Андрей Белый - рыцарь звукописи не дописано

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ - РЫЦАРЬ ЗВУКОПИСИ, МАСТЕР КАРТИНОК-ОБРАЗОВ

Сборник "Золото в лазури" (1904 год)

Из переписки Андрея Белого и Александра Блока нам известно, что поэзия обоих брала своё начало в развёрнутой философии символизма. Вероятно, все символисты, каковыми являлись также Андрей Белый и Александр Блок, в той или иной мере придерживались этой философии - но именно на творчество Андрея Белого и Александра Блока, двух самых ярких из известных нам фигур символиста, эта философия оказала особенно глубокое и пространное влияние. Пересказываю переписку Белого и Блока по памяти, как лично я её поняла - возможно, я, не столь глубоко, как поименованные мною Поэты, погружённая в философию, мистику символизма, что-нибудь искажу.

В самых первых своих письмах друг к другу Белый и Блок описывают в общих чертах, как они понимают свою философию, свой творческий метод, что им в этой философии особенно важно.

В частности - не помню, кем из двоих - приведена градация искусств.

Высшим искусством, высшим способом постижения Внемировой Реальности в этой градации творческого вИдения мира является молитва, религия. Сразу вслед за религией следует музыка, как наиболее приближённая к молитвенным состояниям по постижению НесказАнного, наиболее способная выразить эти молитвенные состояния и это Несказанное. Музыка - наименее материальное из искусств.

Следующую "ступеньку" после музыки занимает поэзия. вслед за поэзией идёт живопись; вслед за живописью - скульптура.

Музыкальна поэзия Блока и Белого, но поэзия Белого, пожалуй, ещё более му3зыкальна, чем блоковская. Здесь и звукопись, и напевные сменяющие друг друга ритмы. "Музыкальные темы" в поэзии Андрея Белого призваны уловить, выразить НесказАнное.

Первым текстом сборника "Золото в лазури" (символика цвета тоже имеет большое значение в творчестве Андрея Белого; я в своём разборе буду периодически обращаться к этой символике; но общей стройной системы, "таблицы сооветствий" каждого цвета каждой философской категории, опять данной нам в одном из писем Андрея Белого Александру Блоку, я теперь уж не помню).

Итак, первым текстом сборника "Золото в лазури" является цикл стихотворений, посвящённый Константину Бальмонту.

 В золотистой дали
   облака, как рубины, -
   облака, как рубины, прошли,
   как тяжелые, красные льдины.
   
   Но зеркальную гладь
   пелена из туманов закрыла,
   и душа неземную печать
   тех огней - сохранила.
   
   И, закрытые тьмой,
   горизонтов сомкнулись объятья.
   Ты сказал: "Океан голубой
   еще с нами, о братья!"
   
   Не бояся луны,
   прожигавшей туманные сети,
   улыбались - священной весны
   все задумчиво грустные дети.
   
   Древний хаос, как встарь,
   в душу крался смятеньем неясным.
   И луна, как фонарь,
   озаряла нас отсветом красным.
   
   Но ты руку воздел к небесам
   и тонул в ликовании мира.
   И заластился к нам
   голубеющий бархат эфира.

                ("Бальмонту")

Красный в символике Андрея Белого, как смутно помнится мне из его переписки с Блоком - или, может быть, я сама так воспринимаю красный как Символ в лирике Андрея Белого, преломляя этот символ-образ через собственное художественное восприятие... Итак, красный, багряный, багровый - символ страстей Христовых, страстей земных, горячей, часто жестокой в своих страстях земной жизни. Сравним у Блока в его цикле "Стихи о Прекрасной Даме", там та же символика красного цвета:

Ты отходишь в сумрак алый,
В бесконечные круги.
Я послышал отзвук малый,
Отдалённые шаги.

Близко ты или далече
Затерялась в вышине?
Ждать иль нет внезапной встречи
В этой звучной тишине?

В тишине звучат сильнее
Отдалённые шаги,
Ты ль смыкаешь, пламенея,
Бесконечные круги?

                Ал.Блок

Прекрасная Дама у Блока - и Возлюбленная, и Мировая Душа - нечто сродни Богу. НесказАнное, божественное, внематериальное сходит к Поэту из вышины - в алый цвет его земных страстей, его земной жизни.

Золото в символике Белого для меня - цвет царственной Христовой роскоши. Голубой (лазурь, бирюза) - цвет молитвенного успокоения, цвет очищенной Высшим земной алой страсти, цвет молитвенного приближения к Христу, к Богу. Всё это - и красный, и золото, и голубой - цвета Любви.

 В золотистой дали
   облака, как рубины, -
   облака, как рубины, прошли,
   как тяжелые, красные льдины.

Это поётся на некий неизбывный мотив, как и все посвящённые Бальмонту тексты. Здесь есть даже нечто вроде "припева": повторение дважды "облака, как рубины". Звукопись в первой части текста бесконечно повторяет нам напевные, "лазурные" звуки "л" и "н".

В золотистой дали
   облака, как рубины, -
   облака, как рубины, прошли,
   как тяжелые, красные льдины.
   
   Но зеркальную гладь
   пелена из туманов закрыла,
   и душа неземную печать
   тех огней - сохранила.

НесказАнное в земной нашей, не просветлённой "голубым" молитвенным спокойствием, спокойствием укрощённой, строго горящей пред Христом молитвенной страсти - НесказАнное в земной нашей жизни так часто скрыто от нас некоей пеленой. Пусть красный цвет - цвет не пресуществлённой высшим умиротворением, слишком земной Любви - но даже и эту земную Любовь, даже и этот красный цвет скрывает от нас пелена. Остаются неясные, смутные ощущения, образы в душе - остаются от прозрений соприкосновения с Божественным. Прозрения вспыхивают и угасают, снова всё провИденное скрывает от наших глах пелена - но некая печать на душе, екое воспоминание от озарений остаётся.

И, закрытые тьмой,
   горизонтов сомкнулись объятья.
   Ты сказал: "Океан голубой
   еще с нами, о братья!"

Здесь всё понятно из предыдущего моего разъяснения цветов, специального комментария не требуется. Разве только такой комментарий: характерное обращение "братья" - некий братский монашеский орден символистов - или, шире, Поэтов.

 Не бояся луны,
   прожигавшей туманные сети,
   улыбались - священной весны
   все задумчиво грустные дети.
   
   Древний хаос, как встарь,
   в душу крался смятеньем неясным.
   И луна, как фонарь,
   озаряла нас отсветом красным.

Алый цвет земной, не пресуществлённой молитвой страсти - первое, что может увидеть взор мистика, взор братьев, пронизав пелену, закрывающую от земных НесказАнное. Но братья не боятся пронзать взором пелену - не боится Герой стихотворения (поэт Бальмонт) - красного фонаря луны, не боится древнего хаоса, вторгающегося в душу там в Астрале, если пронзить взором, внуренним ощущением - пелену.

 Но ты руку воздел к небесам
   и тонул в ликовании мира.
   И заластился к нам
   голубеющий бархат эфира.

Бальмонт в тексте Андрея Белого пронизывает своим поэтическим мироощущением пелену, разгоняет мрак и смятение древнего хаоса.

Образ Весны в лирике Александра Блока и Андрея Белого - символ юности мироздания, символ проникновения в Несказанное.

 Поэт, - ты не понят людьми.
   В глазах не сияет беспечность.
   Глаза к небесам подними:
   с тобой бирюзовая Вечность.
   
   С тобой, над тобою она,
   ласкает, целует беззвучно.
   Омыта лазурью, весна
   над ухом звенит однозвучно.
   С тобой, над тобою она.
   Ласкает, целует беззвучно.

                Андрей Белый "Бальмонту"

Сравним у Блока:

Так окрыленно, так напевно
Царевна пела о весне.
И я сказал: "Смотри, царевна,
Ты будешь плакать обо мне".

Но руки мне легли на плечи,
И прозвучало: "Нет. Прости.
Возьми свой меч. Готовься к сече.
Я сохраню тебя в пути.

Иди, иди, вернешься молод
И долгу верен своему.
Я сохраню мой лед и холод,
Замкнусь в хрустальном терему.

И будет радость в долгих взорах,
И тихо протекут года.
Вкруг замка будет вечный шорох,
Во рву — прозрачная вода...

Да, я готова к поздней встрече,
Навстречу руки протяну
Тебе, несущему из сечи
На острие копья — весну".

Даль опустила синий полог
Над замком, башней и тобой.
Прости, царевна. Путь мой долог.
Иду за огненной весной.

                Ал.Блок

*
Следующее текст сборника Андрея Белого "Золото в лазури" наименован "Золотое руно".

 Пожаром склон неба объят...
   И вот аргонавты нам в рог отлетаний
   трубят...
   Внимайте, внимайте...
   Довольно страданий!
   Броню надевайте
   из солнечной ткани!
   
   Зовет за собою
   старик аргонавт,
   взывает
   трубой
   золотою:
   "За солнцем, за солнцем, свободу любя,
   умчимся в эфир
   голубой!.."

                Андрей Белый "Золотое руно"

Здесь Поэт сравнивает проникновение братьев в НесказАнное, поиск братьями озарений - с героическим походом аргонавтов за Золотым Руном. Награда мистикам, пронзающим своими прозрениями некую скрывающую от земных НесказАнное пелену; награда аргонавтам, не боящимся душевного смятения, когда вторгается в душу древний хаос; награда этим героям - золото солнца, золотой цвет роскошного внемирового пира Любви, праздника.

 Старик аргонавт призывает на солнечный пир,
   трубя
   в золотеющий мир.

   Все небо в рубинах.
   Шар солнца почил.
   Все небо в рубинах
   над нами.
   На горных вершинах
   наш Арго,
   наш Арго,
   готовясь лететь, золотыми крылами
   забил.
   
   Земля отлетает...
   Вино
   мировое
   пылает
   пожаром
   опять:
   то огненным шаром
   блистать
   выплывает
   руно
   золотое,
   искрясь.
   
   И, блеском объятый,
   светило дневное,
   что факелом вновь зажжено,
   несясь,
   настигает
   наш Арго крылатый.
   
   Опять настигает
   свое золотое
   руно...

                Андрей Белый "Золотое руно"

Аргонавты пьют вино вдохновения, вино мистических прозрений, божественный нектар. что-то такое было у Ницше а "Так говорил Заратустра" (во время Блока и Белого богема увлекалась философией Ницше). Что-то вроде того, что я (говорит Заратустра) стою на страшной высоте в горах, пью вьянящий разреженный возрдух, испытывая от этого ни с чем не сравнимый восторг, которого не может испытать человек из массы, потому что такого среднего человека разреженный воздух заоблачных горных вершин убьёт.

 В хрустальном омуте какая крутизна!
За нас сиенские предстательствуют горы,
И сумасшедших скал колючие соборы
Повисли в воздухе, где шерсть и тишина.

С висячей лестницы пророков и царей
Спускается орган, Святого Духа крепость,
Овчарок бодрый лай и добрая свирепость,
Овчины пастухов и посохи судей.

Вот неподвижная земля, и вместе с ней
Я христианства пью холодный горный воздух,
Крутое «Верую» и псалмопевца роздых,
Ключи и рубища апостольских церквей.

Какая линия могла бы передать
Хрусталь высоких нот в эфире укреплённом,
И с христианских гор в пространстве изумлённом,
Как Палестины песнь, нисходит благодать. 

                О.Э.Мандельштам

 *
   Автору "Будем как Солнце" [Константину Бальмонту]
   
   Солнцем сердце зажжено.
   Солнце - к вечному стремительность.
   Солнце - вечное окно
   в золотую ослепительность.
   
   Роза в золоте кудрей.
   Роза нежно колыхается.
   В розах золото лучей
   красным жаром разливается.
   
   В сердце бедном много
   зла сожжено и перемолото.
   Наши души - зеркала,
   отражающие золото.

                Андрей Белый "Солнце"

Роза - символ рыцарства. "В розах золото лучей красным жаром колыхается", "В сердце бедном много зла сожжено и перемолото". Чтобы достигнуть золота Солнца, надо отринуть от себя в сердце вяжущую, мутную скрывающую озарения братьев пелену; надо сжечь, перемолоть, пресуществить земную страсть в небесную роскошь, молитвенно успокоенную Любовь.

Пронизала вершины дерев
   желто-бархатным светом заря.
   И звучит этот вечный напев:
   "Объявись - зацелую тебя..."
   
   Старина, в пламенеющий час
   обуявшая нас мировым, -
   старина, окружившая нас,
   водопадом летит голубым.

                Андрей Белый "Вечный зов" (Д.С.Мережковскому)

"Объявись - зацелую тебя..." - так поёт Поэту, мистику НесказАнное, голубое, золотое, золото в лазури.

К НесказАнному бллизка поэзия старины, поэзия старины помогает прозрениям, проникновению во внематериальное.

 Песнь все ту же поет старина,
   душит тем же восторгом нас мир.
   Точно выплеснут кубок вина,
   напоившего вечным эфир.

                Андрей Белый "Вечный зов" (Д.С.Мережковскому)

Снова образ вина-вдохновения, вина-проникновения во внематриальное, вина-ницшианского разреженного горного воздуха, восторг от которого так силён, что душит.

  Обращенный лицом к старине,
   я склонился с мольбою за всех.
   Страстно тянутся ветви ко мне
   золотых, лучезарных дерев.
   
   И сквозь вихрь непрерывных веков
   что-то снова коснулось меня, -
   тот же грустно-задумчивый зов:
   "Объявись - зацелую тебя..."

                Андрей Белый "Вечный зов" (Д.С.Мережковскому)

Хоть я и мало знакома с текстами Мережковского, но знаю, что Мережковский - христианский философ и мистик. Андрей Белый обращается в этом посвящении Мережковскому к одному из своих мистических братьев.

   Проповедуя скорый конец,
   я предстал, словно новый Христос,
   возложивши терновый венец,
   разукрашенный пламенем роз.
   
   В небе гас золотистый пожар.
   Я смеялся фонарным огням.
   Запрудив вкруг меня тротуар,
   удивленно внимали речам.
   
   Хохотали они надо мной,
   над безумно-смешным лжехристом.
   Капля крови огнистой слезой
   застывала, дрожа над челом.
   
   Гром пролеток, и крики, и стук,
   ход бесшумный резиновых шин...
   Липкой грязью окаченный вдруг,
   побледневший утих арлекин.
   
   Яркогазовым залит лучом,
   я поник, зарыдав, как дитя.
   Потащили в смирительный дом,
   погоняя пинками меня.
   
                "Вечный зов" (Д.С.Мережковскому)

Белый вообще замечателен тем, что он очень остро, резко, саркастически пишет бытовые сценки, если берётся описывать реальность. Так и видишь картинку-пьесу, описанную здесь Поэтом.

Я сижу под окном.
   Прижимаюсь к решетке, молясь.
   В голубом
   все застыло, искрясь.
   
   И звучит из дали:
   "Я так близко от вас,
   мои бедные дети земли,
   в золотой, янтареющий час..."
   
   И под тусклым окном
   за решеткой тюрьмы
   ей машу колпаком:
   "Скоро, скоро увидимся мы..."
   
   С лучезарных крестов
   нити золота тешат меня...
   Тот же грустно-задумчивый зов:
   "Объявись - зацелую тебя..."
   
   Полный радостных мук,
   утихает дурак.
   Тихо падает на пол из рук
   сумасшедший колпак.

                Андрей Белый "Вечный зов" (К.Д.Мережковскому)

В этом посвящённом Мережковскому цикле игра противопоставлений, контрастов. Резко, саркастически описанные бытовые сценки контрастируют с поэзией голубого, поэзией золота в лазури. И "Тот же грустно-задумчивый зов: "Объявись - зацелую тебя..."" слышит герой стихотворения и попав в психбольницу:

Я сижу под окном.
   Прижимаюсь к решетке, молясь.
   В голубом
   все застыло, искрясь.

