Не вкусно, господа!

*
О, Родина! В неярком блеске
Я взором трепетным ловлю
Твои проселки, перелески —
Все, что без памяти люблю:

И шорох рощи белоствольной,
И синий дым в дали пустой,
И ржавый крест над колокольней,
И низкий холмик со звездой...

Мои обиды и прощенья
Сгорят, как старое жнивье.
В тебе одной — и утешенье
И исцеление мое.

«Без памяти люблю?» Еще с какой памятью. Не представить, как они с ней жили. С Бутугычагом, где погибли триста восемьдесят тысяч таких же, как он, где распиливались головы живым для медицинских исследований мозга, где, где...
А он выжил и даже впоследствии вел семинар в Литинституте, параллельно с исаевским, в котором занимался я. Что знал о жизни Исаев? И что он — Жигулин? Страшно сравнить и подумать. Но и с таким пережитым, незабываемым адом в душе он любил — любил проселки и перелески, свою малую родину, и вряд ли ту Родину большую, которая явила миру образцы жесточайшей бесчеловечности.
Но, несмотря ни на что, редакторы и прочие уловители смысловых тонкостей разумеют и сейчас в вышеприведенном стихотворении слово «родина» как написанное с большой буквы. Так и подают в массы.

*
«Ужас тогдашнего кровавого цирка был в том, что публично распиливаемые на человеческом лесоповале люди уже не срастались». Это — Евтушенко в «проникновенном» слове о Жигулине. Сколько игры, клоунского мельтешения в цветастой рубашке на манеже. А какой кровью оплывает этот манеж — побоку. Лишь бы быть на виду, лишь бы снизить градус трагичности общества, которое допускало «человеческий лесоповал», распил подопытных черепов похлеще, чем в фашистских концлагерях. Дирекция цирка и кукловоды повыше в целом должны были остаться довольными, хотя, может, и поморщились — но не от благана, а от излишне дозволенной этому Евтушенко смелости.
Бродский считал его, между прочим, стукачом. И не только Бродский.

*
Известные лишь в пределах того гетто, в которое их загнали, русские писатели. И среди них — живые еще классики...

*
Как может быть поэт государственником?
А вот в России таких поэтов (и прозаиков) почти целый Союз писателей. Имею в виду ганичевцев. Ничего не хотят, кроме как быть государственниками.
Но кто их читает? Ведь живым людям такое творчество вряд осилить. Тогда — само государство? А это все равно, что тебя читает робот или муляж.
Нет, совсем не вкусно, господа!

(Из книги "После Майдана", 2016)