Девятый вал

1937 ГОД
Как много есть картин о море,
Что Айвазовский рисовал,
Но глубже всех людское горе
В той, что назвал «Девятый вал».
 
Найдут они свою кончину,
Ничто несчастных не спасёт,
И в безвозвратную пучину
Их Вал девятый унесёт.
 
Террор забудется нескоро, —
Кого коснулось, ты спроси,
Но сколько этих волн террора
Уже случилось на Руси?
 
Война не в счёт: без разговора
С врагом в войну ты воевал, —
Но сколько раз ты без разбора
Своих же братьев убивал?
 
По всей России прокатился
В тридцать седьмом Девятый вал.
А жизнью кто уж поплатился,
Никто отчёта не давал.

И без суда людей судили,
А приговор был очень скор, —
Десятки тысяч получили
В тот год смертельный приговор.
 
А если ты был арестован,
Легко ты пулю мог схватить —
Никто ведь не был застрахован,
Не мог шаг в сторону ступить.
 
Шумит всё, бьёт о берег море,
Девятый вал приходит — что–ж —
Бывает штиль, и шквaл, и горе —
Стихию ты ведь не уймёшь.

Уверен, мы — не сумасброды,
Но каждый день и каждый час
Не всё зависит от природы,
Зависит кое–что от нас!

ПАУКИ
Сидели в банке пауки — на самом деле, —
Так мило и красиво так они сидели.
Когда ж немного погодя, мы поглядели,
То оказалось: почти все друг друга съели.
 
Один остался там паук — с виду нормальный,
Но раз сумел съесть остальных, — был гениальный.
Мы захотели, чтоб он был наш предводитель,
И дали имя мы ему: «Вождь и Учитель!»

ТЁТЯ ЗОЯ
За что отняли власти мужа
И сделали тебя вдовой?
Он, говорят,  стране не нужен.
Но он — не их, ведь он был — твой!

Остались дети без отца,
Пришлось одной растить.
«Врагов народа» им клеймо
Поставили — не смыть.

Ты не согнулась от всего,
От горя не упала.
Больного сына одного
В блокаду потеряла.

Второй же сын — ему хвала,
С ним дни прошли твои —
Сильнее всех ведь ты была,
Ты — гордость всей семьи!

РАССТРЕЛ ДУШИ
В тюрьму не бросили меня
И даже не сослали,
Но не успел родиться я —
Как душу расстреляли.

Теперь уж я в кредит живу,
Мой каждый шаг предписан,
А мой смертельный приговор
Давно уже подписан.

Проходит мимо жизнь моя.
Хоть их и не зову,
Картины эти вижу я
Как-будто наяву:

Куда меня ни заведёт
Мой бренный путь земной —
Расстрельная команда ждёт,
Стоит передо мной.

ДЯДЯ ГРИША
Его арестовали в тридцать седьмом году
И десять лет провёл он в ГУЛАГ–овском аду.
Под плотною охраной солдат и их собак
На севере Урала лежал тот Печорлаг.

Когда освободили, невольно посчитал,
За десять лет отнятых чего он потерял.
Жены его и сына давно уж нет в живых,
Квартиру отобрали — так жил он у родных.

И не как все ведь был он: молчал, не говорил,
Всегда перед обедом он залпом водку пил.
Системой был раздавлен и сломан, что с того! 
Ломали ведь не только такого одного.

Но сразу как пришёл он, меня он подозвал,
Учительницы первой он имя мне назвал.
И вот что оказалось, что странно лишь на вид,
Учительницы сын там ведь всё ещё сидит.

Потом домой пошёл к ней, сказать что сын здоров,
Хотел он передать ей хоть пару тёплых слов.
Он протянул недолго: он утром как–то встал,
Завязывал свой галстук и вдруг на пол упал...

ТЁТЯ МАНЯ
Время уж другое наступило,
Победил в России новый строй.
Кончила Бестужевские курсы
С Ленина женою и с сестрой.

Посвятила жизнь свою науке,
Всем дарила знание своё.
Деятель заслуженный науки
И профессор — звания её.

Творческий же путь её был долог —
Скольких ведь людей она спасла —
Видный терапевт и кардиолог,
Доктором прекраснейшим была.

Вынесла блокаду по–сопдатски,
За её неоценимый труд
Уважал её весь Ленинградский
Первый Медицинский институт.

Но, когда усилились гоненья —
Средь антисемитов мы росли, —
Самое большое оскорбленье
Ей, её уволив, нанесли.

Жизнь её детьми не наградила —
Нехватало от детей тепла, —
Так она племянников любила,
Будто–бы им матерью была.
 
Пусть она давным–давно не с нами,
Но ведь не забуду я вовек.
К ней любовь не выразить словами,
Просто, — с большой буквы Человек!

КОСМОПОЛИТЫ
По радио твердят: «Враги народа
Хотят — о ужас  — Сталина убить
И патриотов долг — быть против сброда,
Врагов народа всех разоблачить».

«ЗанЯли квартиры и дачи,
И должности лучшие — их.
Народ наш давно от них плачет, —
Поставим людей мы своих».

И грязью они уж облиты:
«Народ наш, хотя и не злой,
Безродных всех космополитов
Повыметет грязной метлой».

А моя тётя — видный кардиолог, —
Уволили её, а ты молчи.
Коллеги ведь её — разбор не долог —
Те лучшие кремлёвские врачи.

Но умер Сталин — ведь бессмертных нету, —
Страна, конечно, в трауре была.
А моя тётя нам уж по секрету
Шампанского бутылку принесла!

ДЯДЯ ГЕРМАН
Младшим он ребёнком был, все добрЫ с ним были.
Тихим мальчиком он рос — все его любили.
Вырос, выучился и инженером стал он.
Специальность приобрёл по цветным металлам.

В Гипроникеле он был главным инженером,
Для работников других сделался примером.
Вдруг его «перевели»: станция НадвОицы.
Должность сохранили, чтоб «мог не беспокоиться».

Он воспрИнял это зА чистую монету,
А приехал: ничего и в помине нету.
И работать негде тут — в никуда послали, —
Постепенно понял он, что его сослали.

Дикие пустынные в кАмнях берега,
Плещет всё Выгозеро, всё шумит тайга.
На карельском валуне целый день сидел
И на вОду в тишине без конца глядел.

Две недели — не беда, — месяц мИнул, три.
Тихо плещется вода у него внутри.
А когда уж год прошёл — свора победила, —
Стало так нехорошо, боль его убила.

Брат приехал и сестра, и его назад
С опухолью в голове взяли в Ленинград.
Если встретится удав, кролик цепенеет,
Почему–то от него убегать не смеет.

РЕПРЕССИИ
Невинно мужа тёти расстреляли,
Сказали, дескать, он был сионист.
А дядю же они арестовали,
В Гулаге лес затем рубил юрист.

Другой мой дядя — главный инженер,
И в Приполярье жить его услали,
А тётя — врач — и папа — инженер, —
Те «только–лишь» работу потеряли.

Репрессии, хотя и не вернулись,
О них воспоминания мои.
Смотрите, как репрессии коснулись
Одной лишь непосредственной семьи!