Памятник

Я этот стих свой
долго строил мысленно.
Не торопясь,
подыскивал слова.
И слово каждое
в строку было зачислено,
на то имея
полные права.
Мне этот памятник
на привокзальной площади,
стоящий там
не в центре - на краю,
подал  сигнал:
«Пройди мой путь
хоть ощупью,
но всем открой
историю мою!»
Четыре года детских
жил я в Асино.
Четыре класса первых
здесь прошел.
Но жизнь моя
постольку не напраслина -
поскольку тему
важную нашел.
Она могла бы
раньше мне открыться,
но что с мальчонки
можно было взять.
Мне пофартило
с внуками учиться,
о дедах чьих
хочу я рассказать.
Я вижу, жизнь
спиралью закрутилась,
вернув меня
на улицы села,
сто лет назад
в котором все случилось -
здесь встреча
зла с добром произошла.
Но прежде чем
коснуться этой встречи,
хочу я сделать
очень важный ход -
я расскажу,
чем в октябре на плечи
Сибири лег
один безумный год.
--------------------------
В нем угнездились
в кучу все проблемы
воюющей 
с германцами страны,
не знающей,
как разрешить дилемму:
уйти от внутренней
и мировой войны.
Без счета
политических течений.
Царят две власти.
В армии  разлад.
Таким ворвался
в тот сезон осенний
встревоженный
столичный Петроград.
Но под негромким
выстрелом «Авроры»
утих кадетский
и эсэровский галдеж.
И до Сибири
докатилось скоро:
«Советскую
республику даешь!»
Большевики
и левые эсеры,
и анархисты -
тройственный союз.
Сибирь была
доверчива без меры,
сказала им:
«К вам присоединюсь!»
«Декрет о мире» -
по домам солдаты.
«Земля крестьянам!» -
ленинский декрет.
Крестьянам
депутатские мандаты
сулят к земле
пробить хозяйский след.
И вот сибиряки-
переселенцы,
увидевши в Советах
добрый склад,
поверили -
они не иждивенцы,
и землю не возьмут
у них назад.
За тыщи верст они
в конце столетья
в Сибирь  рванули
за своей мечтой.
Освоенных участков
плотной сетью
покрылся край
почти не обжитой.
Один такой
полулесной участок
от Томска к северу
зовется  Сургундат.
Полсотни новгородцев
коренастых
составили здесь
первый стройотряд.
За десять лет
отстроилось селенье.
Назвали Ксеньевским -
в честь сродницы царя.
Его название сменили
в тридцать третьем,
когда пошли
из Томска поезда. 
По новой станции
селению, отметим,
названье Асино
вручили навсегда.
Гласит легенда:
на таежной трассе
была дивчина
чудной красоты.
Но не нашли следов
прекрасной Аси
как ни старались,
роя как кроты..
На трассе я
столичным репортером
снимал строителей
и в профиль, и анфас.
И с лесорубами
за добрым разговором
магнитофон свой
я включал не раз.
По новой современной
магистрали
пошли груженые
лихие поезда.
Они свой путь
гудками озвучали,
лес развозя
в другие города.
Привет мой Асино!
Привет мой горожанам!
Народец здесь
серьезный, деловой.
Они к надгробью
дедам-партизанам,
цветы  приносят
с чистою душой.
Пора вернуться
к прошлому, однако.
К тем дням, когда
бурлила вся страна,
когда Сибирь
рвалась из полумрака,
ценой кровавой
заплатив сполна.
Год восемнадцатый
стал триумфальным годом.
На ноги встала
власть большевиков.
Пришел матрос
и править стал заводом,
производителем
больших грузовиков.
Но вот с землей
у власти вышел казус.
В архив отправлен
ленинский декрет.
Власть от земли
отнюдь не отказалась,
крестьянам на нее
вернув запрет.
Но триумфально
шествовать Советам
не больше года
было суждено.
Война гражданская
явилась тем ответом,
понять который
сразу не дано.
Над этой темой -
о гражданских войнах
колдуют мэтры
всяческих мастей.
И жертв, и палачей
места спокойно
они меняют просто,
без затей.
Историки советские
внушали
простой стандарт -
деленье на двоих:
лишь «красные»
и «белые» решали,
кто прав из них.
И никаких других!
О пестрой многоцветной
«третьей силе»
в войне гражданской
стали вспоминать,
когда серьезные
историки решили
поближе жизнь
крестьянскую узнать.
О «третьей силе»
я прочел немало.
Кропоткин князь.
Его адепт Махно.
А сколько
анархистов воевало
кто «за», кто «против»
власти - все равно.
В Сибирь Советы
привнесли солдаты.
«Нет Учредилке!
И кадетам нет!
Даешь крестьян,
рабочих в депутаты!
Даешь солдат
в советский кабинет!»
Большевики
освоились мгновенно.
Своих людей
расставив на местах,
они свою программу
откровенно
всем разъясняли
с жаром на устах.
Так было в Омске,
Томске и в Иркутске.
И в Красноярске
тоже было так.
И даже в дальнем
северном Якутске
Советы поднимали
красный флаг.
И на Чулыме
удалось в  поселках
Советам быстро
власть установить.
Не тратя сил
и времени без толку,
крестьяне продолжали
дальше жить.
И было поначалу
все неплохо,
а кое-где
отлично иногда.