Впрочем, в этом конкретном цикле контраст-противостояние завершается всё же победой грубой, саркастически данной реальности, за реальностью этой последнее слово:

Полный радостных мук,
   утихает дурак.
   Тихо падает на пол из рук
   сумасшедший колпак.

Андрей Белый в своих стихах вообще часто иронизирует над смешным, неуместным в грубой реальности - ищущим озарений мистиком.

 Опять заражаюсь мечтой,
   печалью восторженно-пьяной...
   Вдали горизонт золотой
   подернулся дымкой багряной.
   
   Смеюсь - и мой смех серебрист,
   и плачу сквозь смех поневоле.
   Зачем этот воздух лучист?
   Зачем светозарен... до боли?

                Андрей Белый "Три стихотворения"

восторгом вдохновения, восторгом мистики охвачен лирический герой, и зачем так жестоко душит его восторг, и зачем вообще этот восторг после печального конца предыдущего посвящённого Мережковскому цикла.

   Поет облетающий лес
   нам голосом старого барда.
   У склона воздушных небес
   протянута шкура гепарда.

                Андрей Белый "Три стихотворения"

Голос старого барда, может быть, того самого, что воспевал поход эллинов за Золотым Руном; протянутая у склона небес шкура гепарда (символ охоты, преодоления, героического свершения) снова возвращает нас к аргонавтам.

 Звон вечерней гудит, уносясь
   в вышину. Я молчу, я доволен.
   Светозарные волны, искрясь,
   зажигают кресты колоколен.
   
   В тучу прячется солнечный диск.
   Ярко блещет чуть видный остаток.
   Над сверкнувшим крестом дружный визг
   белогрудых счастливых касаток.
   
   Пусть туманна огнистая даль -
   посмотри, как все чисто над нами.
   Пронизал голубую эмаль
   огневеющий пурпур снопами.
   
   О, что значат печали мои!
   В чистом небе так ясно, так ясно...
   Белоснежный кусок кисеи
   загорелся мечтой виннокрасной.
   
   Там касатки кричат, уносясь.
   Ах, полет их свободен и волен...
   Светозарные волны, искрясь,
   озаряют кресты колоколен.

                Андрей Белый "Три стихотворения"

Визг касаток как некий диссонанс в мироздании, мироощущении поддерживает здесь мотив красного цвета. Позже у Белого в том же смысле мы встретим визг ласточек:

Вот мы стоим, друг другу улыбаясь…
Мы смущены все тем же тихом зовом.
С тревожным визгом ласточки, купаясь,
в эфире тонут бледно-бирюзовом.

                Андрей Белый "Старинный друг"

*
Толпа, войдя во храм, задумчивей и строже...
   Лампад пунцовых блеск и тихий возглас:
   "Боже..."
   
   И снова я молюсь, сомненьями томим.
   Угодники со стен грозят перстом сухим,
   
   лицо суровое чернеет из киота
   да потемневшая с веками позолота.
   
   Забил поток лучей расплавленных в окно...
   Все просветилось вдруг, все солнцем зажжено:
   
   И "Свете тихий" с клироса воззвали,
   и лики золотом пунцовым заблистали.
   
   Восторгом солнечным зажженный иерей,
   повитый ладаном, выходит из дверей.
   
                Андрей Белый "Во храме"

Здесь - во храме - такая земная пышность, величественность обряда; пунцовые лампадки. Человек, войдя во храм, став задумчивей и строже, пытается причаститься Божественному, искренне призывает Бога (человек призывает Бога - и, в то же время, это не человек, а толпа призывает Бога - для толпы характерны широкоформатные картины-полотна, которые можно бы запечатлеть художественно, и эта широкоформатность, монументальность живописных полотен тоже связана для Белого с избыточной пышностью, сиянием солнца). Итак, призывают Бога, призывают искренне, задумчивей и строже становятся - но могут провИдеть только самую низкую, самую земную ступень Божественной любви, земные страсти Христовы. Тут вспоминается мне одно посвящение Марины Цветаевой - Анне Ахматовой:

  На базаре кричал народ,
Пар вылетал из булочной.
Я запомнила алый рот
Узколицей певицы уличной.

В темном — с цветиками — платке,
— Милости удостоиться
Ты, потупленная, в толпе
Богомолок у Сергий-Троицы,

Помолись за меня, краса
Грустная и бесовская,
Как поставят тебя леса
Богородицей хлыстовскою.

                Марина Цветаева

Есть в тексте Андрея Белого и совсем уж земное, бытовое измерение того, что происходит в храме во время службы:

И снова я молюсь, сомненьями томим.
   Угодники со стен грозят перстом сухим,
   
   лицо суровое чернеет из киота
   да потемневшая с веками позолота.

Это всё мёртвое, ничего нет НесказАнного, живой мистики нет в угодниках, грозящих со стен сухим перстом. Оттого и сомненья томят молящегося: не получается у него отвлечься от бытового измерения происходящего в храме и прозреть солнечное сияние Божественного:

Забил поток лучей расплавленных в окно...
   Все просветилось вдруг, все солнцем зажжено

*
Солнца контур старинный,
   золотой, огневой,
   апельсинный и винный
   над червонной рекой.
   
   От воздушного пьянства
   онемела земля.
   Золотые пространства,
   золотые поля.
   
   Озаренный лучом,
   я опускаюсь в овраг.
   Чернопыльные комья
   замедляют мой шаг.
   
   От всего золотого
   к ручейку убегу -
   холод ветра ночного
   на зелёном лугу.
   
   Солнца контур старинный,
   золотой, огневой,
   апельсинный и винный
   убежал на покой.
   
   Убежал в неизвестность.
   Над полями легла,
   заливая окрестность,
   бледно-синяя мгла.
   
   Жизнь в безвременье мчится
   пересохший ключом:
   все земное нам снится
   утомительным сном.
   
                Андрей Белый "В полях"

Сквозь червонное, алое - червонный цвет реки - мистик прозревает Божественную Роскошь Золотого. Этого Золотого, этой Роскоши слишком много мистику, сердце, Дух не выдерживает, сознание устаёт, хочется чего-то обыденного, земных впечатлений, совсем земных, даже не червонных (червонный цвет - первая ступень постижения Божественной Любви):

Озаренный лучом,
   я опускаюсь в овраг.
   Чернопыльные комья
   замедляют мой шаг.
   
   От всего золотого
   к ручейку убегу -
   холод ветра ночного
   на зелёном лугу.

Устаёт мистик и от червонных земных страстей, и от золота Божественной Роскоши, и от постоянной смены впечатлений:

Жизнь в безвременье мчится
   пересохший ключом:
   все земное нам снится
   утомительным сном.

В следующем стихотворении вводятся Белым в сборник сразу две новые темы: тема гражданского служения и мотив любимого Белым XVIII века:

 Блестящие ходят персоны,
   повсюду фаянс и фарфор,
   расписаны нежно плафоны,
   музыка приветствует с хор.
   
   А в окнах для взора угодный,
   прилежно разбитый цветник.
   В своем кабинете дородный
   и статный сидит временщик.
   
   В расшитом камзоле, при шпаге,
   в андреевском ордене он.
   Придворный, принесший бумаги,
   отвесил глубокий поклон, -
   
   Приветливый, ясный, речистый,
   отдавшийся важным делам.
   Сановник платочек душистый
   кусает, прижавши к устам.
   
   Докладам внимает он мудро.
   Вдруг перстнем ударил о стол.
   И с буклей посыпалась пудра
   на золотом шитый камзол.
   
   "Для вас, государь мой, не тайна,
   что можете вы пострадать:
   и вот я прошу чрезвычайно
   сию неисправность изъять..."
   
   Лицо утонуло средь кружев.
   Кричит, раскрасневшись: "Ну что ж!.
   Татищев, Шувалов, Бестужев -
   у нас есть немало вельмож -
   
   Коль вы не исправны, законы
   блюсти я доверю другим...
   Повсюду, повсюду препоны
   моим начинаньям благим!.."
   
   И, гневно поднявшись, отваги
   исполненный, быстро исчез.
   Блеснул его перстень и шпаги
   украшенный пышно эфес.
   
   Идет побледневший придворный...
   Напудренный щеголь в лорнет
   глядит - любопытный, притворный:
   "Что с вами? Лица на вас нет...
   
   В опале?.. Назначен Бестужев?"
   Главу опустил - и молчит.
   Вкруг море камзолов и кружев,
   волнуясь, докучно шумит.
   
   Блестящие ходят персоны,
   музыка приветствует с хор,
   окраскою нежной плафоны
   ласкают пресыщенный взор.

                Андрей Белый "Опала" посв. А.А.Блоку

Здесь общая прекрасная, старинная обстановка, мельчайшие чёрточки-подробности дворцовой жизни XVIII века, особый лексикон вельмож того же века спорят с событийным наполнением стихотворения. Чтобы пояснить свою мысль, приведу здесь текст песни Михаила Щербакова:

Предположим, герой - молодой человек, холостой кавалер,         
должен ехать в провинцию, дней этак на десять, делать дела.
Расставаясь с избранницей, он орошает слезой интерьер          
и, пожалуй, не врет, говоря, что разлука ему тяжела.            
   Заклинает богами земли и морей               
   без него не подмигивать здесь никому,               
   в сотый раз, напоследок, уже у дверей,               
умоляет писать ему, что бы там ни было, в день по письму,      
рисовать голубка на конверте и слать непременно скорей -       
и красавица тем же вполне от души отвечает ему:               
   обещает писать, ободряет кивком,               
   одаряет цветком - наконец, отпускает               
   и в десять минут забывает о нем.               
   А герой, повелев ямщику не зевать,               
   через сутки пути прибывает на место,               
въезжает в гостиницу и принимается существовать.               


То есть, это он движется с делом и без, в экипаже и нет,
озирает окрестности в виде замшелых прудов и скульптур.
Что ни день, на подарки понятно кому не жалеет монет,
покупая смарагдовый хлам и серебряный всякий сумбур.
     Или в номере (кстати, весьма дорогом)
     вечерами письма от негодницы ждет.
     Изнывает со скуки, дурак дураком,
не пьянея глотает ликер и бисквит без охоты жует.
Ожидает конверта с условным на нем от руки голубком.
И, томясь ожиданьем, шагает по бархату взад и вперед.
     А кокетка не помнит, она занята,
     что ни день, ежечасно ее с головой
     поглощает забота то эта, то та.
     То непрошенный гость у нее, то мигрень,
     то канун маскарада, то сам маскарад,
то верченье столов, то большая примерка - и так что ни день.

Предположим, неделя проходит, он ждет, а письмо не идет.
То есть, рухнули связи, обмякли устои, померкли миры.
Почтальоны ушли, вероятно, в какой-нибудь горный поход
и один за другим, вероятно, упали с высокой горы.
     Проведя две ужасные ночи без сна,
     на девятые сутки в единый прием
     он снотворного склянку, что свалит слона,
     осушает, и мрак наконец оглушает его забытьем.
В это самое время внезапно о нем вспоминает она.
То есть, в ту же секунду она невзначай вспоминает о нем.
     И, конечно, бросается прямо к бюро,
     из бюро вынимает, конечно, бювар,
     из бювара бумагу берет и перо.
     И строкою строку погоняет строка,
     и к рассвету посланье выходит густым,
как почтовый роман, а могло быть и гуще, да ночь коротка.

На десятые сутки с утра одевается наш кавалер,
выпивает свой кофе, причем даже с юмором смотрит в окно.
А затем неспеша тормошит саквояж, достает револьвер
и, конечно, стреляется, прямо на бархате, что не умно.
     А конверт и надписан уже, и закрыт
     (не без помощи воска, смолы и огня),
     силуэт голубка в уголке не забыт,
путевые издержки рассчитаны, нарочный сел на коня...
Остальные детали впоследствии следствие определит.
А пока угадайте, что в этом во всем привлекает меня.
     Ну, конечно же, нарочный, Боже ж ты мой!
     как он это поскачет сейчас, полетит,
     не касаясь дороги, помчится стрелой.
     А часа через два ни с того, ни с сего,
     на дворе постоялом я встречу его
и в глаза посмотрю со значением, но не скажу ничего.

                Михаил Щербаков

Вот и Андрея Белого "в этом во всём" занимает "нарочный": подробности картинок-образов дворцовой жизни XVIII века, гонор, неуступчивость вельмож. Андрей Белый дарит своему другу и собеседнику Александру Блоку филигранно, любовно выполненную картинку-стихотворение. Вот ещё одна очень осязаемая, зримая картинка:

  Красотка летит вдоль аллеи
   в карете своей золоченой.
   Стоят на запятках лакеи
   в чулках и в ливрее зеленой.
   
   На кружевах бархатной робы
   все ценные камни сияют.
   И знатные очень особы
   пред ней треуголку снимают.
   
   Карета запряжена цугом...
   У лошади в челке эгретка.
   В карете испытанным другом
   с ней рядом уселась левретка.
   
   На лошади взмыленно снежной
   красавец наездник промчался;
   он, ветку акации нежной
   сорвав на скаку, улыбался.
   
   Стрельнул в нее взором нескромно.
   В час тайно условленной встречи,
   напудренно-бледный и томный, -
   шепнул ей любовные речи...
   
   В восторге сидит онемелом...
   Карета на запад катится...
   На фоне небес бледно-белом
   светящийся пурпур струится.
   
   Ей грезится жар поцелуя...
   Вдали очертаньем неясным
   стоит неподвижно статуя,
   охвачена заревом красным.

                Андрей Белый "Променад"

Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями раскинутых бровей —
Две бездны.

пишет о своём понимании прекрасного Марина Цветаева. Образные картинки жизни светского общества XVIII в. у Андрея Белого тоже прекрасно-бесполезны. Белый нарочно играет с банальной рифмовкой, стандартными образами:

 Стрельнул в нее взором нескромно.
   В час тайно условленной встречи,
   напудренно-бледный и томный, -
   шепнул ей любовные речи...

Образные картинки Андрея Белого - не описание жизни, но некий Символ, Знак, филигранно исполненная виньетка. 

В следующем тексте дан реалистический образ столь милой Белому, а на деле заброшенной и разрушающейся старины:

 Заброшенный дом.
   Кустарник колючий, но редкий.
   Грущу о былом:
   "Ах, где вы - любезные предки?"
   
   Из каменных трещин торчат
   проросшие мхи, как полипы.
   Дуплистые липы
   над домом шумят.
   
   И лист за листом,
   тоскуя о неге вчерашней,
   кружится под тусклым окном
   разрушенной башни.
   
   Как стерся изогнутый серп
   средь нежно белеющих лилий -
   облупленный герб
   дворянских фамилий.
   
   Былое, как дым?
   И жалко.
   Охрипшая галка
   глумится над горем моим.
   
   Посмотришь в окно -
   часы из фарфора с китайцем.
   В углу полотно
   с углем нарисованным зайцем.
   
   Старинная мебель в пыли,
   да люстры в чехлах, да гардины.
   И вдаль отойдешь... А вдали -
   Равнины, равнины.
   
   Среди многоверстных равнин
   скирды золотистого хлеба.
   И небо...
   Один.
   
   Внимаешь с тоской,
   обвеянный жизнию давней,
   как шепчется ветер с листвой,
   как хлопает сорванной ставней.

                Андрей Белый "Заброшенный дом"

"Ах, где вы - любезные предки?" - спрашивает Белый лексикой XVIII века. Эти когда-то нежно белевшие на гербе лилии, эта разрушенная теперь уже башня обвеивает Белого стариной, на контрасте с этим ощущением давнего, милого, прекрасного - теперешнее запустение:

Внимаешь с тоской,
   обвеянный жизнию давней,
   как шепчется ветер с листвой,
   как хлопает сорванной ставней.

