Вечер поэзии, или Мариэтта де Шагинян

После того раза Машку не иначе как Мариэттой  де Шагинян не называли.

А дело было так. Как-то учительница по литературе, Алла Александровна, решила блеснуть демократией и в третьей четверти 9-ого класса предложила нам выучить стихи поэтов не из учебника, а самостоятельно выбранные.

Тогда ещё не все знали про поэтов серебряного века, поэтому  мама Вени, библиотекарша, решила нам всем, одноклассникам ее сына, помочь и нашла стихи для каждого из нас.

Ощущение того, что мы будто делаем что-то запретное, читая не самые известные поэтические тексты, подстегнуло нашу вовлечённость в процесс. Мы добросовестно приходили в библиотеку и переписывали разборчивым почерком в тетрадь по литературе выбранные стихи.

Тогда впервые многим из нас  и открылись «ананасы в шампанском», «мело-мело по всей земле», «я московский озорной гуляка» и прочие, теперь уже очень известные строчки.

А Машка ....Машка всегда была оппортунисткой. Она заявила, что, дескать, мы сами ни на что не способны, поэтому только Венькина мама может нас спасти, подсунув стихи, над которыми сама льёт слёзы по ночам в подушку, замещая тем самым отсутствие мужика у неё в постели. Мы посмеялись. Жизнь Вениной мамы не была предметом наших интересов. А сам он  был хороший парень. Его в классе уважали.

И вот настал день, когда мы должны были читать стихи. Алла Александровна решила устроить литературную гостиную. Парты были расставлены, как столики в кафе. Мы заранее распределились, кто с кем сидит за столом и как каждый стол будет украшен. Алла Александровна настаивала на создании атмосферы. Это означало, что мы должны были накрыть парты тяжелыми скатертями с бахромой, желательно из плюша-бархата, в крайнем случае - из жаккарда. В дизайн входили также тяжелые подсвечники и  свечи. Время было ещё глубоко доперестроечное, поэтому такой реквизит нашли без труда, покопавшись дома на антресолях. Для создания атмосферы на столики были положены в совершенном лирическом беспорядке томики книжек, вытащены из шкафов и поставлены маленькие бюстики Пушкина, Лермонтова и Гоголя.

Двоечники, сгруппировавшиеся за отдельным столиком, стащили из кабинета биологии маленький череп и тоже поставили его себе на стол, облокотив на подсвечник. Получалось, будто череп мечтательно отдыхает под свечой, как под пальмой.
На наши смешки пацаны ответили, что череп символизирует мысль и вообще философию, поэтому прокатит.

У нас было два спаренных урока, а в классе 27 человек. Картавый стихов не учил, но должен был играть на пианино между выходами чтецов, чтобы немного «разбавить» одно искусство другим. Почему-то он выбрал трагическую музыкальную заставку - реквием Моцарта, самую грустную часть Lacrimosa. Тогда мы ещё не знали всех тонкостей этой мелодии, поэтому, когда Картавый заиграл первый раз, открывая этой внушительной  темой нашу гостиную, мы неожиданно для себя исполнились собственной значимости и даже самые отчаянные как-то приосанились перед лицом великой музыки.

Ещё двое, сам Веня ( наотрез отказавшийся читать выбранные для него мамой стихи)  и Лена, были конферансье, объявлявшими  выход читающих.

Алла Александровна светилась радостью  и чуть не потирала руки, наблюдая, как сила искусства обуздывает на ее глазах наш хулиганский 9Б.

Некоторые из девчонок к тому моменту были уже влюблены и поэтому они попросили маму Вени найти им что-то про любовь. Она и нашла.

Для Ани было подобрано ахматовское «Сжала руки под темной вуалью», для Марины - цветаевское  «Соперница, а я к тебе приду». Соперницей Маринки за сердце Андрея Большакова была Соня. Ей мама Вени подобрала стихи Софии Парнок «Не хочу тебя сегодня». Сам Андрей выбрал «Лиличку» Маяковского, потому что (догадайтесь) первой красавицей в классе была Лиля . В общем, половина класса, с одной стороны, неожиданно стала заложницей вкусов Вениной мамы, а с другой,- собственных желаний - с помощью стихов и как бы инкогнито объясниться в своих чувствах предмету своей любви.