Но бочку меда
даже дегтя кроха
легко испортить
может навсегда.
Советы стали
вдумчиво и жестко
на хлеб крестьянам
цену занижать.
Переселенцы
эту продразверстку
как вражьи козни
стали принимать.
В Сибири так
устроила природа -
бедняк на Севере,
на Юге богатей.
Но там и там
достаточно народа
с протестом вышло
супротив властей.
Ну ладно хлеб.
Здесь, в общем, все понятно.
Смерть городам
и рынку без зерна.
В России власть
шла редко на попятный, 
когда шла в бунт
крестьянская страна.
«И мало ить -
зерно им отдавай,
ишо сынов
в солдаты отрывай!
Каки солдаты?
Мы же не воюем…
Мы мир же объявили
всем буржуям…»
И песня «Проводы»
у Бедного Демьяна
была как реквием
надежды всем крестьянам:
«А куда же ты, Ванек,
А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
во солдаты!
В Красной Армии штыки
чай найдутся.
Без тебя большевики
обойдутся!»
Но тут Советы
умно поступили,
крестьянам суть
момента разъяснив.
Переселенцы
власти уступили,
с протестами
повременить решив.
Как удалось Советам - 
не секрет.
Они, занявшись
плотно бедняками,
ввели в деревне
новшество - «комбед»,
сумев связать его
с середняками.
Увы, недолги
были их успехи.
«Четвертой силой»
стали бело-чехи.
Они на Транссибирской
магистрали
против Советов
каверзно восстали.
Белогвардейские
«Комуч» и «Директория»,
в момент увидели,
что с ними по пути,
и возмечтали -
шире территорию
им с бело-чехами
удастся обрести.
Ну и славяне
круто нагулялись,
в сибирские
въезжая города.
С большевиками
лихо расправлялись,
покрыв себя
позором навсегда.
Но к власти вновь
поспешно присосались
с эсерами кадеты -
мишура.
Сибирским временным
правительством назвались.
Пустые хлопоты.
Бездарная игра.
Ближайшей осенью
игра во власть сменилась.
Ее вложили
в руки Колчака.
Она террором
белым прокатилась,
гнобя рабочего,
а с ним и мужика.
Ну как понять -
военный и ученый,
исследователь
северных морей,
в семье дворянской
праведной рожденный,
всех превзошел
в жестокости своей.
Пусть говорят,
что виновата свита,
что действовала
логика войны.
Нет, оправданье
белой ниткой шито.
Не снимет Бог
с диктатора вины.
Да, он был классным
флотским офицером.
Заслуженный
российский адмирал.
Для всей страны
достойным был примером,
когда пути
на Север пробивал.
Он съел собак
в торпедно-минном деле.
Он самым молодым.
комфлота стал.
Когда большевики
во власти осмелели,
он наотрез
Советы не признал.
Оставшись верным
долгу и присяге,
свой «монархизм»
вовне не выставлял,
В боях с японцами
и немцами отваги
примеры постоянно
проявлял.
Он коммунистов всех
считал врагами.
Ну а с врагами
нужно воевать.
И как военный
первыми шагами
стал армию
в Сибири создавать.
Став в Директории
военным дел министром
и получив проблем
не впроворот,
он предложенье штатских
принял быстро,
военный проведя
переворот.
Ну а ля герр ком а ля герр -
тут не поспорить.
Судьбину флотский офицер
решил пришпорить.
Не собирался он играть
с Советской властью,
решил он с нею воевать
с особой страстью.
На море он решал дела
с пол-оборота.
А на земле в отступ пошла
его пехота.
С Деникинским
Восточный фронт
так и  не слился.
Он от Урала
по Сибири покатился.
Увидев, что его войска
рвать когти стали,
крестьяне «против Колчака»
забунтовали:
«Долой налоги и долой
все недоимки!
Ну сколько можно власти злой
терпеть ужимки!
И на убой не отдадим
своих парнишек -
у нас и так в Сибири с им
могил излишек!»
Колчак карателей стал слать
в припадках гнева -
врагов как справа наживать,
а также слева.
Момент прошляпил адмирал -
в войне гражданской
характер проявляться стал
войны крестьянской.
Когда с земли встает народ -
пиши пропало.
Готовят партизаны счет
для адмирала.
Они на Севере в тайге,
в степи на Юге
дают чинушам по серьге
за их «услуги».
И чем давлеж идет сильней 
на поселенцев,
тем менее спокойных дней
у управленцев.
День ото дня в краю растет
число повстанцев.
«И что же Омск, скажите, ждет
от голодранцев!?
Они ж бандиты, а ведь власть -
она от Бога.
Им только в руки к нам попасть -
накажем строго!»
В тайге отряды - это факт - 
различной масти.
Эсер и анархист в контакт
идут без страсти.
Немало бывших в них солдат, 
повоевавших
и кто им сват, и кто им брат
давно понявших.
Кто от любви к «своей» земле
в душе «краснеет».
Кто был у власти в кабале,
тот «зеленеет».
Винтовки, верно, не у всех.
Но все готовы
принять с надеждой на успех
благое слово.
Большевики, чтоб не терять
лесных повстанцев,
из Томска стали направлять
в тайгу посланцев.
Таких, которые слова
скрепляют делом.
Которым жизнь дает права
к решеньям смелым
Подпольный Томский комитет
взял дело в руки,
лесной приправив «винегрет»
по всей науке.