Равнины, равнины... Бескрайность, неохватность пространства равнин тоже контрастирует с миниатюрными, законченными, интерьерными образами дворцовой жизни XVIII века, мы видели эти образы в выше приведённых мною текстах Белого. 

И вдаль отойдешь... А вдали -
   Равнины, равнины.

Сравним:

Ты в поля отошла без возврата.
Да святится Имя Твое!
Снова красные копья заката
Протянули ко мне острие.

Лишь к Твоей золотой свирели
В черный день устами прильну.
Если все мольбы отзвенели,
Угнетенный, в поле усну.

Ты пройдешь в золотой порфире —
Уж не мне глаза разомкнуть.
Дай вздохнуть в этом сонном мире,
Целовать излучённый путь…

О, исторгни ржавую душу!
Со святыми меня упокой,
Ты, Держащая море и сушу
Неподвижно тонкой Рукой!

                Ал.Блок

Может быть, Андрей Белый мог бы прочесть этот текст Александра Блока и так, что Она, Отошедшая без возврата в поля - это любезная Белому старина.

Душевный диссонанс в этом блоковском стихотворении, оставленность Божественным.

 Среди многоверстных равнин
   скирды золотистого хлеба.
   И небо...
   Один.

                Андрей Белый

Частично уцелевшие в заброшенном доме подробности старины не складываются в целое, не овеивают давнею жизнью:

Посмотришь в окно -
   часы из фарфора с китайцем.
   В углу полотно
   с углем нарисованным зайцем.
   
   Старинная мебель в пыли,
   да люстры в чехлах, да гардины.
   И вдаль отойдешь... А вдали -
   Равнины, равнины.

                Андрей Белый

Стихотворение "Воспоминание" посвящено Андреем Белым Любови Менделеевой, в замужестве Блок:

Задумчивый вид:
   Сквозь ветви сирени
   сухая известка блестит
   запущенных барских строений.
   
   Все те же стоят у ворот
   чугунные тумбы.
   И нынешний год
   все так же разбитые клумбы.
   
   На старом балкончике хмель
   по ветру качается сонный,
   да шмель
   жужжит у колонны.
   
   Весна.
   На кресле протертом из ситца
   старушка глядит из окна.
   Ей молодость снится.
   
   Все помнит себя молодой -
   как цветиком ясным, лилейным
   гуляла весной
   вся в белом, в кисейном.
   
   Он шел позади,
   шепча комплименты.
   Пылали в груди
   ее сантименты.
   
   Садилась, стыдясь,
   она вон за те клавикорды.
   Ей в очи, смеясь,
   глядел он, счастливый и гордый.
   
   Зарей потянуло в окно.
   Вздохнула старушка:
   "Все это уж было давно!.."
   Стенная кукушка,
   
   хрипя,
   кричала.
   А время, грустя,
   над домом бежало, бежало...
   
   Задумчивый хмель
   качался, как сонный,
   да бархатный шмель
   жужжал у колонны.

                Андрей Белый "Воспоминание"

Сравнительно со стихами Блока, Андрей Белый снижает образ Героини (блоковские посвящения Прекрасной Даме - это, частично, и посвящения собственной жене, воплотившей в себе для Блока Божественное). Сравним:

Запевающий сон, зацветающий цвет,
Исчезающий день, погасающий свет.

Открывая окно, увидал я сирень.
Это было весной — в улетающий день.

Раздышались цветы — и на темный карниз
Передвинулись тени ликующих риз.

Задыхалась тоска, занималась душа,
Распахнул я окно, трепеща и дрожа.

И не помню — откуда дохнула в лицо,
Запевая, сгорая, взошла на крыльцо.

                Ал.Блок

Белый не воспринимает Любовь Дмитриевну Блок как проявление в этом мире Божественного, он воспринимает её как среднюю земную женщину, в чём-то пошлую:

Все помнит себя молодой -
   как цветиком ясным, лилейным
   гуляла весной
   вся в белом, в кисейном.
   
   Он шел позади,
   шепча комплименты.
   Пылали в груди
   ее сантименты.

                Андрей Белый

Следующий текст Андрея Белого даёт нам нелицеприятный, резко, точно и зло написанный бытовой образ некоего отставного военного:

Вот к дому, катя по аллеям,
   с нахмуренным Яшкой -
   с лакеем,
   подъехал старик, отставной генерал с деревяшкой.
   
   Семейство,
   чтя русский
   обычай, вело генерала для винного действа
   к закуске.
   
   Претолстый помещик, куривший сигару,
   напяливший в полдень поддевку,
   средь жару
   пил с гостем вишневку.
   
   Опять вдохновенный,
   рассказывал, в скатерть рассеянно тыча окурок,
   военный
   про турок:
   "Приехали в Яссы...
   Приблизились к Турции..."
   Вились вкруг террасы
   цветы золотые настурции.
   
   Взирая
   на девку-блондинку,
   на хлеб полагая
   сардинку,
   кричал
   генерал:
   "И под хохот громовый
   проснувшейся пушки
   ложились костьми батальоны..."
   
   В кленовой
   аллее носились унылые стоны
   кукушки.
   
   Про душную страду
   в полях где-то пели
   так звонко.
   Мальчишки из саду
   сквозь ели,
   крича, выгоняли теленка.
   
   "Не тот, так другой
   погибал,
   умножались
   могилы", -
   кричал,
   от вина огневой...
   Наливались
   на лбу его синие жилы.
   
   "Нам страх был неведом...
   Еще на Кавказе сжигали аул за аулом..."
   
   С коричневым пледом
   и стулом
   в аллее стоял,
   дожидаясь,
   надутый лакей его, Яшка.
   
   Спускаясь
   с террасы, военный по ветхим ступеням стучал
   деревяшкой.

                Андрей Белый "Отставной военный"

Образ не только бытовой, но в чём-то и мистический:

"Не тот, так другой
   погибал,
   умножались
   могилы", -
   кричал,
   от вина огневой...
   Наливались
   на лбу его синие жилы.

Собственно, этот военный - чёрт, средоточие огневого инфернального ужаса. Он вносит диссонанс во всё мироздание вокруг себя, стуча своей деревяшкой и стуком этим мироздание разрывая.

Вот к дому, катя по аллеям,
   с нахмуренным Яшкой -
   с лакеем,
   подъехал старик, отставной генерал с деревяшкой.

                Андрей Белый

Сравним с описанием другого образа у Цветаевой:

С ласточками прилетела
Ты в один и тот же час,
Радость маленького тела,
Новых глаз.

                Цветаева "Его дочке"

Образ Цветаевой - общий облик и глаза - общий облик и Душа. Образ Белого имеет единственную описательную черту. Как у Цветаевой единственная подробность "его дочки" - это глаза, так единственная подробность образа отставного военного у Белого - деревяшка.

Всё вокруг этого отставного военного находится в диссонансе, в разладе, подробности образа лакея, подробности происходящего вокруг военного рваные, режущие глаз: "с нахмуренным Яшкой";

Претолстый помещик, куривший сигару,
   напяливший в полдень поддевку

*
 рассказывал, в скатерть рассеянно тыча окурок,
   военный
   про турок
 
*
В кленовой
   аллее носились унылые стоны
   кукушки.

*
 Мальчишки из саду
   сквозь ели,
   крича, выгоняли теленка.

*
 С коричневым пледом
   и стулом
   в аллее стоял,
   дожидаясь,
   надутый лакей его, Яшка.

И только вьющиеся вкруг террасы златые настурции контрастируют с тем мрачным, смутным, огневым хаосом, в который отставной военный со своими милитаристическими соображениями, со своей грубой погружённостью в быт - с тем хаосом, в который отставной военный превращает мир вокруг себя.

Все подсохло. И почки уж есть.
   Зацветут скоро ландыши, кашки.
   Вот плывут облачка, как барашки.
   Громче, громче весенняя весть.
   
   Я встревожен назойливым писком:
   подоткнувшись, ворчливая Фекла,
   нависая над улицей с риском,
   протирает оконные стекла.
   
   Тут известку счищают ножом...
   Тут стаканчики с ядом... Тут вата...
   Грудь апрельским восторгом объята.
   Ветер пылью крутит за окном.
   
   Окна настежь - и крик, разговоры,
   и цветочный качается стебель,
   и выходят на двор полотеры
   босиком выколачивать мебель.
   
   Выполз кот и сидит у корытца,
   умывается бархатной лапкой.
   Вот мальчишка в рубашке из ситца,
   пробежав, запустил в него бабкой.
   
   В небе свет предвечерних огней.
   Чувства снова, как прежде, огнисты.
   Небеса все синей и синей,
   Облачка, как барашки, волнисты.
   
   В синих далях блуждает мой взор.
   Все земные стремленья так жалки...
   Мужичонка в опорках на двор
   с громом ввозит тяжелые балки.

                Андрей Белый "Весна"

Белый прекрасно пишет и бытовые сценки, не только мистику - хотя в этом конкретном тексте всё-таки опять быт противопоставлен мистике. Мне - может быть, это моё минутное сейчас настроение - мистическое окончание этого текста Андрея Белого мешает. В бытовых сценках, гаме улицы, конкретных людях Белый пишет здесь весеннее, лёгкое настроение, освобождение от холодной, одетой в тяжёлую одежду зимы.

Я своё пальто в прихожей оставила
И пошла встречать весну в лёгком свитере,
На углу купила первый букет подснежников,
А весна передумала, села в трамвай и растаяла.

                Зоя Ященко

Белый бросается в эти бытовы сценки, весёлый гам улицы, в эту весну, в которой перемешались пасторальные "облачка как барашки", резкий реалистический писк протираемых ворчливой Фёклой стёкол, огнистые мистические прозрения. Белый, вразрез с идеологической декларацией в конце стихотворения "Все земные стремленья так жалки... " всем текстом благословляет всё, что есть в его весеннем мироощущении - и пастораль, и реалистический быт, и прозрения свои игнистые мистически; и вспоминается мне тут текст Александра Блока - текст-идеологическая декларация, кажется, более подходящий для художественной ткани этого произведения Андрея Белого, чем открытое морализаторство самого Андрея Белого "все земные стремленья так жалки..." Текст Блока:

О, весна без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха — позорного нет!

Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога —
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах…

Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами — хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель — я знаю —
Все равно: принимаю тебя!

                Александр Блок

Встречаю тебя у порога - тебя, Весну, Прекрасную Даму, Мировую Душу, которая воплотилась тут для поэта во всех его реалистических и мистических впечатлениях, ощущениях жизни.

*
 "Поздно уж, милая, поздно... усни:
   это обман...
   Может быть, выпадут лучшие дни.
   
   Мы не увидим их... Поздно... усни...
   Это - обман".
   
   Ветер холодный призывно шумит,
   холодно нам...
   Кто-то огромный, в тумане бежит...
   
   Тихо смеется. Рукою манит.
   Кто это там?
   
   Сел за рекою. Седой бородой
   нам закивал
   и запахнулся в туман голубой.
   
   Ах, это, верно, был призрак ночной...
   Вот он пропал.
   
   Сонные волны бегут на реке.
   Месяц встает.
   Ветер холодный шумит в тростнике.
   
   Кто-то, бездомный, поет вдалеке,
   сонный поет.
   
   "Все это бредни... Мы в поле одни.
   Влажный туман
   нас, как младенцев, укроет в тени...
   
   Поздно уж, милая, поздно. Усни.
   Это - обман..."

                Андрей Белый "Великан"

В творчестве Белого далее будут часто появляться великаны, гномы, кентавры. Это всё образы из древних, величественных мифологий, для Белого эти образы чаще всего символизируют тёмные, но и захватывающие силы природы, силы материального мира - громадные, увлекающие мистика в свою непомерную громадность и, в чём-то, неотмирность, надмирность (если силы эти управляют материальным, то сами они, конечно, больше материального). В приведённом мною тексте, первом стихотворении цикла Андрея Белого "Великан", описано предчувствие соприкосновения с чем-то громадным, надмирным, недобрым. Инобытие, недобрые Легенды, в которых реален великан, надмирные, надматериальные силы привносят в мир хаос, смуту - но это не тот отвратительный, огневой хаос, который привносит в мир "Отставной военный" - чёрт. Мир вокруг "Отставного военного" разъят, разорван в бессмысленные, диссонирующие друг с другом клочья-подробности. Мир вокруг великана целен, это похоже на бурю, на смятение, возмущение сил материального:

 Бедные дети устали:
   сладко заснули.
   Сонные тополи в дали
   горько вздохнули,
   
   мучимы вечным обманом,
   скучным и бедным...
   Ветер занес их туманом
   мертвенно-бледным.
   
   Там великан одинокий,
   низко согнувшись,
   шествовал к цели далекой,
   в плащ запахнувшись.
   
   Как он, блуждая, смеялся
   в эти минуты...
   Как его плащ развевался,
   ветром надутый.
   
   Тополи горько вздохнули...
   Абрис могучий,
   вдруг набежав, затянули
   бледные тучи.

                Андрей Белый "Великан"

 В последнем тексте цикла, который приведу ниже, Великан предстаёт нам как некто одушевлённый, со своей психологией, Личностью. Это, может быть, автопортрет самого Белого, Поэта и Мистика, скучающего в своих мистических озарениях по простому человеческому теплу:

 Средь туманного дня,
   созерцая минувшие грезы,
   близ лесного ручья
   великан отдыхал у березы.
   
   Над печальной страной
   протянулись ненастные тучи.
   Бесприютной главой
   он прижался к березе плакучей.
   
   Горевал исполин.
   На челе были складки кручины.
   Он кричал, что один,
   что он стар, что немые годины
   
   надоели ему...
   Лишь заслышат громовые речи, -
   точно встретив чуму,
   все бегут и дрожат после встречи.
   
   Он - почтенный старик,
   а еще не видал теплой ласки.
   Ах, он только велик...
   Ах, он видит туманные сказки.
   
   Облака разнесли
   этот жалобный крик великана.
   Говорили вдали:
   "Это ветер шумит средь тумана".
   
   Проходили века.
   Разражались ненастные грозы.
   На щеках старика
   заблистали алмазные слезы.

                Андрей Белый "Великан"

  ПОЕДИНОК
   Посвящается Эллису
   
   1
   
   Из дали грозной Тор воинственный
   грохочет в тучах.
   Пронес огонь - огонь таинственный
   на сизых кручах.
   
   Согбенный викинг встал над скатами,
   над темным бором,
   горел сияющими латами
   и спорил с Тором.
   
   Бродил по облачному городу,
   трубил тревогу.
   Вцепился в огненную бороду
   он Тору-богу.
   
   И ухнул Тор громовым молотом
   по латам медным,
   обсыпав шлем пернатый золотом
   воздушно-бледным:
   
   "Швырну расплавленные гири я
   с туманных башен..."
   Вот мчится в пламени валькирия.
   Ей бой не страшен.
   
   На бедрах острый меч нащупала.
   С протяжным криком
   помчалась с облачного купола,
   сияя ликом.
   
   
   2
   
   Ослепший викинг встал над скалами,
   спаленный богом.
   Трубит печально над провалами
   загнутым рогом.
   
   Сердитый Тор за белым глетчером
   укрылся в туче.
   Леса пылают ясным вечером
   на дальней круче.
   
   Извивы лапчатого пламени,
   танцуя, блещут:
   так клочья палевого знамени
   в лазури плещут.

                Андрей Белый


В связи с этим текстом вспоминаются Аргонавты Андрея Белого, героически отправившиеся за Золотым Руном - Сиянием Солнца. Викинг в данном тексте спорит с Тором - Тор здесь то же, что Великан: громадные, овеянные легендами надмирные силы, управляющие материальностью, возмущающие материальность недобрым своим хаосом. В христианстве человек призван Богом быть царём над материальностью - а значит, и над управляющими этою материальностью силами. викинг войной решил добыть это обещанное ему Богом царство, как в Ветхом Завете иудеи войной добывают себе обетованную землю.