Первые ораторы читали вполне пристойное: про природу и предназначение поэта. Картавый в промежутках играл Lacrimosa. Музыка эта через 4-5 повторений вдруг окончательно и бесповоротно выпустила всех скрытых  демонов любви в нашем классе. Девочки взопрели, мальчики нервно теребили галстуки. Свечи кадили. Атмосфера сгущалась. Должен был грянуть гром.

Выходя читать своё стихотворение, Маринка уже почти плакала. Во-первых, Андрей в последний момент отсел за столик, где сидели уверенная в себе Соня и красавица Лиля. На словах «и женщины от жалости безумны» Маринка «подпустила первого петуха», то есть голос ее предательски дрогнул, и в нем писклявым обертоном  сверкнула слеза. Когда же дошло до «мне кто-то в сердце забивает гвозди!», случилось совсем нехорошее: Лиля нагнулась к Соне и что-то сказала ей на ухо, после чего обе прыснули от смеха. Маринка дочитывала в слезах. Андрей с листочка повторял своё стихотворение и поглядывал на Лилю. Весь Маринкин посыл прошёл мимо него. Закончив, она, всхлипывая,  прошла к своему столику, где ее принялись успокаивать девчонки.

Lacrimosa , прозвучавшая в очередной раз, откликнулась в сердцах присутствующих особым образом. К этому моменту все уже ощутили на себе глубокое воздействие русской  поэзии. Не смутились даже тогда, когда приоткрылась дверь и в кабинет вошел директор. Алла Александровна подскочила к нему и провела за учительский столик, где с ней уже сидел физрук, Матвей Петрович, у которого в это время было «окно».

Веня и Лена объявили следующего чтеца:
- А сейчас Соня Непряхина прочтёт стихотворение Софии  Парнок «Не хочу тебя сегодня».

Соня уверенно вышла на импровизированную сцену и, совершенно не тушуясь ни перед учительницей, ни перед директором, вдруг с какой-то совершенно кабацкой интонацией и глядя то на зареванную Маринку, то на Андрея, начала:
- Не хочу тебя сегодня...
Создавалось впечатление, что фразу эту она адресовала одновременно и Маринке, и (как это ни странно) Андрею. Зато на строчках «не мани по темным тропкам,
по оставленным местам к этим дерзким, этим робким зацелованным  устам» Сонька вдруг стала совершенно недвусмысленно смотреть на Лилю. Создавшееся замешательство спасло лишь то, что стихотворение быстро закончилось, и Сонька, окинув высокомерно-брезгливым взглядом все поэтическое сообщество, проследовала за свой столик, поражая взгляды мальчиков короткой юбкой и точеными ножками.

Директор и Алла Александровна о чем-то шептались. Свечи кадили.

Следующим шёл Андрей. «Лиличка» в его исполнении прозвучала трепетно и волнительно. Он только немного запутался вначале на «крученыховском аде», но потом, как паровоз, - в топку которого с неистовой скоростью подбрасывали уголь,- выровнялся и пошёл вперёд - уверенно, чисто и по-настоящему. Смотрел он, конечно, только на Лилю. Да и та не сводила с него глаз, вдруг почувствовав в читавшем напор и смелость, ранее в нем не замеченных. И голос Андрея показался ей вдруг красивым - бархатный баритон. Но после слов «надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа», произнесённых Андреем с особой чувственностью, случился новый курьёз: Маринка выбежала из класса, хлопнув дверью.

Как это говорят, литературный вечер  переставал  быть томным. На лицо Аллы Александровны набежала тень. Торжествующее и довольное выражение покинуло лицо учительницы литературы. Она понимала, что что-то пошло не так.

Между тем Картавый опять грянул Lacrimosa. Видимо, ему надоело все время подавать  эту мелодию в одном ключе и он решил добавить импровизации. Импровизация состояла в том, что «Слезная песнь» вдруг заиграла   явными джазовыми нотками. Это было нетрудно объяснить, потому что Мишка Картавый увлекался джазом.

Литературная гостиная окончательно поплыла. Как будто поэты серебряного века на том свете собрались и решили поглумиться над нами, ниспослав самых отъявленных, витийствующих мелких бесов.