Член Комитета Гончаров,
шахтер суровый,
спроворил из фронтовиков
отряд толковый.
Чтоб пыл до срока не ослаб
души крестьянской,
он в Ксеньевском поставил штаб -
центр партизанский.
К нему поплыли «ручейки»
со всей округи.
Сумели власть большевики
держать в испуге.
Год девятнадцатый. Весна
взялась за дело.
А в Томске власти не до сна -
бунт углядела.
Чтобы из рук не выпускать
бразды правленья,
охотно стала направлять
солдат в селенья.
И на исходе
восемнадцатого года
добилась вроде
потепления погоды.
С осенних до весенних дней
в мятежных селах
солдаты мучили людей
без протокола.
Они и взрослых, и детей
в нагайки брали.
А активистов без затей
расстреливали.
Но в основном прошла гроза
над бедняками.
Власть приоткрыла им глаза
солдат штыками.
К апрелю наступил предел
терпеть страданья.
И в Ксеньевском момент назрел -
начать восстанье.
Держу в руках как экспонат
музейной славы -
дневник, впитавший аромат
тех дней кровавых.
Браневский  - автор дневника.
Зовут Василий.
Комвзвода стал наверняка
он без усилий.
Увидел в парне Гончаров
и ум, и смелость -
привлечь таких фронтовиков
ему хотелось.
Стрелой летели эти дни
в апреле-мае.
Листаю старенький дневник -
и представляю…
Апрель в двадцатых
числах приумолк
и в Причулымье
подсушил дороги.
В начале мая
Томск покинул полк.
В нем Суров командир -
каратель строгий.
Ну «строгий» -
он себя так называл,
крестьянской кровью
заливая Причулымье.
Он палачом в глазах
крестьянских стал,
связав с расстрелами
повстанцев свое имя.
А Ксеньевку -
«бунтарское гнездо» -
в осенний день
однажды он прищучит.
Поутру сход в ней
лошадьми сомнет,
а вечером
нагайками проучит.
Но свой весенний
нынешний поход
начать решил
с села Ново-Покровка.
В котором в марте
дерзко так и ловко
отряд Лубкова
пост милиции возьмет.
Но этого
им показалось мало.
Все Причулымье
от милиции страдало.
Другой же пост
стоял в Вороно-Пашне.
Ну да - стоял,
но больше не стоит.
А без милиции
и власти нет вчерашней.
Повстанцев волость
вся благодарит.
И в наказанье
за такую «шалость», 
направленную
супротив властей,
в отряд из Томска
почта поступала:
«Кончайте с этим
быдлом поскорей!»
Бредут солдаты сквозь тайгу -
вальты пиковы.
У лошаденок на снегу
скользят подковы.
Обоз колесами стучит -
ворон пугает.
Стрелкам патронов дефицит
не угрожает.
В отряд свой Суров отбирал
парней отменных.
Он с ними вдоволь пострелял
повстанцев пленных
Пусть ум за разум не идет
у Томской власти -
он здесь порядок наведет -
придавит страсти.
И не заметил капитан,
что за отрядом
из-за кустов следит цыган
пытливым взглядом.
Ему весьма мундир идет
штабс-капитана.
И с ним солдатский
конный взвод - видать, охрана.
И на цыган они вполне
на вид похожи.
Так угля пыль как черный снег
им въелась в кожу.
На повороте дан сигнал:
- Вперед, ребята!
На две подводы меньше стал
обоз отряда.
Укрылся с ними тайный взвод
в густые ели.
Он груз галопом довезет
к конечной цели.
Отряд карателей отстал
почти на сутки.
А штаб повстанцев приказал:
- Отставить шутки!
Хоть Гончарову по дороге
подфартило,
ружей однако же  для многих
не хватило.
Да, он привел с собою взвод
парней бывалых, 
но винтарей из двух подвод
все так же мало.
С его приездом жизнь в селе
переменилась.
Как будто лучиком во мгле
все осветилось.
Ну для начала был назначен
смотр отряда.
Хоть вид повстанцев был невзрачен -
не преграда!
У всех азартом боевым
глаза  светились.
Повстанцы выбором своим
одушевились.
Военным лагерем село
в тот день предстало.
И смысл в крестьянах обрело
борьбы начало.
Да, не сдержался я, друзья,
и лирику впустил.
Случайно ли поэму я
крестьянам посвятил?
Нет, в детстве мне
сибирский дед,
поляков ссыльных сын,
в душе оставил
четкий след
крестьянских десятин.
Я столько лет
в душе хранил
к селу свою любовь,
вот и в поэме я решил
о ней промолвить вновь.
Не смог я свой
сухой рассказ,
заполненный войной,
не умягчить его для вас
лирической струной…
Но вот разведка донесла:
«Враг на подходе!»
Отряд уходит из села -
грозу отводит.
Душа у партизан болит
за тех, кто дома.
Что Суров с ними сотворит -
судьбе ведОмо.
Двумя маршрутами уйдут
в тайгу три взвода -
везде поддержку обретут,
«добро» народа.
Но кто же мог в отряде знать -
у них предатель.
Его зимой завербовать
сумел каратель.
Он тоже разделил свой полк
на половины.
И стал дышать матерый волк
повстанцам в спину.
Шел с Гончаровым первый взвод
своим маршрутом.
Но взводов двух других народ
сработал круто.