Этот викинг побеждён был материальностью.

...И остались от этого боя песни, причудливые образы легенд...:

Вот мчится в пламени валькирия.
   Ей бой не страшен.
   
   На бедрах острый меч нащупала.
   С протяжным криком
   помчалась с облачного купола,
   сияя ликом.

Эту уходящую в легенду надмировую битву видим мы и в следующем стихотворении Андрея Белого:

 БИТВА
   
   В лазури проходит толпа исполинов на битву.
   Ужасен их облик, всклокоченный, каменно-белый.
   
   Сурово поют исполины седые молитву.
   Бросают по воздуху красно-пурпурные стрелы.
   
   Порою товарищ, всплеснув мировыми руками,
   бессильно шатается, дружеских ищет объятий;
   
   порою, закрывшись от стрел дымовыми плащами,
   над телом склоняются медленно гибнущих братий!..
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   Дрожала в испуге земля от тяжелых ударов.
   Метались в лазури бород снегоблещущих клоки -
   и нет их... пронизанный тканью червонных пожаров,
   плывет многобашенный город, туманно-далекий.
   
                Андрей Белый
*
НА ГОРАХ
   
   Горы в брачных венцах.
   Я в восторге, я молод.
   У меня на горах
   очистительный холод.
   
   Вот ко мне на утес
   притащился горбун седовласый.
   Мне в подарок принес
   из подземных теплиц ананасы.
   
   Он в малиново-ярком плясал,
   прославляя лазурь.
   Бородою, взметал
   вихрь метельно-серебряных бурь.
   
   Голосил
   низким басом.
   В небеса
   запустил ананасом.
   
   И, дугу описав,
   озаряя окрестность,
   ананас ниспадал, просияв,
   в неизвестность,
   
   золотую росу
   излучая столбами червонца.
   Говорили внизу:
   "Это - диск пламезарного солнца..."
   
   Низвергались, звеня,
   омывали утесы
   золотые фонтаны огня -
   хрусталя
   заалевшего росы.
   
   Я в бокалы вина нацедил
   и, подкравшися боком,
   горбуна окатил
   светопенным потоком.
   
                Андрей Белый

Мистик на горах, на нишианских горных вершинах с пьяным разреженным воздухов, на легендарных горах скандинавских преданий о богах, великанах, викингах - мистик играет на горах с мировыми и надмирными силами, с собственным вдохновением:

Я в бокалы вина нацедил
   и, подкравшися боком,
   горбуна окатил
   светопенным потоком.

Нестандартные образы, символы находит в своём творчестве, в своей игре с мировыми силами Мистик-Поэт:

   Вот ко мне на утес
   притащился горбун седовласый.
   Мне в подарок принес
   из подземных теплиц ананасы.

Мистик, ища нестандартные образы, забавляется со своим вдохновением, с мировыми силами, играет со Священным:

   Голосил
   низким басом.
   В небеса
   запустил ананасом.
   
   И, дугу описав,
   озаряя окрестность,
   ананас ниспадал, просияв,
   в неизвестность,
   
   золотую росу
   излучая столбами червонца.
   Говорили внизу:
   "Это - диск пламезарного солнца..."

*
 КЕНТАВР
   
   Посвящается В. В. Владимирову
   
   Был страшен и холоден сумрак ночной,
   когда тебя встретил я, брат дорогой.
   В отчаянье грозном я розы срывал
   и в чаще сосновой призывно кричал:
   "О где ты, кентавр, мой исчезнувший брат
   с тобой, лишь с тобою я встретиться рад!..
   Напрасен призыв одичалой души:
   Ведь ты не придешь из сосновой глуши".
   
   И тени сгустились... И тени прошли...
   Блеснуло кровавое пламя вдали...
   Со светочем кто-то на слезы бежал,
   копытами землю сырую взрывал.
   Лукаво подмигивал. Взором блеснул
   и длинные руки ко мое протянул:
   "Здорово, товарищ... Я слышал твой зов...
   К тебе я примчался из бездны веков".
   
   Страданье былое, как сон, пронеслось.
   Над лесом огнистое солнце зажглось.
   Меж старых камней засиял ручеек.
   Из красной гвоздики надел я венок.
   Веселый кентавр средь лазурного дня
   дождем незабудок осыпал меня.
   
   Весь день старый в золоте солнца играл,
   зеленые ветви рукой раздвигал,
   а ночью туманной простился со мной
   и с факелом красным ушел в мир иной.
   Я счастья не мог позабыть своего:
   все слышал раскатистый хохот его.
   
                Андрей Белый

Поэт-Мистик сам о т т у д а, из легендарного, надмирового мира кентавров, великанов, богов; братья Поэту не люди, но кентавры. Пирует Мистик на горах, в разреженном ницшеанском воздухе душащего горло вдохновения, играет с мировыми силами там на горах:

Весь день старый в золоте солнца играл,
   зеленые ветви рукой раздвигал,
   а ночью туманной простился со мной
   и с факелом красным ушел в мир иной.
   Я счастья не мог позабыть своего:
   все слышал раскатистый хохот его.

Вспоминается тут стихотворение Николая Гумилёва, тоже о Поэте-Мистике, правда, с любовной тематикой:

Заклинание

 Юный маг в пурпуровом хитоне
Говорил нездешние слова,
Перед ней, царицей беззаконий,
Расточал рубины волшебства.

Аромат сжигаемых растений
Открывал пространства без границ,
Где носились сумрачные тени,
То на рыб похожи, то на птиц.

Плакали невидимые струны,
Огненные плавали столбы,
Гордые военные трибуны
Опускали взоры, как рабы.

А царица, тайное тревожа,
Мировой играла крутизной,
И ее атласистая кожа
Опьяняла снежной белизной.

Отданный во власть ее причуде,
Юный маг забыл про все вокруг,
Он смотрел на маленькие груди,
На браслеты вытянутых рук.

Юный маг в пурпуровом хитоне
Говорил, как мертвый, не дыша,
Отдал все царице беззаконий,
Чем была жива его душа.

А когда на изумрудах Нила
Месяц закачался и поблек,
Бледная царица уронила
Для него алеющий цветок.

                Николай Гумилёв
*

  ИГРЫ КЕНТАВРОВ
   
   Кентавр бородатый,
   мохнатый
   и голый
   на страже
   у леса стоит.
   С дубиной тяжелой
   от зависти вражьей
   жену и детей сторожит.
   
   В пещере кентавриха кормит ребенка
   пьянящем
   своим молоком.
   Шутливо трубят молодые кентавры над звонко
   шумящим
   ручьем.
   
   Вскочивши один на другого,
   копытами стиснувши спину,
   кусают друг друга, заржав.
   Согретые жаром тепла золотого,
   другие глядят на картину,
   а третьи валяются, ноги задрав.
   
   Тревожно зафыркал старик, дубиной корнистой
   взмахнув.
   В лес пасмурно-мглистый
   умчался, хвостом поседевшим вильнув.
   И вмиг присмирели кентавры, оставив затеи,
   и скопом,
   испуганно вытянув шеи,
   к пещере помчались галопом.
   
                Андрей Белый

В этом тексте Андрей Белый наделяет кентавров характером, снабжает их жизнь "бытовыми" подробностями. Это у Белого тоже игра, игра в образы. Захватывают воображение Поэта образы древних, овеянных стариною легенд, мифологий. Поэт с полюбившимися ему образами играет и так и эдак. Хочет - представляет свои любимые образы аллегорией мировых сил; хочет - наделяет их человеческими характерами и "бытовыми" подробностями.

в этом тексте тоже мотив ницшианского веселья мистико-поэтических игр: молоко кентаврихи пьянит; пьянит Андрея Белого, который и сам, может быть, маленький кентавр.

Есть в стихотворении и мотив сатира, Вакха, опять отсылающий нас к пьянящим играм с образами, вдохновенными состояниями: 

Кентавр бородатый,
   мохнатый
   и голый
   на страже
   у леса стоит.

И снова битва кентавров символизирует битву мировых сил, и снова Поэту-Мистику весело от соприкосновения с этими мировыми силами, с их извечным противоборством:

Битва кентавров

 Холодная буря шумит.
   Проносится ревом победным.
   Зарница беззвучно дрожит
   мерцаньем серебряно-бледным.
   
   И вижу - в молчанье немом
   сквозь зелень лепечущих лавров
   на выступе мшистом, крутом
   немой поединок кентавров.
   
   Один у обрыва упал,
   в крови весь, на грунте изрытом.
   Над ним победитель заржал
   и бьет его мощным копытом.
   
   Не внемлет упорной мольбе,
   горит весь огнем неприязни.
   Сраженный, покорный судьбе,
   зажмурил глаза и ждет казни.
   
   Сам вызвал врага и не мог
   осилить стремительный приступ.
   Под ними вспененный поток
   шумит, разбиваясь о выступ...
   
   Воздушно-серебряный блеск
   потух. Все во мраке пропало.
   Я слышал лишь крики да всплеск,
   как будто что в воду упало.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   Холодная буря шумит.
   Проносится ревом победным.
   И снова зарница дрожит
   мерцаньем серебряно-бледным.
   
   Смотрю - колыхается лавр...
   За ним удаленным контуром
   над ленною бездной кентавр
   стоит изваянием хмурым.
   
   Под ним серебрится река.
   Он взором блистает орлиным.
   Он хлещет крутые бока
   и спину хвостом лошадиным.
   
   Он сбросил врага, и в поток
   бессильное тело слетело.
   И враг больше выплыть не мог,
   и пена реки заалела.
   
   Он поднял обломок скалы,
   чтоб кинуть в седую пучину.
   . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   И нет ничего среди мглы,
   объявшей немую картину.
   
   Кругом только капли стучат.
   Вздыхаешь об утре лазурном.
   И слышишь, как лавры шумят
   в веселье неслыханно бурном.

                Андрей Белый

*
  ПИР
   
   Поставил вина изумрудного кубки.
   Накрыл приборы. Мой стол разукрашен.
   
   Табачный угар из гигантской трубки
   На небе застыл в виде облачных башен.
   
   Я чую поблизости поступь гиганта.
   К себе всех зову я с весельем и злостью.
   
   На пир пригласил горбуна-музыканта
   Он бьет в барабан пожелтевшею костью.
   
   На мшистой лужайке танцуют скелеты
   В могильных покровах неистовый танец.
   
   Деревья листвой золотою одеты.
   Меж листьев блистает закатный багрянец.
   
   Пахучей гвоздикой мой стол разукрашен.
   Закат догорел среди облачных башен.
   
   Сгущается мрак... Не сидеть на во мгле ведь?
   Поставил на стол я светильников девять.
   
   Пришел, нацепив ярко-огненный бант,
   Мастито присев на какой-то обрубок,
   
   От бремени лет полысевший гигант
   И тянет вина изумрудного кубок.
   
                Андрей Белый

Здесь образы гиганта, горбуна-музыканта смыкается с образами Дьявола (в Дьяволе для Белого никакой романтики, а только одно уродство). Не просветлённые божественным светом тёмные, хаотические надмировые силы переходят в силы дьявольские, если до них раньше этого не добирается Бог; здесь вспоминается мне одно из моих любимых стихотворений Андрея Белого:

1.

И прах, и тлен...
Ощерились пещеры -
В гребнистый рой
Пустых великолепий...

И - сырость стен;
И - полусумрак серый;
И - та же вязь
На выщербленном склепе.

Качнулся гроб;
И завизжала скоба;
Сметнула прах
Одежда дорогая; -

И я - мертвец -
Воздел венец из гроба,
В сырых веках
Свой страх перемогая.

Ручей сметал
Под каменные стены, -
Заливистые,
Гривистые свисты; -

И рвал свои,
Как дым, седые пены,
Струёй сквозной,
Зеленозолотистой.

И тот же гном,
Морщинистой щекою
Над ним склонясь,
Перекосясь от злости, -

"Тебя я здесь
Вовеки упокою" -
Вдруг протрубил
В свои пустые кости.

2.

Я восстаю,
Внимая тем же зовам;
И вижу я:
Две ласточки, дерзая, -

В эфире тонут
Бледно бирюзовом, -
Винтя, вижжа,
Эфир перерезая.

И в то же, - в то же -
Розовое утро
Сигнальный рог
Гремит за перелеском:

Играют латы
Светом перламутра;
Как зеркало,
Забрало светит блеском.

Где немо горы -
Голубые роги -
В просвете еле,
Еле бирюзеют, -

Там ясно золотеет
Шлем двурогий;
И красный плащ
Над серым склепом веет.

- "Ты, ты ли, - друг, -
Старинный, богоданный?..."
Туман сползает;
Вычертились дали; -

И пропылал
Эфир благоуханный;
И ласточки, слетаясь,
Щебетали.

Но тот же гном
Встал, припадая к гробу;
Лицо его
Перекосила злоба;

Ударил костью
В гробовую скобу:
"В свои гроба -
Уляжетесь вы оба!"

3.

Явясь из рос
На просветлённом склоне, -
Иисус Христос
Встал золотой свечою: -

На нас воздел
Свои, как дым, ладони;
И нас одел
Своей, как дым, парчою.

И просияв, став
Облаком - в далёком, -
В голубооком -
Небе прослезился.

И гном, упав,
Тысячелетним оком
В бессильной злобе
На него косился.

И мне звучат
Твои родные речи;
И огненное облако
Дымится;

Из огненного облака
На плечи
Щебечущая ласточка
Садится.

Андрей Белый

 От себя лично могу добавить, что, когда вмешиваются, помогая, высшие иерархические уровни - это как явление Христа. Кто их знает, что там у них между собой происходит и какие кто куда бросает ананасы, воспринимаемые мною как золото солнца. Их вмешательство всегда очень скупо на детали: только облик Исуса Христа, только золотая свеча. Глупо восставать против них, не зная, против чего именно восставать. Против скупо чертящегося в пространстве облика? Против золотой свечи?

 ВОЗВРАТ
   
   Посв. А. С. Петровскому
   
   1
   
   Я вознесен, судьбе своей покорный.
   Над головой полет столетий быстрый.
   Привольно мне в моей пещере горной.
   Лазурь, темнея, рассыпает искры.
   
   Мои друзья упали с выси звездной.
   Забыв меня, они живут в низинах.
   Кровавый факел я зажег над бездной.
   Звездою дальней блещет на вершинах.
   
   Я позову теперь к вершинам брата.
   Пусть зазвучат им дальние намеки.
   Мой гном, мой гном, возьми трубу возврата.
   И гном трубит, надув худые щеки.
   
   Вином волшебств мы встретим их, как маги.
   Как сон, мелькнет поток столетий быстрый.
   Подай им кубки пенно-пирной влаги,
   в которой блещут золотые искры.
   
   Колпак слетел, но гном трубит - ученый.
   В провал слетели камни под ногою.
   Трубою машет. Плащ его зеленый
   над бездною полощется седою.
   
   Шепну тебе: из стран обетованных
   в долину скорби суждено уйти им...
   Цветами, гном, осыпь гостей желанных,
   зеленый плащ под ноги расстели им.
   
   
   2
   
   На пир бежит с низин толпа народу.
   Стоит над миром солнца шар янтарный.
   Таинственно протянутый к восходу,
   на высях блещет жезл мой светозарный.
   
   Подножье пира - льдистая вершина.
   Пылает скатерть золотом червонца.
   В сосудах ценных мировые вина:
   вот тут - лазурь, а там - напиток солнца.
   
   Одетый в плащ зари вечерне-темный
   и в туфли изумрудные обутый,
   идет мой гном, приветливый и скромный,
   над головой держа свой рог загнутый.
   
   Он жемчуга дарит, как поцелуи,
   то здесь, то там тяжелый рог нагнувши,
   журчащие, ласкающие струи
   между собой и гостем протянувши.
   