Но стремительно катящееся колесо поэзии было уже не остановить, и Венька  и Лена объявили следующий номер:
- А сейчас выступит Маша Непочатых. Маша решила не раскрывать имя автора, поэтому сейчас она сама представит своё стихотворение.

Маша сидела за столиком рядом с учительским. Она вышла, шумно отодвинув стул и наступив на ногу директору.

- Я прочитаю стихотворение французской поэтессы Мариэтты Шагинян «Полнолуние»! - с вызовом бросила она в зал и тут же, без паузы, начала:

Кто б ты ни был - заходи, прохожий.
Смутен вечер, сладок запах нарда...
Для тебя давно покрыто ложе
Золотистой шкурой леопарда,

Для тебя давно таят кувшины
Драгоценный сок, желтей топаза,
Что добыт из солнечной долины,
Из садов горячего Шираза.

Розовеют тусклые гранаты,
Ломти дыни ароматно вялы;
Нежный персик, смуглый и усатый,
Притаился в вазе, запоздалый.

Я ремни спустила у сандалий,
Я лениво расстегнула пояс...
Ах, давно глаза читать устали,
Лжет Коран, лукавит Аверроэс!
Поспеши... круглится лик Селены;

Кто б ты ни был - будешь господином.
Жарок рот мой, грудь белее пены,
Пахнут руки чебрецом и тмином.
Днем чебрец на солнце я сушила,
Тмин сбирала, в час поднявшись ранний.
В эту ночь - от Каспия до Нила -
Девы нет меня благоуханней!

Читала она стихотворение томным голосом, поглядывая на отличника и культуриста Артема, сидевшего с нами и уже успевшего прочесть «Чёрного человека» Есенина.

Картавый опять грянул Lacrimosa, в которой уже совсем не читалось ничего слезного, а что-то ровно наоборот. Забегая вперёд скажу, что Мишка потом стал джазовым пианистом и даже организовал свой джаз-бэнд. Он, безусловно, не был лишён таланта. Во всяком случае я никогда больше не слышал, чтобы Моцарта подавали под таким соусом.

Директор на музыкальной паузе в возмущении и негодовании покинул кабинет, хлопнув дверью так же, как и Маринка.

Алла Александровна сидела,  как подстреленная птица. Физрук что-то шептал ей на ухо и жестикулировал при этом. Жесты почему-то напоминали баскетболиста,  закладывающего  в корзину мяч. В общем, значения этих жестов мы не смогли разобрать.

После Машки все опять читали приличные стихи - про природу, Родину и дружбу. Выходит, директор как назло попал на самую сомнительную часть нашей гостиной.

На следующий день вся школа говорила, что 9Б устроил скандальное мероприятие. Десятиклассники с уважением смотрели на нас и приставали с расспросами, действительно ли мы читали стихи про запрещённую любовь.

Директор вызывал  Аллу к себе. На урок она пришла с красными глазами. Видно, плакала. Мы тогда  первый раз обратили внимание, что она не старая ещё, в общем, женщина, лет сорока пяти. Просто одевалась всегда  по-старушечьи: какие-то кофты с кружевными воротниками, а поверх вечные безрукавки или жилеты.

Первые уроки  после злополучной гостиной она вела еле-еле. В основном молчала, а мы письменно отвечали на вопросы в тетради.

Начиналась весна. Был очередной урок литературы. Солнце светило в окна кабинета. Алла Александровна сидела, что-то сосредоточенно разглядывая за окном. На лице у неё отражались солнечные блики.

- Маша, а почему ты сказала, что Мариэтта Шагинян - французская поэтесса? - вдруг спросила она, не поворачивая головы от окна.
- Как почему?- удивилась Маша.- Шагинян - французская фамилия. Д’Артаньян- Шагинян.
- Нет, Маша, Шагинян - это армянская фамилия, - и Алла Александровна почему-то стала смеяться. Вначале тихо, потом громче, и совсем заливисто, от души. Как будто с этим смехом выпускала всю эту историю в окно. В начавшуюся весну.

И мы смеялись.
А Машку после этого звали Мариэттой де Шагинян. Но она только гордо вскидывала голову и все равно мелко видела  всех нас.