Они осилят свой маршрут
за трое суток.
Стрелков коварно заведут,
в лесной закуток.
Разведка встречена в штыки -
всех причастили.
Когда же подошли стрелки,
в лес отступили.
Но перед этим они час
в упор стреляли.
Полсотни пуль боезапас -
по счету брали.
Гранат за пазухой нема.
Нет пулемета.
Да, духа боевого тьма,
нет опыта - забота.
Лавиной ринулись стрелки
на цепь повстанцев.
Шансы сдержать - не велики.
Да не было их, шансов.
Но отступали не спеша.
Подранков взяли.
Да, был нелегок первый шаг.
Других не ждали.
На карте дневника Латат
кружком отмечен.
Поселок этот для ребят
стал местом встречи.
Бойцы в Латат тишком вошли
и незаметно, 
гордясь, что «поболтать» смогли
с врагом конкретно.
Но не успели пары  слов
перетереть с народом,
как появился Гончаров
с уставшим взводом.
Он тут же на совет созвал   
всех командиров
и четко им обрисовал
ориентиры.
 - Мы разделяем наш отряд
на две подгруппы.
Я с меньшей в белых буду рад
винтить шурупы.
Вся волость будет базой нам.
Найдем подмогу.
Сегодня здесь, а завтра там
пробьем дорогу.
Мы, партизаны, из засад
их щучить станем.
Их в лоб встречать -
не наш  расклад.
В тылу достанем.
Крупней подгруппа пусть войдет
в отряд Лубкова.
Он беляков полгода бьет -
всегда толково.
О чем колчаковская власть
мнит в кабинетах?
Что нам мол воевать не в масть,
единства нету.
Что наш крестьянин-сибиряк
мол дурку косит.
Мол богатеев он, бедняк,
не переносит.
Мол бьется он лишь за себя -
не за другого.
Его за это и гнобят
как хищника лесного.
Но чтобы эту власть прогнать,
не растопыркой надо,
а укрупнять, объединять
крестьян отряды.
Им правду нужно донести -
всю про Советы.
Всем слово верное найти,
кто ждет ответа.
Второй и третий взвод войдут
к Петру Лубкову
и непременно привнесут
благое слово.
Все ксеньевцы - большевики
за правду бьются.
И пусть такие «ручейки»
в поток сольются.
Всех беляков такой поток
как щепки смоет.
Советам древний город Томск
вновь дверь откроет…
Но тут разведка донесла:
- В деревне Куль  облава!
К Лубкову часть бойцов пошла.
А Гончаров - в дубраву.
Хотел он ближе подойти
к захваченной деревне
и вряд ли мог судьбу найти
ее плачевней.
Когда по волости прошла
врагов лавина,
не отыскать было села
без злой судьбины.
Вот и Латат стал неприкрыт
перед грозою.
Что здесь случиться предстоит,
я вам открою.
И в том, что я вам расскажу,
не будет фальши.
Все в дневнике я нахожу,
листаю дальше.
Но прежде чем начну читать -
вот отступленье.
Навряд ли стоит пропускать
миг размышленья.
Каратель зрит - играют тут
с ним в кошки-мышки,
за это пусть ответ несут               
их семьи и детишки.
Вот так в Сибири на кону
жестокость стала.
Кого за это упрекну?
Конечно,  адмирала.
Ведь он же чувствует - горит
земля под сапогами.
Но не себя - народ винит,
считая всех врагами.
Он за людей их не держал -
сибирских поселенцев.
Он к власти путь свой обмывал
слезами их младенцев…
Дождливым вечером в Латат
враги ворвались.
Повстанцы, слушая набат,
за ружья брались.
Но Гончаров сдержал их от 
сиюминутной мести:
- Мы позже им предъявим счет.
Сейчас не куролесьте.
Их там ведь до двухсот штыков.
А нас-то три десятка.
Нет, хлопцы, нет… я не готов
терять вас без остатка!
Мы никого там не спасем,
а головы положим.
Мы сколько надо подождем -
поздней ответить сможем.
И не уйдут они у нас
от мести справедливой.
Они попомнят этот час
и этот день дождливый…
Латат - безводная речушка,
болотная калека.
Здесь встали первые избушки
тому назад полвека.
Для деревушки белорусской
названье не искали -
по этой хилой речке узкой
ее назвали.
И синеглазым новоселам
здесь, на земле таежной,
пришлось в молчанье невеселом
терпеть террор правежный.
На двух колодах две доски.
На них два белых тела.
И шомполами бьют стрелки
по ним остервенело.
По лицам ходят желваки.
Скрежещут зубы.
Но молча терпят мужики,
облизывая губы.
За ними очередь стоит -
таких же молчаливых.
Страдать им тоже предстоит
от рук солдат ретивых.
В чем обвиняет мужиков
главарь наймитов?
- Бандитам вы давали кров!
Шли под бандитов!
Но что за призрак подбежал
вдруг к капитану?
На ухо что-то прошептал,
кукожась странно.
В нем Гончаров узнал бойца
из своего отряда.
- Не распознали подлеца.
Проверить было надо.
Он говорил, что фронтовик.
Что тоже за Советы.
Да, людям верить я привык.
И вот плачу за это…
Внезапно из толпы селян,
стоящих под штыками,
стрелки схватили двух крестьян,
назвав их «большаками».
- Ну вот вам и кирдык пришел,
защитнички Советов!