   Меж них хожу в небесно-бледной тоге.
   То здесь, то там мелькает жезл волшебный.
   "Друзья, пируйте - будете как боги",
   то там, то здесь твержу: "Мой стол - целебный".
   
   "До ночи мы пробудем на высотах.
   А ночью, взяв пунцовые лампады,
   отправимся в таинственные гроты,
   где выход нам завесят водопады".
   
   Венчая пир, с улыбкой роковою
   вкруг излучая трепет светозарный,
   мой верный гном несет над головою
   на круглом блюде солнца шар янтарный.
   
   
   3
   
   В очах блеснул огонь звериной страсти.
   С налитыми, кровавыми челами
   разорванные солнечные части
   сосут дрожаще-жадными губами.
   
   Иной, окончив солнечное блюдо,
   за лишний кус ведет шумливо торги.
   На льду огнистоблещущею грудой
   отражена картина диких оргий.
   
   Я застил свет во гневе. Тенью длинной
   легла на них моей одежды лопасть.
   Над головою Вечностью старинной,
   бездонно-темной, разверзалась пропасть.
   
   Безмолвно ждал я алчущего брата,
   в толпе зверей ища высот намеки...
   Мой гном, мой гном, возьми трубу возврата!.
   И гном трубит, надув худые щеки.
   
   Идите прочь!.. И ужасом безумным
   объятые, спускаются в провалы.
   Сорвавши плащ, в негодованье шумном
   мой верный гном им вслед бросает скалы.
   
   Лазурь, темнея, рассыпает искры...
   Ряд льдистых круч блестит грядой узорной.
   Я вновь один в своей пещере горной.
   Над головой полет столетий быстрый.
   
                Андрей Белый

Здесь в этом тексте продолжена тема игры Поэта-Мистика, Поэта-Мага с мировыми силами, пира с этими силами. Есть в христианстве соображение, что магия - это союз с Дьяволом. Поэт-Маг Белого не вступает в союз с Дьяволом, он вступает в союз с Мировыми Стихиями - Великанами, скандинавскими богами. В данном тексте Белого Поэту-Магу служит свой ручной гном. Этот же образ гнома мы находим в других текстах тождественным образу Дьявола: 

Явясь из рос
На просветлённом склоне, -
Иисус Христос
Встал золотой свечою: -

На нас воздел
Свои, как дым, ладони;
И нас одел
Своей, как дым, парчою.

И просияв, став
Облаком - в далёком, -
В голубооком -
Небе прослезился.

              Андрей Белый

И тот же гном,
Морщинистой щекою
Над ним склонясь,
Перекосясь от злости, -

"Тебя я здесь
Вовеки упокою" -
Вдруг протрубил
В свои пустые кости.

              Андрей Белый 

Но вообще Мировые Стихии, древние управляющие материальностью силы скандинавских скандинавских легенд - это не Дьявол. Они только становятся Дьяволом, если не бывают преображены, пресуществлены Божественным Светом в нечто более радостное, гармоничное, чем тот хаос, которым они были в свободном своём состоянии. Дьявол не дремлет, и свободными Стихий не оставляет.

В цикле стихотворений "Возврат" Андрей Белый описывает, как это происходит: как Мировые Стихии становятся Дьяволом.

Лирический герой цикла стихотворений "Возврат", Поэт-Маг, хочет пировать с Мировыми Стихиями, творить с ними магию, ощутить не пресуществлённые Божественным Светом - но и не Дьявольские - страсти. Он этого всего хочет, полагаю, из соображений. описанных в тексте Александра Блока, обращённого к Прекрасной Даме - Прекрасная эта Дама, это и земная жизнь, и Мировая Душа во всём её многообразии: страсти, силы Стихий, магия, опыт Богообщения - вся многообразная окружающая нас материальная и мистическая реальность:

 О, весна без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха — позорного нет!

Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога —
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах…

Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами — хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель — я знаю —
Все равно: принимаю тебя!

                Александр Блок

Поэт-Маг Андрея Белого, предположительно, расстраивается, что хаос Мировых стихий  часто бывает объявлен христианством хаосом дьявольским:

Я вознесен, судьбе своей покорный.
   Над головой полет столетий быстрый.
   Привольно мне в моей пещере горной.
   Лазурь, темнея, рассыпает искры.
   
   Мои друзья упали с выси звездной.
   Забыв меня, они живут в низинах.
   Кровавый факел я зажег над бездной.
   Звездою дальней блещет на вершинах.
   
   Я позову теперь к вершинам брата.
   Пусть зазвучат им дальние намеки.
   Мой гном, мой гном, возьми трубу возврата.
   И гном трубит, надув худые щеки.

                Андрей Белый

 Мистик, обитающий в голубых пространствах пресуществлённой Божественной Любви, становится Магом, возвращается к взаимодействию с не пресуществлёнными Стихиями, к пиру с ними. Он уже глубоко познавший Божественное Мистик, лично ему - видимо, с согласия Божественного - служит гном, некая Стихийная Сила, нуждающаяся в том, чтобы быть пресуществлённой Божественным Светом. Мистик лично сам, без постоянного вмешательства высших иерархий - тем Божественным Светом, который он сам лично обрёл своим мистическим подвижничеством - справляется со своим гномом:

Одетый в плащ зари вечерне-темный
   и в туфли изумрудные обутый,
   идет мой гном, приветливый и скромный,
   над головой держа свой рог загнутый.
   
   Он жемчуга дарит, как поцелуи,
   то здесь, то там тяжелый рог нагнувши,
   журчащие, ласкающие струи
   между собой и гостем протянувши.

                Андрей Белый
   
И вот Мистик решает заняться более серьёзной магией: обратиться ко всем не престуществлённым Мировым Стихиям и на них повлиять так же благотворно, как влияет он лично сам на своего гнома:

 Меж них хожу в небесно-бледной тоге.
   То здесь, то там мелькает жезл волшебный.
   "Друзья, пируйте - будете как боги",
   то там, то здесь твержу: "Мой стол - целебный".
   
 "До ночи мы пробудем на высотах.
   А ночью, взяв пунцовые лампады,
   отправимся в таинственные гроты,
   где выход нам завесят водопады".

                Андрей Белый

Мистик и гости возьмут пунцовые лампады: станут взаимодействовать с земными, огненными страстями, которые могут быть как первою ступенью Божественной Любви, так и исходным психологическим состоянием, которое постепенно разовьётся в падение Дьявола. Мистик-Маг полагает, что ни он, ни его гости не станут Дьяволом. Но он заблуждается. Он не оценил своих сил, этих сил не хватило, чтобы благотворно повлиять на свободные хаотические Мировые Стихиии, как повлияло бы на них Божественное вмешательство:

В очах блеснул огонь звериной страсти.
   С налитыми, кровавыми челами
   разорванные солнечные части
   сосут дрожаще-жадными губами.
   
   Иной, окончив солнечное блюдо,
   за лишний кус ведет шумливо торги.
   На льду огнистоблещущею грудой
   отражена картина диких оргий.
   
   Я застил свет во гневе. Тенью длинной
   легла на них моей одежды лопасть.
   Над головою Вечностью старинной,
   бездонно-темной, разверзалась пропасть.
   
   Безмолвно ждал я алчущего брата,
   в толпе зверей ища высот намеки...
   Мой гном, мой гном, возьми трубу возврата!.
   И гном трубит, надув худые щеки.
   
   Идите прочь!.. И ужасом безумным
   объятые, спускаются в провалы.
   Сорвавши плащ, в негодованье шумном
   мой верный гном им вслед бросает скалы.

                Андрей Белый

Название этого цикла текстов, "Возврат", имеет двоякое значение: это и возврат из бездны на пир Мага низвергнутых высшими иерархиями "братьев" - но и возврат Мага, в конце концов, обратно к пресуществлённой Божественной Любви, отказ от взаимодействия с Дьявольскими необузданными Стихиями:

 
   Лазурь, темнея, рассыпает искры...
   Ряд льдистых круч блестит грядой узорной.
   Я вновь один в своей пещере горной.
   Над головой полет столетий быстрый.
   
                Андрей Белый
*
  ГНОМ
   
   1
   
   Вихрь северный злился,
   а гном запоздалый
   в лесу приютился,
   надвинув колпак ярко-алый.
   
   Роптал он: "За что же,
   убитый ненастьем,
   о боже,
   умру - не помянут участьем!"
   
   Чредою тягучей
   года протекали.
   Морщинились тучи.
   И ливни хлестали.
   
   Все ждал, не повеет ли счастьем.
   Склонился усталый.
   Качался с участьем
   колпак ярко-алый.
   
   
   2
   
   Неслышно зловещего грома.
   Ненастье прошло - пролетело.
   Лицо постаревшего гнома
   в слезах заревых огневело.
   
   Сказал он: "Довольно, довольно..."
   В лучах борода серебрилась.
   Сказал - засмеялся невольно,
   улыбкой лицо просветлилось.
   
   И вот вдоль заросшей дороги
   Неслась песнь старинного гнома:
   "Несите меня, моя ноги,
   домой, заждались меня дома".
   
   Так пел он, смеясь сам с собою.
   Лист вспыхнул сияньем червонца.
   Блеснуло прощальной каймою
   зеркальное золото солнца.
   
                Андрей Белый

В этом цикле стихотворений Андрей Белый описывает Мировые Стихии, надмирные, управляющие материальностью силы скандинавских легенд, ждущие своего преображения Божественным Светом, алчущие этого преображения.

 Роптал он: "За что же,
   убитый ненастьем,
   о боже,
   умру - не помянут участьем!"

                Андрей Белый

Но почему-то эти алчущие Божественного, Божественного Света, Божественной Любви Мировые Стихии не могут прорваться в мистические области Божественного, хотя очень хотят. Это, впрочем, и путь всякого глубокого христианского мистика: долгое время невозможно бывает преобразиться, "совлечься ветхого человека" как учит апостол Павел, приобщиться к безбурному, лазурному, безмятежному. я тоже не могла этого в храме и всё пыталась выяснить у священников, чем же я грешна, почему не получается - но священники мне в этом вообще не помогли, и я бросила храмовую мистику.

 И вот вдоль заросшей дороги
   Неслась песнь старинного гнома:
   "Несите меня, моя ноги,
   домой, заждались меня дома".
   
   Так пел он, смеясь сам с собою.
   Лист вспыхнул сияньем червонца.
   Блеснуло прощальной каймою
   зеркальное золото солнца.

                Андрей Белый

*  ЖИЗНЬ
   Посвящается Г. К. Балтрушайтису
   1
   
   Сияя перстами, заря рассветала
   над морем, как ясный рубин.
   Крылатая шхуна вдали утопала.
   Мелькали зубцы белых льдин.
   
   Душа молодая просила обмана.
   Слеза нам туманила взор.
   Бесстрашно отчалил средь хлопьев тумана
   от берега с песней помор.
   
   Мы сдвинули чаши, наполняв до краю
   душистым янтарным вином.
   Мы плакали молча, о чем, я не знаю.
   Нам весело было вдвоем.
   
   
   2
   
   Года проходили... Угрозой седою
   Полярная ночь шла на нас.
   Мы тихо прощались с холодной зарею
   в вечерний, тоскующий час.
   
   Крылатая шхуна в туман утопала,
   качаясь меж водных равнин.
   Знакомым пятном равнодушно сияла
   стена наплывающих льдин...
   
   Старушка, ты робко на друга взглянула, -
   согбенный, я был пред тобой,
   Ты, прошлое вспомнив, тихонько вздохнула,
   поникла седой головой.
   
   
   3
   
   Я глухо промолвил: "Наполним же чаши...
   Пусть сердце забьется опять...
   Не мы, так другие, так правнуки наши
   зарю будут с песней встречать...
   
   Пускай же охватит нас тьмы бесконечность -
   сжимается сердце твое?
   Не бойся: засветит суровая Вечность
   полярное пламя свое!.."
   
   Знакомую песню вдали затянули.
   Снежинки мелькали кругом...
   Друг другу в глаза мы с улыбкой взглянули.
   Наполнили чашу вином.
   
                Андрей Белый

Описывается в этом цикле текстов опять поход храбрых, стойких Воинов за Золотым Руном, за золотом солнца. Вся жизнь - такой поход. Жизнь простого викинга, помора, Мага, обитающего в северном краю скандинавских легенд. И долго, долго, может быть, всю жизнь, бывает этот поход бесполезен, нет в нём Победы. 


Я глухо промолвил: "Наполним же чаши...
   Пусть сердце забьется опять...
   Не мы, так другие, так правнуки наши
   зарю будут с песней встречать...

                Андрей Белый
*
   ОДИН
   
   Посвящается
   Сергею Львовичу
   Кобылинскому
   
   Окна запотели.
   На дворе луна.
   И стоишь без цели
   у окна.
   
   Ветер. Никнет, споря,
   ряд седых берез.
   Много было горя...
   Много слез...
   
   И встает невольно
   скучный ряд годин.
   Сердцу больно, больно.
   Я один.

                Андрей Белый

Это стихотворение - небольшая лунная мелодическая вещица. В нём нет мистики, только эмоции. Чем-то эта вещица напоминает вещи Фета (Серебряный Век очень ценил Фета, передающего тончайшие ощущения, состояния, оттенки состояний; Серебряный век очень ценил Фета и знал Фета лучше, чем знаю его я.)

*
 Знаю
   
   Посвящается О. М. Соловьевой
   
   Пусть на рассвете туманно -
   знаю - желанное близко...
   Видишь, как тает нежданно
   образ вдали василиска?
   Пусть все тревожно я странно...
   
   Пусть на рассвете туманно -
   знаю - желанное близко.
   
   Нежен восток побледневший.
   Знаешь ли - ночь на исходе?
   Слышишь ли - вздох о свобода -
   вздох ветерка улетевший -
   весть о грядущем восходе?
   
   Спит кипарис онемевший.
   Знаешь ли - ночь на исходе?
   
   Белые к сердцу цветы я
   вновь прижимаю невольно.
   
   Эта мечты золотые,
   эти улыбки святые
   в сердце вонзаются больно...
   
   Белые к сердцу цветы я
   вновь прижимаю невольно.
   
                Андрей Белый

В этом стихотворении опять, как в цикле стихов, посвящённом Бальмонту, особенно ясно проявилась напевность лирики Белого, достигающаяся повторами мелодических строк. Напомню напевное из посвящения Бальмонту:

 
 В золотистой дали
   облака, как рубины, -
   облака, как рубины, прошли,
   как тяжелые, красные льдины.
   
                Андрей Белый

В тексте описано пробуждение Духа к влиянию на этот Дух Божественного.

ВОЗМЕЗДИЕ
   
   Посвящается Эллису
   
   1
   
   Пусть вокруг свищет ветер сердитый,
   облака проползают у ног.
   Я блуждаю в горах, - позабытый,
   в тишине замолчавший пророк.
   
   Горький вздох полусонного кедра.
   Грустный шепот: "Неси же свой крест..."
   Черный бархат истыкан так щедро
   бесконечностью огненных звезд.
   
   Великан, запахнувшийся в тучу,
   как утес, мне грозится сквозь мглу.
   Я кричу, что осилю все кручи,
   не отдам себя в жертву я злу.
   
   
   2
   
   И все выше и выше всхожу я.
   И все легче и легче дышать.
   Крутизны и провалы минуя,
   начинаю протяжно взывать.
   
   Се, кричу вдохновенный и дикий:
   "Иммануил грядет! С нами бог!"
   Но оттуда, где хаос великий,
   раздается озлобленный вздох.
   
   И опять я подкошен кручиной.
   Еще радостный день не настал.
   Слишком рано я встал над низиной,
   слишком рано я к спящим воззвал.
   
   И бегут уж с надеждою жгучей
   на безумные крики мои,
   но стою я, как идол, над кручей,
   раздирая одежды свои.
   
   
   3
   
   Там... в низинах... ждут с верой денницу.
   Жизнь мрачна и печальна, как гроб.
   Облеките меня в багряницу!
   Пусть вонзаются тернии в лоб.
   
