев,
зачах, как раненый, ослабший лев.
в глазах моих стелился мрак,
а за окном царил уж полумрак,
я прошипел оставшихся из сил: глупец!
- ну что ж, уж вечер близится, а потому конец
настал для нас,
надеюсь, завтра в тот же час
увидимся, возобновим беседу,
я буду совершать обход к обеду,
а после приглашу к себе,
должны молиться вы судьбе,
чтоб положенье ваше изменилось,
и чтоб начертанное совершилось!
-
меня беспомощного волокли
чрез залы, где слабые и беззащитные влекли
существований жалких тень,
бог знает уж который день.
стенаньями был полон коридор,
через который я, как вор,
сопровождаем был под руки
и под приветливые стуки
собратьев за стальными воротами
с беззубыми иссохшимися ртами;
сквозь щели на меня смотрели
и в спину продолжать шипели:
"вот он идет, вот он идет,
зарвавшийся, наивный идиот"!
я мог лишь только наблюдать,
а вместе с тем стараться каплю хоть понять
того, к чему меня приговорили
и для чего деяния свои вершили.
-
искусственный неяркий свет,
который другом был мне столько лет
уныние лишь излучал,
со мной не говорил, лишь ожидал.
на маленькой кушетке в комнатушке
из белых стен, найдя себя в ловушке,
без сил, ни членом шевельнуть,
судьбу стараясь заглотнуть,
пытался я создать миры,
что так прекрасны и чисты,
сбежать от страхов, суеты,
от надвигающейся тьмы.
но все старанья были тщетны,
мои попытки беспросветны.
за крошечным, за маленьким окном
луна вставала и тайком
мурчала мне, своим теплом
холодным, но таким родным,
таким ослабшим и скупым
меня старалась обогреть
и подсудимому о неизбежности пропеть.
погасли лампы, жалкий свет
не подарил таки совет -
точила ночь свои ножи,
а я один в мрачной тиши.
я возмолился про себя:
за что о, боже, почему же я?
прошу, прошу же, помоги,
заблудшего слугу верни
на правый путь для искупленья,
неужто я не заслужил прощенья?
всегда ведь верил я в тебя
и вот настал момент, когда
нуждаюсь в помощи твоей,
молю, молю же, пожалей.
моя увядшая луна
сокрылась от ничтожного окна
ее холодные лучи
покинули меня, ушли.
-
вдали раздался дикий рев,
как будто враг самих богов
спешил ворваться в этот мир,
разбушевавшийся и дикий нетопырь.
гул нарастал, сломив меня
уж окончательно, тогда
я просто принял ту судьбу,
обещанную роду моему,
и на колени перед новым богом пал -
я проиграл.
но вдруг, из мрачного окна
явилась дева обворожительна, стройна,
спустившись, как эфирный дух,
к отчаявшимуся, промолвив вслух:
- ты славно бился, мой герой,
теперь пора уж на покой
заслуженный отправиться и ты
предавшись волею судьбы,
навеки обретешь успокоенье,
а пережитое волненье
навсегда, поверь, уйдет,
ты слышишь, он тебя зовет?
слеза скатилась по лицу
и, подаривши храбрецу,
волшебный поцелуй, прикосновенье,
явила разуму спасенье.
-
трава качалась на ветру
на зеленеющем лугу,
вдали журчал родной ручей,
кровь разгонялась все быстрей.
я оголтелым был юнцом,
что возвращается в свой дом;
с крыльца отец взывал ко мне,
и малышня играла вдалеке,
увидел матушку, сестер,
собратьев и во весь опор
навстречу к ним, что было сил,
бежал и дух освободил.
я просто задремал, уснул под рокоты воды,
куда вели меня следы,
от наважденья избавляюсь,
к семье, в свой дом я возвращаюсь;
внутри меня царил покой,
и губы жег волшебный поцелуй, пропитанный слезой.