Наш человек на вас навел -
поклон ему за это…
От залпа стая голубей
гуртом взлетала.
Сибирь устала от смертей.
А их немало.
Поздней на станции Ижморка
без громких слов
крутую с белыми разборку
провел Лубков.
Довольный жизнью,
сонный от безделья,
в вагонах спальных
где-то на путях
такой бандитской
воровской артелью
полк бело-чешский
жил, не зная страх.
Охрану станции
доверили солдатам,
мобилизованным
приказом Колчака.
Не зря же чехи
этим «дерьмократам»
добраться к власти
помогли слегка.
Но тут какие-то
таежные бродяги
вокзал взорвали,
почту и склады.
У паровозов,
не разводя бодяги,
пожгли котлы,
без коих никуды.
Солдаты русские
бежали очень дружно,
успев свои
винтовки побросать.
А разве чехам
было очень нужно
в чужой Сибири
жизни отдавать?
Вот потому они
и порешили
сидеть в окопах
и не выступать.
Мне кажется,
здесь в трусости едва ли
есть смысл
и тех,  и этих обвинять.
Повстанцы
без задержки захватили
железнодорожный
через Яю мост.
При этом, правда,
быстро положили
почти дремавший
бело-чешский пост.
И колею железной
магистрали
лесные братья
в клочья разнесли.
И так стремительно
они атаковали,
что никаких потерь
не понесли.
С отбитыми
армейскими конями
они в тайге
исчезли без следа.
Ни о какой погоне,
между нами,
они совсем
не думали тогда.
Но  без потерь
не обошлось у чехов
и у растерянных
колчаковских солдат.
Такого вот
нехилого успеха
достиг в бою
повстанческий отряд.
Отбиты были
знатные трофеи -
мундиры, ружья,
денег целый клад.
Настрой повстанцев
стал повеселее.
Но этот драйв
бедою был чреват.
Тут дело в том,
что в местных поселеньях
на юге Томской
области тогда
повстанцев беспокойных
появленье
воспринималось
часто как беда.
Да и понятно -
здесь преобладала
прослойка крепкая
купцов и кулаков.
Она всю власть
в руках своих держала
и очень не любила
бедняков.
Пока отряд
к заимке пробирался,
мечтая отоспаться,
отдохнуть,
из местных кто-то
с чехами связался -
шепнул, что может
крепко подмогнуть.
Нежданный бой
был для бойцов неравным.
Пошли потери.
Нужно отступать.
Лубков был занят
мыслями о главном -
как дать отряду
гибель избежать.
Он видел,
что их чехи окружают.
Мальчонка-сын,
больной, у них в плену.
И тут бойцы
штыками пробивают
себе проход
в лесную тишину.
Теперь задача - 
быстро оторваться
от взбешенных
их удалью врагов.
Лубков умел
в тайге маскироваться -
отряд ушел
от злобных «пастухов».
На карте цель
обведена кружком.
Село Михайловка.
Здесь встреча с горняком.
Ну что сказать,
Ивана Гончарова
Петр повидать,
Конечно, очень рад.
Иван - он помнил -
большевик-подпольщик.
Но он прекрасный
боевой собрат.
Все ксеньевцы его -
большевики,
но держатся в отряде
по-людски.
И дисциплину
крепко соблюдают.
За что воюют,
превосходно знают.
И в схватках - с ними
никаких проблем.
- Вот быть бы, как они,
партийцам всем.
И ведь пекут
партийцы-томичи
мне комиссаров
словно калачи.
Я из отряда их гоню.
И буду гнать.
Их с Гончаровым
не сравню -
туды их мать…
Не знал Лубков,
что недалек тот час,
когда увидятся они
в последний раз.
Май разгулялся.
Солнце землю греет.
Успели склоны
травкой обрасти.
Считает Суров -
к трем часам сумеет
до Мало-Жирова
отряд его дойти.
Вон у ложка,
что пересек грунтовку,
раскинувшись
под россыпью берез,
пожалуй, стоит
сделать остановку.
Стрелкам работать
предстоит всерьез.
Селенья тут
все как одно «краснеют».
Считай, всю волость
предстоит карать.
Ну ничего,
его стрелки сумеют
ключи к чалдонам
этим подобрать.
Но вдруг как гром
среди весны разгула
раздался резкий
оружейный залп.
За ним второй.
Стрелков как ветром сдуло.
И Суров с жеребца
чуть не упал.
Он матюгнулся.
Не было заботы!
Стенанья раненых.
Ржанье лошадей.
Но выход найден:
- К бою пулеметы!
Всех успокоил
треск очередей.
А Гончаров,
устроивший засаду
карателям
в березовом ложке,
идти к заимке
приказал отряду.
Патроны кончились.
Шагали налегке.
Одна из пуль
Ивана не задела,
но по виску
хлестнула как кнутом.
И голова его
чувствительно болела.
Он еле шел,
хватая воздух ртом.
Его ребята
главного добились
в нежданном
для колчаковцев бою.
Каратели
на деле убедились -
дрожать им стоит
за судьбу свою.
Пусть знают,
что повсюду партизаны
их будут бить
по правилам своим.
Под Мало-Жировом
шепнули капитану:
- Готовься!
Мы еще поговорим…
Наверное, бывает,
что Создатель
уходит в отпуск
от проблем земных.