   Острым тернием лоб увенчайте!
   Обманул я вас песнью своей.
   Распинайте меня, распинайте.
   Знаю - жаждете крови моей.
   
   На кресте пригвожден. Умираю.
   На щеках застывает слеза.
   Кто-то, милый, мне шепчет: "Я знаю",
   поцелуем смыкает глаза.
   
   Ах, я знаю - средь образов горных
   пропадет сиротливой мечтой,
   лишь умру, - стая воронов черных,
   что кружилась всю жизнь надо мной.
   
   Пригвожденный к кресту, умираю.
   На щеках застывает слеза.
   Кто-то, милый, мне шепчет: "Я знаю".
   Поцелуем смыкает уста.
   
   
   4
   
   Черный бархат, усеянный щедро
   миллионами огненных звезд.
   Сонный вздох одинокого кедра.
   Тишина и безлюдье окрест.
   
                Андрей Белый

Здесь снова мотив Божественного утешения, который мы уже видели в тексте "Вечный зов":

И сквозь вихрь непрерывных веков
   что-то снова коснулось меня, -
   тот же грустно-задумчивый зов:
   "Объявись - зацелую тебя..."

                Андрей Белый "Вечный зов"

 Я сижу под окном.
   Прижимаюсь к решетке, молясь.
   В голубом
   все застыло, искрясь.
   
   И звучит из дали:
   "Я так близко от вас,
   мои бедные дети земли,
   в золотой, янтареющий час..."
   
   И под тусклым окном
   за решеткой тюрьмы
   ей машу колпаком:
   "Скоро, скоро увидимся мы..."
   
   С лучезарных крестов
   нити золота тешат меня...
   Тот же грустно-задумчивый зов:
   "Объявись - зацелую тебя..."

                Андрей Белый "Вечный зов"

 На кресте пригвожден. Умираю.
   На щеках застывает слеза.
   Кто-то, милый, мне шепчет: "Я знаю",
   поцелуем смыкает глаза.

                Андрей Белый "Возмездие"

Мистик предстаёт в тексте "Возмездие" мучеником за Христа - это сам Христос ему шепчет "я знаю", "поцелуем смыкает глаза". По этой причине этот мученик - пророк: он постоянно испытывает опыт Богообщения. Ему грозится "Великан, запахнувшийся в тучу": не преображённые Мировые Стихии. С Дьяволом борется Христос, но с не преображёнными Мировыми Стихиями, с собственными страстями пророк должен выдержать битву сам:

Я кричу, что осилю все кручи,
   не отдам себя в жертву я злу.
   
*
Се, кричу вдохновенный и дикий:
   "Иммануил грядет! С нами бог!"
   Но оттуда, где хаос великий,
   раздается озлобленный вздох.
   
                Андрей Белый "Возмездие"

Если правильно помню и не совру, было пророчество, что Дева родит непорочно и наречёт имя Сыну "Иммануил", что означает "С нами Бог". Мария, точно, родила непорочно, правда, каким образом вполне исполнилось пророчество (а Писание полагает, что пророчество исполнилось вполне), если Сыну было дано имя не Иммануил, а Иисус, мне не вполне понятно. Ну да ладно. Как бы там ни было, "Иммануил грядёт" означает "Грядёт Христос". 

Этои катрен из цикла "Возмездие" можно понять двояко, может быть, Белый так двояко и понимал: то ли Мистик призывает Христа, восходя на горы Духа; то ли Мистик сам - воплощённый Христос. В "Египетской Книге Мёртвых" мы можем прочесть, что каждый человек - младший брат бога Озириса, младший Озирис. После смерти (или, добавлю от себя, в мистическом молитвенном постижении, восхождении) этот Младший Озирис должен добраться до страны Старшего Озириса, минуя на своём пути все преграды, ловушки и западни. Я это понимаю так, что страна Старшего Озириса - это некое состояние психики, духовное состояние. Исходная точка пути Младшего Озириса - психические, духовные состояния среднего мирского человека, ни в чём не похожие на духовные состояния Старшего Озириса. Младший Озирис, "восходя на горы", постепенно изменяет состояния своей психики, состояния своего Духа; каждая  следующая перемена состояний - промежуточный пункт на пути из земной реальности в страну Старшего Озириса.

Подобно тому, как я описала об Озирисе, Мистик в тексте Андрея Белого - Младший Христос, так мне видится. Он восходит "на горы" к Старшему Христу, и Старший Христос его на пути утешает, помогает ему.   

И опять я подкошен кручиной.
   Еще радостный день не настал.
   Слишком рано я встал над низиной,
   слишком рано я к спящим воззвал.

                Андрей Белый "Возмездие"

Здесь мы возвращаемся к тексту "Возврат", в котором  Мистик-Маг пытается, как Христос, как высшие иерархии мистические, преобразить своим собственным Светом Мировые Стихии, но терпит поражение. Мистик-Маг ещё не достиг того мистического, духовного уровня, находясь на котором, он мог бы это сделать.

   И опять я подкошен кручиной.
   Еще радостный день не настал.
   Слишком рано я встал над низиной,
   слишком рано я к спящим воззвал.
   
   И бегут уж с надеждою жгучей
   на безумные крики мои,
   но стою я, как идол, над кручей,
   раздирая одежды свои.
   
                Андрей Белый "Возмездие"

Здесь, полагаю, о том, как мистик пытается достичь требующегося ему духовного уровня жёсткой аскезой, страстным порывом вон из тёмных страстей, из взоимодействия с Мировыми Стихиями - в Божественную Любовь. Но мистик не достигнет таким образом Божественной Любви. Бороться со страстями с помощью страстей - всё равно, что, как остроумно сказал диакон Андрей Кураев, "Бороться с пустотой, выгоняя её в форточку".

Тем не менее, аскеза, страстное умерщвление плоти имеет смысл. Так не достичь Божественной Любви, но так можно, с помощью тех же страстей, умертвить свои тёмные страсти - клин клином вышибить. Умертвить тёмные страсти, и в полуживом состоянии ждать вмешательства в твою духовную реальность Старшего Христа, высших Божественных иерархий. В Писании перед явлением в мир Христа явился в мир Иоанн Предтеча.

„Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте сте­зи Ему“. Явился Иоанн, крестя в пустыне и проповедуя креще­ние покаяния для прощения грехов. И выходили к нему вся стра­на Иудейская и Иерусалимляне; и крестились от него все в реке Иордане, исповедуя грехи свои» (Мк. 1:1–5) 

"Я крещу водой во оставление грехов, а Идущий за мной будет крестить Духом в Жизнь Вечную" (недословно, вроде как-то так), проповедовал Иоанн Предтеча.

Аскетическое восхождение - такое крещение водой, умерщвление собственных греховных страстей ради того, чтобы Старшему Христу было удобнее легче вмешаться в духовную реальность Мистика.

В низинах ждут Денницу. Ждут, может быть, не преображённых страстей, которыми всё начнётся - ими же всё и закончится. Мистик - не Денница, он Младший Христос, за это его распинают.

Так Мистик принимает и муки за Христа, и Христово утешение. Мистик мёртв. В мире ничего не изменилось. будут новые мистики, как были они прежде. 

Черный бархат, усеянный щедро
   миллионами огненных звезд.
   Сонный вздох одинокого кедра.
   Тишина и безлюдье окрест.

                Андрей Белый "Возмездие"

Муки Мистика - возмездие за его дерзновение, за то, что он своей духовной войной, своей волей пытался стяжать себе Божественную Любовь.

 БЕЗУМЕЦ
   
   Посвящается А. С. Челищеву
   
   1
   
   "Вы шумите. Табачная гарь
   дымно-синие стелет волокна.
   Золотой мой фонарь
   зажигает лучом ваши окна.
   
   Это я в заревое стекло
   к вам стучусь в час вечерний.
   Снеговое чело
   разрывают, вонзясь, иглы терний.
   
   Вот скитался я долгие дни
   и тонул в предвечерних туманах.
   Изболевшие ноги мои
   в тяжких ранах.
   
   Отворяют. Сквозь дымный угар
   задают мне вопросы.
   Предлагают, открыв портсигар,
   папиросы.
   
   Ах, когда я сижу за столом
   и, молясь, замираю
   в неземном,
   предлагают мне чаю...
   
   О, я полон огня,
   предо мною виденья сияют...
   Неужели меня
   никогда не узнают?.."
   
   
   2
   
   Помним всё. Он молчал,
   просиявший, прекрасный.
   За столом хохотал
   кто-то толстый и красный.
   
   Мы не знали тогда ничего.
   От пирушки в восторге мы были.
   А его,
   как всегда, мы забыли.
   
   Он, потупясь, сидел
   с робким взором ребенка.
   Кто-то пел
   звонко.
   
   Вдруг
   он сказал, преисполненный муки,
   побеждая испуг,
   взявши лампу в дрожащие руки:
   
   "Се дарует нам свет
   Искупитель,
   я не болен, нет, нет:
   я - Спаситель..."
   
   Так сказав, наклонил
   он свой лик многодумный...
   Я в тоске возопил:
   "Он - безумный".
   
   
   3
   
   Здесь безумец живет.
   Среди белых сиреней.
   На террасу ведет
   ряд ступеней.
   
   За ограду на весь
   прогуляться безумец не волен...
   Да, ты здесь!
   Да, ты болен!
   
   Втихомолку, смешной,
   кто-то вышел в больничном халате,
   сам не свой,
   говорит на закате.
   
   Грусть везде...
   Усмиренный, хороший,
   пробираясь к воде,
   бьет в ладоши.
   
   Что ты ждешь у реки,
   еле слышно колебля
   тростники,
   горьких песен зеленого стебля?
   
   Что, в зеркальность глядясь,
   бьешь в усталую грудь ты тюльпаном?
   Всплеск, круги... И, смеясь,
   утопает, закрытый туманом.
   
   Лишь тюльпан меж осоки лежит
   весь измятый, весь алый...
   Из больницы служитель бежит
   и кричит, торопясь, запоздалый.

                Андрей Белый

Этот текст опять перекликается с текстом "Вечный зов": и там и здесь тема безумия. И одинаковое отношение Поэта к своему Герою в "Вечном Зове" и в "Безумце": Белый и сам сомневается, не безумен ли Герой. В "Вечном Зове" это сомнение выражено в концовке текста:

 С лучезарных крестов
   нити золота тешат меня...
   Тот же грустно-задумчивый зов:
   "Объявись - зацелую тебя..."
   
   Полный радостных мук,
   утихает дурак.
   Тихо падает на пол из рук
   сумасшедший колпак.

                Андрей Белый "Вечный зов"

Герой, несомненно, пророк: Героя утешает Божесвенное вмешательство в его духовную реальность: "Тот же грустно-задумчивый зов: "Объявись - зацелую тебя..."" Но в самом-то финале текста всё же духовное поражение, а не духовная победа. В финале текста Герой - дурак, "полный радостных мук", а не заточённый пророк.

В тексте "Безумец" сомнение во вменяемости Героя выражено Автором прямо:

Вдруг
   он сказал, преисполненный муки,
   побеждая испуг,
   взявши лампу в дрожащие руки:
   
   "Се дарует нам свет
   Искупитель,
   я не болен, нет, нет:
   я - Спаситель..."
   
   Так сказав, наклонил
   он свой лик многодумный...
   Я в тоске возопил:
   "Он - безумный".

Но и здесь всё-таки сомнение во вменяемости Героя, а не чёткое утверждение его безумия. и, в отличие от текста "Вечный зов", текст "Безумец" заканчивает не духовным поражением, но духовной победой:


Что ты ждешь у реки,
   еле слышно колебля
   тростники,
   горьких песен зеленого стебля?
   
   Что, в зеркальность глядясь,
   бьешь в усталую грудь ты тюльпаном?
   Всплеск, круги... И, смеясь,
   утопает, закрытый туманом.
   
   Лишь тюльпан меж осоки лежит
   весь измятый, весь алый...
   Из больницы служитель бежит
   и кричит, торопясь, запоздалый.

                Андрей Белый "Безумец"

Герой тонет в воде, в смерти, в иномировой, не имеющей отношения к психбольнице реальности, в своих озарениях, видениях и прозрениях, и вспоминается здесь цветаевское посвящение Александру Блоку:

А над равниной —
Крик лебединый.
Матерь, ужель не узнала сына?
Это с заоблачной — он — версты,
Это последнее — он — прости.

А над равниной —
Вещая вьюга.
Дева, ужель не узнала друга?
Рваные ризы, крыло в крови…
Это последнее он: — Живи!

Над окаянной —
Взлет осиянный.
Праведник душу урвал — осанна!
Каторжник койку-обрел-теплынь.
Пасынок к матери в дом. — Аминь.

                Марина Цветаева

Запоздало бегущий из больницы, кричащий служитель не может удержать пророка в той бытовой уродливой реальности, в которой пророк - больной в психбольнице, дурак.

Это я в заревое стекло
   к вам стучусь в час вечерний.
   Снеговое чело
   разрывают, вонзясь, иглы терний.
   
   Вот скитался я долгие дни
   и тонул в предвечерних туманах.
   Изболевшие ноги мои
   в тяжких ранах.
   
   Отворяют. Сквозь дымный угар
   задают мне вопросы.
   Предлагают, открыв портсигар,
   папиросы.
   
   Ах, когда я сижу за столом
   и, молясь, замираю
   в неземном,
   предлагают мне чаю...

                Андрей Белый "Безумец"

Описан реальный, не безумный, опыт духовного постижения: "Вот скитался я долгие дни и тонул в предвечерних туманах".

Пророк приходит к людям, в светское общество, чтобы открыть им свои озарения, поделиться с ними постигнутой им духовной реальностью; и таким диссонансом тут режут души светские, иронические, бытовые жесты собеседников в ответ на его проповедь:

Отворяют. Сквозь дымный угар
   задают мне вопросы.
   Предлагают, открыв портсигар,
   папиросы.
   
   Ах, когда я сижу за столом
   и, молясь, замираю
   в неземном,
   предлагают мне чаю...

                Андрей Белый "Безумец"

Безумен Герой текста, с точки зрения Андрея Белого, не потому, что этот Герой постигает духовное, а потому, что он впёрся в светское общество и в этом светском обществе проповедует:

 Вдруг
   он сказал, преисполненный муки,
   побеждая испуг,
   взявши лампу в дрожащие руки:
   
   "Се дарует нам свет
   Искупитель,
   я не болен, нет, нет:
   я - Спаситель..."
   
   Так сказав, наклонил
   он свой лик многодумный...
   Я в тоске возопил:
   "Он - безумный".

                Андрей Белый "Безумец"

Для Героя текста все бытовые вещи, все подробности бытия светского общества имеют философский, духовный смысл; Герою органично взять в дрожащие руки лампу и сообщить, что это свет Искупителя от неё исходит. Это органично для Героя, но не органично с точки зрения Андрея Белого. Свет от лампы, полагает Андрей Белый, со светом, даруемым Искупителем, никак не связан, и вообще в каждой ситуации вменяемые люди ведут себя уместно: в светском обществе предстают в маске светскости; духовную реальность постигают в одиночестве или среди братьев по духу. Интересно, что Александру Блоку, духовному брату Андрея Белого, тоже символисту, посвящено совсем другое, разобранное нами выше стихотворение:

 ОПАЛА
   
   Посвящается А. А. Блоку
   
   Блестящие ходят персоны,
   повсюду фаянс и фарфор,
   расписаны нежно плафоны,
   музыка приветствует с хор.
   
   А в окнах для взора угодный,
   прилежно разбитый цветник.
   В своем кабинете дородный
   и статный сидит временщик.
   
   В расшитом камзоле, при шпаге,
   в андреевском ордене он.
   Придворный, принесший бумаги,
   отвесил глубокий поклон, -
   
   Приветливый, ясный, речистый,
   отдавшийся важным делам.
   Сановник платочек душистый
   кусает, прижавши к устам.
   