Вот тут-то
и торопится каратель
делить народ
на мертвых и живых
Но не остаться злу
без наказанья.
Пускай позднее,
но оно придет.
И Сурову
за все его деянья
народ предъявит
свой суровый счет.
Ново-Покровскую заимку
выбрав целью,
к ней и повел 
повстанцев Гончаров.
А голову пронзает
как шрапнелью.
Но для бойцов
он как всегда здоров.
Вот и заимка.
Крепкий сруб сосновый.
Конек у крыши
выстлан берестой.
Изба конечно
выглядит не новой,
заброшенной.
И кажется пустой.
Позиция
укреплена прекрасно.
Изба удобно
на холме стоит.
Окопы вырыты
конечно не напрасно.
Кольцом защитным
завершают вид.
Перед окопами
на склонах безучастно
трава сухой
щетиною торчит.
Теперь вот Сурову
во что бы то ни стало
таежный этот форт
придется брать.
И что же этим
злыдням помешало,
бежать из волости -
Чулым переплывать?!
Тогда он тут же,
не стыдясь нимало,
сразил бы Томск
успехом боевым.
Ну и потом…
погоны генерала
вполне подходят
офицерам молодым.
Однако, горьким
опытом ученый,
каратель знал -
такому не бывать.
С их командиром,
в шахте прокопченном,
ему еще придется
воевать…
Большой удачей рады
считать большевики,
когда идут в отряды
газетные листки,
когда таежная братва
от смеха помирает
и вслух убойные слова
про Колчака читает:
«Мундир английский,
Погон французский,
Табак японский,
Правитель омский.
Мундир сносился,
Погон свалился,
Табак скурился,
Правитель смылся…»
Несутся вести
по домам крестьянским:
«Заклятой власти
в скорости конец!».
Растет любовь
к отрядам партизанским,
сегодня в них    
и брат твой, и отец.
Сигнал с постов:
«Каратели подходят!»
Ну что же, встретим.
Нам ведь не впервой.
И головная боль
так вовремя проходит.
Врага мы встретим
с ясной головой.
В бинокль Ивану
все отлично видно.
Их первый залп
колонну разметал.
А Сурову
тем более обидно,
что он как кукла.
с жеребца упал.
Каратели, однако,
попытались
в ответ на залп
в атаку перейти.
Но залп повторный
им, как ни старались,
не дал к ответу
силы  обрести.
К земле тесней
каратели приникли,
стараясь головы
не поднимать.
Но вскоре к позе этой
попривыкли.
И понемногу
стали оживать.
Возникла пауза.
Но в редкой
перестрелке
ни хорошо,
ни плохо никому
Стрелкам успели
надоесть гляделки.
В бинокль Иван
увидел что к чему.
Да, Суров явно
оклемался от паденья.
Иван заметил
под фуражкой бинт.
У капитана
резкие движенья.
Проснулся, видно,
боевой инстинкт.
Стрелки заметно
берегут патроны.
Их партизаны
тоже берегут.
Вот Суров завершит
стрелкам разгоны -
и все они
в атаку побегут.
Пока они
короткой перебежкой
по одному
приблизиться хотят.
С их стороны
с заметною задержкой
огонь усилился -
все брустверы кипят.
- Что делать, командир?
Патроны истребили…
- Ну что же, 
в рукопашную пойдем.
Японцам - в одиночку
харакири.
Мы, русские,
в компании помрем…
И тут стрелки
рванули в наступленье
остервенело
с криками «Ура!»
Исчезли у Ивана
все сомненья:
«Идем в штыки.
Закончена игра!»
Фортуны благосклонность -
это случай?
Или стремленье
биться до конца?
Но думалось Ивану -
в этой буче
обязан он
добраться до венца.
Уже он с жизнью
мысленно прощался,
но вдруг себе
отметил наяву -
пыж от берданки
рядом оказался
и тлея опустился
на траву.
Трава сухая вспыхнула
мгновенно.
И дым на вражьи цепи
потянул.
Он проорал повстанцам
вдохновенно:
- Палы зажечь!
И крепко матюгнул.
Повстанцам дважды
повторять не надо.
Кресалом, спичками
огонь получен был.
И от окопов
пламенной преградой
он на стрелков
безудержно поплыл.
Перед гудящим
огненным прибоем
солдаты дрогнули
и стали отступать.
А бледный Суров
с жеребцом Ковбоем
был вслед за ними
вынужден бежать.
Иван отход стрелков
в бинокль отметил.
- Поговорили! -
тихо прошептал.
Ребят своих
улыбкою приветил
и тут же в путь
собраться приказал.
Срубили быстро
тонкие осинки.
В три плащ-палатки
завернули их.
И бережно
сложили на носилки
бойца убитого
и раненых двоих.
Им предстояло
Челбаковским логом
на свой маршрут
таежный набрести.
За их спиною
черный от ожога
остался холм
с заимкой взаперти.
Иван наметил
в Ксеньевку добраться.
Состав отряда
укомплектовать.
Боезапас пополнить
постараться.
И о продуктах
посоображать.
Иван  шагает
во главе отряда.
По виду все
нормально у него.
С чего душа-то
ничему не рада?
Устал наверно.
Только и всего.
Обычно он
предчувствиям не верит.
Здоровый, крепкий.
Сроду не болел.
С людьми контачит
и не лицемерит.
Так отчего
в душе-то беспредел?
И смерть давно
шахтера не пугает.
Он и не думал
до сих пор о ней.
Но мысль о гибели
возможной посещает
его нет-нет в ряду
последних дней.
А думка эта
просто неуместна
сейчас когда
идет за боем бой.
Нет, он себе
сказать обязан честно:
- Не расслабляться!
Люди за тобой…
Иван встряхнулся
и расправил плечи.
Вздохнул поглубже,
глянул на бойцов.
Он снова был
к любой нежданной встрече
плечом к плечу
как командир готов.
А после Ксеньевки
и Ново-Кускова
курс на Михайловку
был командиром взят.
Он знал - в Михайловке
соединиться снова
Петра Лубкова
ждет его отряд.
Ведь в нем воюют
воины-собратья,
из Ксеньевки
надежный контингент -
Браневский Вася,
дневника создатель,
Зворыкин Слава,
пишущий студент.
По их таким живым
воспоминаньям
мне рассказать
в поэме довелось
о давних днях,
наполненных страданьем,
в которых жить
и гибнуть им пришлось.
Не знал Иван,
что будет завтра утром.
Что будет с ним,
с людьми его, не знал
Он умным был,
но не провидцем мудрым,
чтоб знать вперед,
что час его настал.
Июнь расправил
над Сибирью крылья.
Защитной зеленью
наполнена тайга.
Трава дороги
не покрыта пылью.
Лубков по ней
уходит  от врага.
Он знает - чехи
не простят Ижморку.
Легко  повстанцы
им утерли нос.
Желанье мстить
проникло им в подкорку,
и все мозги
пошли у них вразнос.
Сквозь их облаву
бунтари пробились,
представив силу
русского штыка. 
Лубков не знал, 
что к чехам подключились
стрелки из части
томского полка.
До Черной речки
добрались нормально.
Река селу название дала.
В тепле хотели
отдохнуть банально,
но тут разведка
шорох подняла.
Пришлось залечь
и быстро окопаться.
Патроны можно
было не считать.
Но возникает
повод волноваться -
их окружают,
время отступать.
Не торопясь,
отстреливаясь кучно,
Лубков к Михайловке
спокойно откатился.
И тут же рядом с ним
благополучно
друг Гончаров со своим
взводом появился.
- Привет! Вы как?
- Да в общем, боле-мене…
- Их многовато...
- Это как всегда…
- Они числом нас…
- Ну а мы уменьем…
- Я атакую мост,
не то беда…
- Давай, Иван!
На вас я полагаюсь.
А мы отсюда
их удержим прыть…
Вот  так друзья,
приветливо общаясь,
не знали - нынче
одному не жить.
Взвод Гончарова
по-солдатски хватко
пробившись к мосту,
не понес утрат.
Их было с ним
всего-то два десятка
надежных верных
ксеньевских ребят.
Пришлось им биться,
не считая раны,
в кольце их смерти
жаждущих врагов.
Все полегли.
Не стало и Ивана
с партийным
псевдонимом Гончаров.
Все двадцать ксеньевцев
с любимым командиром
легли в могилу
тут же у моста.
В селе Михайловка,
построенный всем миром,
позднее памятник
в тени деревьев встал.
Его отца
Сергея Толкунова
в Анжерке
уважали поделом.
Он уголек рубал
вполне толково
и был герой
за праздничным столом.
А вот Иван в роду
стал исключеньем.
Нет, в лаве он
отцу не уступал.
Но после смены
обо всем за чтеньем
мудреных книжек
парень забывал.
А в октябре
семнадцатого года
в шинели
при винтовке со штыком
явился он
горняцкому народу
и объявил,
что стал большевиком.
Потом  была
подпольная работа.
В Совете Томском
выбран от солдат.
В восставшей волости
Ново-Кусковской
создал он классный
боевой отряд.
Я в Асино
до площади вокзальной
по Гончарова улице
спешил.
Букет гвоздик
красивых и печальных
к подножью памятника
тихо положил…
А под Михайловкой
отряд Петра Лубкова
был беляками
вдребезги  разбит.
Осколком в грудь
он ранен был сурово
и на заимке
вовремя укрыт.
Он долго там, в жару горя,
не мог подняться,
но вырвавшись, до декабря
не смог уняться.
К борьбе за правду снова страсть
в душе проснулась.
Но в декабре Советов власть
назад вернулась.
И объявила всем конец
войны гражданской.
Вступайте, значит, в мир, боец
войны крестьянской!
Он вспоминал в который раз,
про свой отряд.
Любой таежный дикобраз
ему был рад.
Людей к себе он принимал
любых мастей.
Но комиссаров изгонял…
псевдо-гостей.
Он по-крестьянски размышлял,
итожил строго:
- Бог землю нам, крестьянам, дал.
Она - от Бога!
Тогда любая власть не власть,
одна стыдоба,
коль затевает землю красть
у хлебороба.
Эсерам вы, большевики,
сначала руки жали.
А стало с ними не с руки -
их в грязь втоптали.
А если вспомнить ваш декрет
«Земля крестьянам».
Вы им отдали землю? Нет.
Ну что ж - с обманом!
Туфта с декретом удалась -
крестьян купили.
Но землю им, придя во власть,
отдать забыли.
Назвали ленинским декрет.
А он - эсеров.
Для вас в борьбе законов нет.