   Докладам внимает он мудро.
   Вдруг перстнем ударил о стол.
   И с буклей посыпалась пудра
   на золотом шитый камзол.
   
   "Для вас, государь мой, не тайна,
   что можете вы пострадать:
   и вот я прошу чрезвычайно
   сию неисправность изъять..."
   
   Лицо утонуло средь кружев.
   Кричит, раскрасневшись: "Ну что ж!.
   Татищев, Шувалов, Бестужев -
   у нас есть немало вельмож -
   
   Коль вы не исправны, законы
   блюсти я доверю другим...
   Повсюду, повсюду препоны
   моим начинаньям благим!.."
   
   И, гневно поднявшись, отваги
   исполненный, быстро исчез.
   Блеснул его перстень и шпаги
   украшенный пышно эфес.
   
   Библиотека русской классики 57 Опала
   Идет побледневший придворный...
   Напудренный щеголь в лорнет
   глядит - любопытный, притворный:
   "Что с вами? Лица на вас нет...
   
   В опале?.. Назначен Бестужев?"
   Главу опустил - и молчит.
   Вкруг море камзолов и кружев,
   волнуясь, докучно шумит.
   
   Блестящие ходят персоны,
   музыка приветствует с хор,
   окраскою нежной плафоны
   ласкают пресыщенный взор.

                Андрей Белый

может быть, Белый полагает, что Блок, в отличие от Героя текста "Безумец", в состоянии вести себя уместно, носить в светском обществе не лишённые определённого шарма светские маски. Вспомним, как высказалась в разговоре с матерью Аглаи покровительница дома Аглаи из высшего света о князе Мышкине как о возможном женихе Аглаи, недословно: "Что ж, и плох, и хорош. По-моему, скорее плох, чем хорош". Такой нелестный отклик о себе князь Мышкин заслужил, говоря что-то такое искреннее из самых глубин души поперёк мёртвого светского этикета, скучающим, живущим привычкою, не интересующимся его откровениями людям на приёме в доме Аглаи. Князь Мышкин "И плох, и хорош". Хорош он духовно, искренний, живой среди мёртвого света человек - а всё-таки плох: не умеет чувствовать, кому и когда нужна его искренность, а кому и когда не нужна: "идиот", одним словом.

   Здесь безумец живет.
   Среди белых сиреней.
   На террасу ведет
   ряд ступеней.
   
   За ограду на весь
   прогуляться безумец не волен...
   Да, ты здесь!
   Да, ты болен!

    Грусть везде...
   Усмиренный, хороший,
   пробираясь к воде,
   бьет в ладоши.

             Андрей Белый "Безумец"

Так чуть было не оканчиваются духовным поражением искания Героя. "Усмирённый, хороший", превращённый в психического урода - но - не совсем усмирённый, хороший:

 Всплеск, круги... И, смеясь,
   утопает, закрытый туманом.
   
   Лишь тюльпан меж осоки лежит
   весь измятый, весь алый...
   Из больницы служитель бежит
   и кричит, торопясь, запоздалый.

                Андрей Белый "Безумец"

А всё-таки - ясно - и хорош, не только плох. И Андрей Белый сорадуется со своим победившим в итоге мир Героем-пророком.

*
ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ
   
   Стоял я дураком
   в венце своем огнистом,
   в хитоне золотом,
   скрепленном аметистом, -
   один, один, как столб,
   в пустынях удаленных, -
   и ждал народных толп
   коленопреклоненных...
   Я долго, тщетно ждал,
   в мечту свою влюбленный...
   На западе сиял,
   смарагдом окаймленный,
   мне палевый привет
   потухшей чайной розы.
   На мой зажженный свет
   пришли степные козы.
   На мой призыв завыл
   вдали трусливый шакал...
   Я светоч уронил
   и горестно заплакал:
   "Будь проклят, Вельзевул -
   лукавый соблазнитель, -
   не ты ли мне шепнул,
   что новый я Спаситель?..
   О проклят, проклят будь!...
   Никто меня не слышит..."
   Чахоточная грудь
   так судорожно дышит.
   На западе горит
   смарагд бледно-зеленый...
   На мраморе ланит
   пунцовые пионы...
   Как сорванная цепь
   жемчужин, льются слезы...

  Помчались быстро в степь
   испуганные козы.
   
                Андрей Белый

Описан соблазнённый Вельзевулом - внешним блеском, громом, внешнею славой - Мистик:

Стоял я дураком
   в венце своем огнистом,
   в хитоне золотом,
   скрепленном аметистом

Вспоминается тут из цикла Черубины де Габриак "Пророк":

Он пришел сюда от Востока,
Запыленным плащом одет,
Опираясь на жезл пророка,
А мне было тринадцать лет.

Он, как весть о моей победе,
Показал со скалистых круч
Город, отлитый весь из меди
На пожарище рдяных туч.

Там — к железным дверям собора
Шел Один — красив и высок.
Его взгляд — торжество позора,
А лицо — золотой цветок.

На камнях, под его ногами,
Разгорался огненный след,
Поднимал он черное знамя…
А мне было тринадцать лет…

                Черубина де Габриак

Внешний блеск - медный город, пожарище рдяных туч; берущая начало из этого внешнего блеска Легенда. "Он, как весть о моей победе" - победа, сопричастность к блестящей, золотой Легенде.

Мистик, послушав Вельзевула о своей новой и внешней, не выстраданной долгим  подвижничеством славе, о том, что он - Властитель над миром в венце, а золотом скреплённом аметистом хитоне, только распугал в степи коз. Вместо того, чтобы постигать Божественное, восходить духовно всё выше по этим состояниям, этот Мистик погрузился в самолюбование, желание власти, внешней мирской славы.

Прощай навек,
Умирающий век,
Паутинка дорог,
Мой придуманный бог.
Лететь - упасть,
Разменяться на власть,
На блестящий мираж,
На разбитый витраж...
Прощай - навек...

          Ира Плющ "Образ Демона"

-Есть какая-то детская непосредственность притягательная в этом искреннем желании внешнего блеска, восхищении мирскою славой. Есть в этом и отверженность от Бога, одиночество. Цветаева писала, что её рыцарский кодекс велит ей всегда вставать на сторону побеждённого, а не победителя.

Они шли вперёд, от сраженья к сраженью,
Хоть знали, что им победить не удастся,
что в этой войне суждено пораженье.
И всё же - вперёд, надо к ночи добраться...

Вокруг липкий сумрак, вокруг - только скалы.
И, ластясь, метель обнимает за плечи.
В глазах жажда мести, и князь, гневно скалясь,
Торопит коня в ускользающий вечер...

Их выбор был сделан. Их жребий был брошен.
Им судьи - столетья теперь, а не боги.
Под взглядами звёзд - бриллиантовых крошек -
Мерцают мечи на изломах дороги...

                Ира Плющ "Образ Демона"

*
Одно из последних стихотворений сборника "Золото в лазури" - стихотворение-декларация, стихотворение-поэтичнеский манифест:

 МОИ СЛОВА
   
   Мои слова - жемчужный водомет,
   средь лунных снов, бесцельный,
   но вспененный, -
   капризной птицы лёт,
   туманом занесенный.
   
   Мои мечты - вздыхающий обман,
   ледник застывших слез, зарей горящий, -
   безумный великан,
   на карликов свистящий.
   
   Моя любовь - призывно-грустный звон,
   что зазвучит и улетит куда-то, -
   неясно-милый сон,
   уж виданный когда-то.

                Андрей Белый

И Белый, и Блок пытались выразить своим творчеством НесказАнное, смутные оттенки неясных чувств, состояний. Вспоминается здесь текст из уже разобранного нами выше цикла стихотворений "Великан":

    "Поздно уж, милая, поздно... усни:
   это обман...
   Может быть, выпадут лучшие дни.
   
   Мы не увидим их... Поздно... усни...
   Это - обман".
   
   Ветер холодный призывно шумит,
   холодно нам...
   Кто-то огромный, в тумане бежит...
   
   Тихо смеется. Рукою манит.
   Кто это там?
   
   Сел за рекою. Седой бородой
   нам закивал
   и запахнулся в туман голубой.
   
   Ах, это, верно, был призрак ночной...
   Вот он пропал.
   
   Сонные волны бегут на реке.
   Месяц встает.
   Ветер холодный шумит в тростнике.
   
   Кто-то, бездомный, поет вдалеке,
   сонный поет.
   
   "Все это бредни... Мы в поле одни.
   Влажный туман
   нас, как младенцев, укроет в тени...
   
   Поздно уж, милая, поздно. Усни.
   Это - обман..."

                Андрей Белый

Стихи Белого - предчувствие встречи с НескаАанным, положим, с Мировыми Стихиями, которые олицетворяет в вышеприведённом тексте образ Великана.

 Мои мечты - вздыхающий обман,
   ледник застывших слез, зарей горящий, -
   безумный великан,
   на карликов свистящий.

                Андрей Белый

Стихи Андрея Белого - такое предчувствие встречи, соприкосновения с незнаемым, иномировым.

 С. М. СОЛОВЬЕВУ
   
   Сердце вещее радостно чует
   призрак близкой священной войны.
   Пусть холодная вьюга бунтует -
   Мы храним наши б е л ы е сны.
   Нам не страшно зловещее око
   великана из туч буревых.
   Ах, восстанут из тьмы два пророка.
   Дрогнет мир от речей огневых.
   И на северных бедных равнинах
   разлетится их клич боевой
   о грядущих, священных годинах,
   о последней борьбе мировой,
   Сердце вещее радостно чует
   признак близкой, священной войны.
   Пусть февральская вьюга бунтует -
   мы храним наши б е л ы е сны.
 
                Андрей Белый

Стихотворение посвящено какому-то родственнику основателя философии Символизма, Владимира Соловьёва. Белый в таблице цветовых соответствий Андрея Белого - цвет, вмещающий в себя все остальные цвета, цвет Бога.

Заканчивается сборник "Золото в лазури" ещё одной декларацией, текстом, посвящённым Владимиру Соловьёву:

 РАЗДУМЬЕ
   
   Посвящается памяти Вл. С. Соловьева
   
   Ночь темна. Мы одни.
   Холод. Ветер ночной
   деревами шумит. Гасит в поле огни.
   Слышен зов: "Не смущайтесь... я с вами...
   за мной!..."
   
   И не знаешь, кто там.
   И стоишь, одинок.
   И боишься довериться радостным снам.
   И с надеждой следишь, как алеет восток.
   
   В поле зов: "Близок день.
   В смелых грезах сгори!"
   Убегает на запад неверная тень.
   И все ближе, все ярче сиянье зари.
   
   Дерева шелестят:
   "То не сон, не обман..."
   Потухая, вверху робко звезды блестят...
   И взывает пророк, проходя сквозь туман.

                Андрей Белый

Декларация здесь в самом том факте, что текст посвящён Владимиру Соловьёву, учителю, философию которого Белый перенял, философию которого Белый интерпретировал. То, что посвящённым Владимиру Соловьёву циклом завершается сборник, указывает нам, что именно в философии Владимира Соловьёва следует искать ключ к смыслам сборника. 

Слышен зов: "Не смущайтесь... я с вами...
   за мной!..."

Это и пророк Соловьёв зовёт; это и зовёт пророка Соловьёва и его учеников-символистов Божественное.

СБОРНИК "УРНА" 1909 ГОД

СОЗИДАТЕЛЬ
   
   Грустен взор. Сюртук застегнут.
   Сух, серьезен, строен, прям -
   
   Ты над грудой книг изогнут,
   Труд несешь грядущим дням.
   
   Вот бежишь: легка походка;
   Вертишь трость - готов напасть.
   
   Пляшет черная бородка,
   В острых взорах власть и страсть.
   
   Пламень уст - багряных маков -
   Оттеняет бледность щек.
   
   Неизменен, одинаков,
   Режешь времени поток.
   
   Взор опустишь, руки сложишь...
   В мыслях - молнийный излом.
   
   Замолчишь и изнеможешь
   Пред невеждой, пред глупцом.
   
   Нет, не мысли, - иглы молний
   Возжигаешь в мозг врага.
   
   Стройной рифмой преисполни
   Вихрей пьяные рога,
   
   Потрясая строгим тоном
   Звезды строящий эфир...
   
   Где-то там... за небосклоном
   Засверкает новый мир: -
   
   Там за гранью небосклона -
   Небо, небо наших душ:
   
   Ты его в земное лоно
   Рифмой пламенной обрушь.
   
   Где-то новую туманность
   Нам откроет астроном: -
   
   Мира бренного обманность -
   Только мысль о прожитом.
   
   В строфах - рифмы, в рифмах - мысли
   Созидают новый свет...
   
   Над душой твоей повисли
   Новые миры, поэт.
   
   Все лишь символ... Кто ты? Где ты?..
   Мир - Россия - Петербург -
   
   Солнце - дальние планеты...
   Кто ты? Где ты, демиург?..
   
   Ты над книгою изогнут,
   Бледный оборотень, дух...
   
   Грустен взор. Сюртук застегнут.
   Горд, серьезен, строен, сух.

                Андрей Белый посв. Валерию Брюсову

Из переписки Блока и Белого мне известно, что Белый боролся с Брюсовым мистическою борьбой. В "Комментариях" к роману Андрея Белого "Петербург" поясняется, что Андрей Белый в этой мистической борьбе позиционировал себя как адепта Сил Света, а Брюсова - как адепта Сил Тьмы.

Несмотря на эту борьбу - или именно благодаря потому, что Белый позиционировал себя в этой борьбе как адепта Светлой стороны - Белый посвящает Брюсову эти воспевающие Брюсова стихи. Адепт Сил Света всегда, конечно, ищет в своём "тёмном" противнике всё то хорошее, поэтическое, возвышенное, что в этом противнике есть. Существование в противнике хорошего, поэтического, возвышенного - уже само по себе, изначально, частичная победа Сил Света в борьбе Света и Тьмы.

Брюсов в этом посвящении Андрея Белого предстаёт нам как собранный, в неотмирное погружённый мистик, внимательно изучающий науки книжник. "В острых взорах власть и страсть" - Тьма ли, Свет ли во взорах - пожалуй, и Тьма и Свет. От Света во взорах то, что в этих взорах неотмирные, духовные категории, власть и страсть, а не единственное желание жрать, весь мир сожрать и не подавиться, задавить мир своею тупою, склизкою обжравшейся массою, как вот об этом в романе Белого "Петербург":

""Прислушайтесь к шуму..."

     "Да, изрядно шумят".

     "Звук шума на "и", но слышится "ы"..."

     Липпанченко, осовелый, погрузился в какую-то думу.

     -- "В звуке "ы" слышится что-то тупое и склизкое...

[...]

Незнакомец   мой  прервал  свою   речь:  Липпанченко  сидел  перед  ним
бесформенной глыбою; и д ы м от его папиросы  осклизло обмыливал  атмосферу:
сидел Липпанченко  в  облаке;  незнакомец  мой на него посмотрел  и  подумал
"тьфу, гадость -- татарщина"... Перед ним сидело просто какое-то "Ы"..." (Андрей Белый "Петербург")

Брюсов - символист, как и Белый.

 Потрясая строгим тоном
   Звезды строящий эфир...
   
   Где-то там... за небосклоном
   Засверкает новый мир

[...]

В строфах - рифмы, в рифмах - мысли
   Созидают новый свет...
   
   Над душой твоей повисли
   Новые миры, поэт.
   
   Все лишь символ... Кто ты? Где ты?..
   Мир - Россия - Петербург -
   
   Солнце - дальние планеты...
   Кто ты? Где ты, демиург?..

Это идея Символизма: Поэт как демиург, как мистик, создающий своею поэзией некую представленную во внешней реальности данность. Поэт-Мистик, изменяющий своей поэзией не только Информационное Пространство, но даже саму материальность.

И всё же Брюсов - это Тёмные Силы:

 Ты над книгою изогнут,
   Бледный оборотень, дух... ;

здесь вспоминается нам одно стихотворение Николая Гумилёва:

У меня не живут цветы,
Красотой их на миг я обманут,
Постоят день-другой и завянут,
У меня не живут цветы.

Да и птицы здесь не живут,
Только хохлятся скорбно и глухо,
А наутро — комочек из пуха…
Даже птицы здесь не живут.

Только книги в восемь рядов,
Молчаливые, грузные томы,
Сторожат вековые истомы,
Словно зубы в восемь рядов.

Мне продавший их букинист,
Помню, был горбатым, и нищим…
…Торговал за проклятым кладбищем
Мне продавший их букинист.

                Ник.Гумилёв


Следующее посвящение Брюсову уже ярко акцентирует Брюсова как адепта Сил Тьмы:

Упорный маг, постигший числа
   И звезд магический узор.
   Ты- вот: над взором тьма нависла...
   Тяжелый, обожженный взор.
   
   Бегут года. Летят: планеты,
   Гонимые пустой волной, -
   Пространства, времена... Во сне ты
   Повис над бездной ледяной.
   
   Безводны дали. Воздух пылен.
   Но в звезд разметанный алмаз
   С тобой вперил твой верный филин
   Огонь жестоких желтых глаз.
   
   Ты помнишь: над метою звездной
   Из хаоса клонился ты
   И над стенающею бездной
   Стоял в вуалях темноты.
   
   Читал за жизненным порогом
   Ты судьбы мира наизусть...
   В изгибе уст безумно строгом
   Запечатлелась злая грусть.
   
   Виси, повешенный извечно,
   Над темной пляской мировой, -
   Одетый в мира хаос млечный,
   Как в некий саван гробовой.
   
   Ты шел путем не примиренья -
   Люциферическим путем.
   Рассейся, бледное виденье,
   В круговороте бредовом!
   
   Ты знаешь: мир, судеб развязка,
   Теченье быстрое годин -
   Лишь снов твоих пустая пляска;
   Но в мире - ты, и ты - один,
   
   Все озаривший, не согретый,
   Возникнувший в своем же сне...
   Текут года, летят планеты
   В твоей несчастной глубине.
   
                Андрей Белый "Маг"

*
В посвящении Максимилиану Волошину дана прекрасная картинка бытия среди морозной, прекрасной, но и враждебной человеку природы поэта-отшельника. Среди этой суровой, прекрасной зимы поэт согревает себя своим творчеством, своею духовной работой:

 Пусть грудой золотых каменьев
   Вскипит железный мой камин:
   Средь пламенистых, легких звеньев
   Трескучий прядает рубин.
   
   Вновь упиваюсь, беспечальный,
   Я деревенской тишиной;
   В моей руке бокал хрустальный
   Играет пеной кружевной.
   
   Вдали от зависти и злобы
   Мне жизнь окончить суждено.
   Одни суровые сугробы
   Глядят, как призраки, в окно.
   
   Пусть за стеною, в дымке блеклой,
   Сухой, сухой, сухой мороз, -
   Слетит веселый рой на стекла
   Алмазных, блещущих стрекоз.

                Андрей Белый

Полыхающий рубин заключён Поэтом-Отшельником в железо камина, согревает, озаряет комнату, прекрасными расцветает цветами, спорит с морозом зимы - стихия Огня спорит со Стихией Мороза. Стихия Огня подчинена Поэтом, использует её Поэт для своих бытовых и художественных нужд.

Главка-подсборник стихотворений наименован "Зима". И действительно, следующий стихотворный цикл развивает темы и образность стихотворения-посвящения Поэту Отшельнику, Максимильяну Волошину.

   ССОРА
   
   1
   
   Год минул встрече роковой.
   Как мы, любовь лелея, млели,
   Внимая вьюге световой,
   Как в рыхлом пепле угли рдели.
   
   Над углями склонясь, горишь
   Ты жарким, ярким, дымным пылом;
   Ты не глядишь, не говоришь
   В оцепенении унылом.
   
   Взгляни - чуть теплится огонь;
   В полях пурга пылит и плачет;
   Над крышею пурговый конь,
   Железом громыхая, скачет.
   
   Устами жгла давно ли ты
   До боли мне уста, давно ли,
   Вся опрокинувшись в цветы
   Желтофиолей, рез, магнолий.
   
   И отошла... И смотрит зло
   В тенях за пламенной чертою.
   Омыто бледное чело
   Волной волос, волной златою.
   
   Померк воздушный цвет ланит.
   Сомкнулись царственные веки.
   И все твердит, и все твердит:
   "Прошла любовь", - мне голос некий
   
   В душе не воскресила ты
   Воспоминанья бурь уснувших...
   И ежели забыла ты
   Знаменованья дней минувших?
   
   И ежели тебя со мной
   Любовь не связывает боле, -
   Уйду, сокрытый мглой ночной,
   В ночное, в ледяное поле:
   
   Пусть ризы снежные в ночи
   Вскипят, взлетят, как брошусь в ночь я,
   И ветра черные мечи
   Прохладный свистом взрежут клочья.
   
   Сложу в могиле снеговой
   Любви неразделенной муки...
   Вскочила ты, над головой
   Свои заламывая руки.
   
   1907
   Москва
   
   
   
   2
   
   Над крышею пурговый конь
   Пронесся в ночь. А из камина
   Стреляет шелковый огонь
   Струею жалящей рубина.
   
   "Очнись: ты спал, и я спала..."
   Не верю ей, сомненьем мучим.
   Но подошла, но обожгла
   Лобзаньем пламенно-текучим.
   
   "Люблю, не уходи же - верь!..."
   А два крыла в углу тенистом
   Из углей красный, ярый зверь
   Развеял в свете шелковистом.
   
   А в окна снежная волна
   Атласом вьется над деревней:
   И гробовая глубина
   Навек разъята скорбью древней...
   
   Сорвав дневной покров, она
   Бессонницей ночной повисла -
   Без слов, без времени, без дна,
   Без примиряющего смысла.

Тут снова отсылка к железному камину поэта Отшельника, в которую Поэт заключил Стихию Огня:

Взгляни - чуть теплится огонь;
   В полях пурга пылит и плачет;
   Над крышею пурговый конь,
   Железом громыхая, скачет.

Поэт Отшельник в посвящении Максимильяну Волошину заключил огонь (алую, страстную Стихию Огня) в железо камина; в цикле стихотворений "Ссора" Поэт (то есть сам Андрей Белый) заключает под железною крышей дома алую любовную страсть. Кроме того, в цикле стихотворений "ссора" опять тот же мотив отшельничества в деревне Поэта и Мистика.

Заключённая под железною крышей дома Стихия Огня, алая страстная любовь, взбунтовалась против пытающегося согреться этою Стихией Поэта Мистика.

Ссора с любимой - символ разлада в духовной жизни Мистика. Стихия Огня уходит в дурную, выматывающую страсть, Стихия Огня взбесилась:
 
Сложу в могиле снеговой
   Любви неразделенной муки...
   Вскочила ты, над головой
   Свои заламывая руки.

[...]

А в окна снежная волна
   Атласом вьется над деревней:
   И гробовая глубина
   Навек разъята скорбью древней...
   
   Сорвав дневной покров, она
   Бессонницей ночной повисла -
   Без слов, без времени, без дна,
   Без примиряющего смысла.

Это, может быть, ссора со страстною Душою Материального Мира. Вспомним, как в одном из своих стихотворений к этой Душе Материального Мира, к этой Страстной Любви обращается Александр Блок:

Знаю я твое льстивое имя,
Черный бархат и губы в огне,
Но стоит за плечами твоими
Иногда неизвестное мне.

И ложится упорная гневность
У меня меж бровей на челе:
Она жжет меня, черная ревность
По твоей незнакомой земле.

И, готовый на новые муки,
Вспоминаю те вьюги, снега,
Твои дикие слабые руки,
Бормотаний твоих жемчуга.

                Ал. Блок

Но Блок всегда остаётся несколько отстранён от этой "неизвестной ему" любовной страсти:

И встречаю тебя у порога —
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах…

Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами — хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель — я знаю —
Все равно: принимаю тебя!

                Ал.Блок

Белый же оказывается в самом центре страстной любви, земных страстей, прямо рядом с "огненным зверем":

"Очнись: ты спал, и я спала..."
   Не верю ей, сомненьем мучим.
   Но подошла, но обожгла
   Лобзаньем пламенно-текучим.
   
   "Люблю, не уходи же - верь!..."
   А два крыла в углу тенистом
   Из углей красный, ярый зверь
   Развеял в свете шелковистом.

                Андрей Белый

Тема взбесившейся Души Материального Мира, алой [любовной] безудержной страсти развивается; в следующем стихотворении земная любовь убивает Поэта. Тут уже Стихия Смерти, каких-то иномировых пространств, а не земная страстная стихия Огня. Любовная безудержная, исказившаяся страсть вносит абсолютный разлад в Дух Поэта; этот разлад, это исступление страстей выбрасывает сознание Поэта в пределы Смерти:

     Я ЭТО ЗНАЛ
   
   В окне: там дев сквозных пурга,
   Серебряных, - их в воздух бросит;
   С них отрясает там снега,
   О сучья рвет; взовьет и носит.
   
   Взлетят и дико взвизгнут в ночь,
   Заслышав черных коней травлю.
   Печальных дум не превозмочь.
   Я бурю бешеную славлю.
   
   Когда пойду в ночную ярь,
   Чтоб кануть в бархате хрустящем,
   Пространство черное, ударь, -
   Мне в грудь ударь мечом разящим.
   
   Уснувший дом. И мы вдвоем.
   Пришла: "Я клятвы не нарушу!..."
   Глаза: но синим, синим льдом
   Твои глаза зеркалят душу.
   
   Давно все знаю наизусть.
   Свершайся, роковая сказка!
   Безмерная, немая грусть!
   Холодная, немая ласка!
   
   Так это ты (ужель, ужель!),
   Моя серебряная дева
   (Меня лизнувшая метель
   В волнах воздушного напева),
   
   Свивая нежное руно,
   Смеясь и плача над поэтом, -
   Ты просочилась мне в окно
   Снеговым, хрупким белоцветом?
   
   Пылит кисей кисейный дым.
   Как лилия, рука сквозная...
   Укрой меня плащом седым,
   Приемли, скатерть ледяная.
   
   Заутра твой уснувший друг
   Не тронется зеркальным телом.
   Повиснет красный, тусклый круг
   На облаке осиротелом.

                Андрей Белый

в следующем стихотворении главки "Зима" - стихотворение наименовано "Воспоминание" - поэт узнал в предмете своей любви свою сообщницу, способную постигать мир интуитивно, странствовать в иномировом, воплощать в себе иномировое. Протянулась между Поэтом и предметом его мечтаний мистическая ниточка, провеяло дальним, необыкновенным - на слишком недолгое время это совершилось - и навсегда осталось воспоминанием:

 Декабрь... Сугробы на дворе...
   Я помню вас и ваши речи;
   Я помню в снежном серебре
   Стыдливо дрогнувшие плечи.
   
   В марсельских белых кружевах
   Вы замечтались у портьеры:
   Кругом на низеньких софах
   Почтительные кавалеры.
   
   Лакей разносит пряный чай...
   Играет кто-то на рояли...
   Но бросили вы невзначай
   Мне взгляд, исполненный печали.
   
   И мягко вытянулись, - вся
   Воображенье, вдохновенье, -
   В моих мечтаньях- воскреся
   Невыразимые томленья;
   
   И чистая меж вами связь
   Под звуки гайдновских мелодий
   Рождалась... Но ваш муж, косясь,
   Свой бакен теребил в проходе...
   
   ----------------
   
   Один - в потоке снеговом...
   Но реет над душою бедной
   Воспоминание о том,
   Что пролетело так бесследно.

                Андрей Белый

всё это провеяло, вдруг, между двоими, среди светской мелкой пошлости:

 Кругом на низеньких софах
   Почтительные кавалеры.
   
   Лакей разносит пряный чай...
   Играет кто-то на рояли...

[...]

 И чистая меж вами связь
   Под звуки гайдновских мелодий
   Рождалась... Но ваш муж, косясь,
   Свой бакен теребил в проходе...

                Андрей Белый

Это-то воспоминанье стало началом дикой, необузданной страсти, описанной в "Ссоре". Протянулась мистическая ниточка, мистическое совершилось лобзание, провеяла сквозь облик возлюбленной Мировая Душа:

   Устами жгла давно ли ты
   До боли мне уста, давно ли,
   Вся опрокинувшись в цветы
   Желтофиолей, рез, магнолий.

[...]

    В душе не воскресила ты
   Воспоминанья бурь уснувших...
   И ежели забыла ты
   Знаменованья дней минувших?

                Андрей Белый "Ссора"

Жгущие до боли уста - символ этой самой, описанной в "Воспоминании", протянувшейся ненадолго между двоими мистической ниточки. Какие реальные лобзанья могли бы соперничать с тем, что всем собой Поэт узнал, почувствовал в возлюбленной воплощение Мировой Души, всего, что ему дорого на свете?

Вздыхающих стенаний глас,
   Стенающих рыданий мука:
   Как в грозный полуночи час
   Припоминается разлука!

                Андрей Белый "В поле"

Любимая скрывается от смущённого ею, взбесившегося, отошедшего в область Смерти - Духа Поэта в бытовом, обыденном, среди тех почтительных кавалеров на низеньких софах, в окружении которых увидел её Поэт в стихотворении "Воспоминание": "И ставни закрывать велит..."

 Непоправимое мое
   Припоминается былое...
   Припоминается ее
   Лицо холодное я злое.
   
   Пусть вечером теперь она
   К морозному окну подходят
   И видит: мертвая луна...
   И волки, голодая, бродят
   
   В серебряных, сквозных полях;
   И синие ложатся тени
   В заиндевевших тополях;
   И желтые огни селений,
   
   Как очи строгие, глядят,
   Как дозирающие очи;
   И космы бледные летят
   В пространства неоглядной ночи.
   
   И ставни закрывать велит...
   Как пробудившаяся совесть,
   Ей полуночный ветр твердит
   Моей глухой судьбины повесть.

                Андрей Белый "В поле"

В следующем стихотворении, "Совесть", те же темы и мотивы.

Далее в стихотворении "Ночь" развивается тема смерти, инфернальной снежной пустыни с волками, в которую выбросила Мистика его сбесившаяся страстная любовь, разбалансировав, разъяв его Дух. В следующем за "Ночью" стихотворении "Смерть" - противопоставление Жизни и Смерти:

Ты - вот, ты - юн, ты - молод,
   Ты - муж... Тебя уж нет:
   Ты - был: и канул в холод,
   В немую бездну лет.

                Андрей Белый "Смерть"

Вспоминается здесь из Бродского:

да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
     в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
     понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
     и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.

                И.Бродский

На этом оканчивается главка "Зима", а за нею следует главка "Разуверенья". В этой главке, кажется мне, Мистик просит прощения у своей страстной любви, Души Материального Мира, которая в предыдущей главке довела Мистика до полного полоумия и до смерти наконец. Мистик, Рыцарь, просит прощения у своей заколдованной Прекрасной Дамы, что он не выдержал битвы, сошёл с ума, умер, разуверился, не взял своею волею, своею войной той взаимной любви, которая должна была принадлежать двоим, которой назначено было двоим принадлежать.

   Зарю я зрю - тебя...
   Прости меня, прости же:
   Немею я, к тебе
   Не смею подойти...
   
   Горит заря, горит -
   И никнет, никнет ниже.
   Бьет час: "Вперед". Ты - вот:
   И нет к тебе пути.

                Андрей Белый "Прости"

Далее следует главка "Философическая грусть".