И нет барьеров…
За то, что крепко белых бил
своим отрядом,
обком Лубкова наградил
своим мандатом.
Когда же стал он как чуму
партийцев клясть,
вот тут в доверии ему
и отказала власть.
Конечно, жизнь его была
ох не проста.
Не до добра его вела,
а до креста.
Когда оружия не сдал
с лицом бесстрастным,
в конце войны гражданской стал
властям опасным.
Да, жизнь условия не раз
меняла смело.
Что черным виделось вчера,
сегодня - белым.
Лубков упрямый для властей
стал костью в горле,
и потому его скорей
из жизни стерли.
Двадцатый год. Июнь шумит
листвой ракитной.
В постели был Лубков убит 
рукою скрытной.
Но не черствеют на земле
сердца крестьян.
Как обелиск в родном селе
встал партизан.
Он проявился сквозь туман
лихих времен,
заботами своих сельчан.
сооружен.
Но, правда, имени его
на стеле нет.
Имен таких же партизан
здесь выбит след.
Петра Лубкова земляки
по умолчанью здесь
запретам строгим вопреки
считают первым днесь. 
И справедливо, что для них
Лубков - герой.
Да, Клио в действиях своих
добра, порой…
А где карательный отряд
вершителя судеб?
В десятках мирных сел подряд
его вердикт свиреп.
Но где бы он ни лютовал,
во зле неутомим,
он помнил про слова,
что «Мы еще поговорим!»
Знал Суров - автор этих слов,
подпольщик-большевик,
убит в последнем из боев.
Ушел-таки, должник!
А что же Ксеньевка, гнездо
повстанцев, бунтарей?
Живет себе. Да чтоб я сдох!
На Ксеньевку скорей!
Стоит село над озерком
в тени берез, осин.
Бумажный змей под ветерком -
ребячий властелин.
Вдруг замечает с высоты
всевидящий дракон -
бредут к селу, разинув рты,
солдаты с трех сторон.
Их гонит, в белый плащ одет,
на черном жеребце,
на вид болезненный аскет
с ухмылкой на лице.
Стрелки орущие пальбой
взорвали тишину.
И увлекло село волной
тяжелою ко дну.
На сход испуганных сельчан
и женщин, и детей
заставил выйти капитан
как можно побыстрей. 
- Собрались все? Тогда начнем…
Пошепчемся слегка…
И Суров плащ, что был на нем,
сдал в руки денщика.   
- Я жду прямой ответ от вас
на мой вопрос прямой.
Кто из подпольщиков  сейчас
за вашею спиной?
Вам на раздумья пять минут
от доброты даю.
Они в молчании пройдут -
от слов придем к битью…
Минуты эти истекли 
в полнейшей тишине.
- Ну что ж себя вы обрекли
на худшее вполне…
Поручик, попрошу создать
три группы из стрелков.
Ну в первой те, кто расстрелять
готов большевиков.
А во вторую те войдут,
кто выпороть готов
любого из стоящих тут
молчащих мужиков.
А в третьей тех стрелков собрать,
кто может в миг любой
огнем эффектно поиграть
с крестьянскою избой.
В четвертую введу я сам
заплечных дел зубров -
кто по ушам, глазам, носам 
с ножом пройтись готов.
А в пятую пускай идут
душители котов -
кто сделать этот детский труд 
профессией готов.
Идея Сурову пришла -
в число коллег своих
ввести и жителей села.
Нашел всего двоих.
Трунов Иван с собой позвал
и Мальцева Фому.
Измену я не принимал.
И, верно, не приму.
Ведь ты же с ними рядом жил.
Ты был для них сосед.
А с кем-то даже и дружил.
И что… всему привет?!
Ты всех их знаешь хорошо -
кто стал большевиком,
а кто сочувствующим шел,
кто был фронтовиком.
И ты теперь их выдаешь
карателям на смерть?!
Мне не понять, как ты живешь.
Ты жить не можешь сметь…
Бумажный змей затоптан был
солдатским каблуком.
Пожаров дым село накрыл
удушливым клубком…
В подробности не смею -
душа мне не дала.
Настал тот день Помпеи
в черте  села.
В пожарах Ксеньевку оставив,
к  соседям полк побрёл.
Спиртяшки в ужин свой добавив,
нутро в покой привел.
Но из отряда Гончарова
в живых остался взвод.
И слово «месть» в повстанцах снова 
значенье обретет.
Им под Михайловкой досталось.
Их командир погиб.
Но в душах боевую ярость
разгром тот не отшиб.
Они с околицы соседней
бутырочки Челбак,
смотрели, как стрелок последний
травой скребет тесак.
Бойцам над Ксеньевкой пожары
мешали ждать рассвет.
Они врагам желали кары,
страшней которой нет.
Не обошлось тут без разведки.
Версту всего прошли.
Хотя такие встречи редки,
но тут в контакт вошли.
Каратели подрастерялись -
не по нутру экстрим.
Однако парни постарались,
послать гонца к своим.
Дождавшись их подхода,
с штыками в перевес
бойцы, стреляя сходу,
врагов вогнали в стресс.
Была в порыве сила
такая - все пробьет. 
К Казанке откатила.
толпа… за пулемет.
Но ксеньевцы не стали
входить с врагом в контакт.
Итоги подсчитали.
Ну что ж неплохо - факт.
За счет убитых белых
подрос боезапас.
А он в руках умелых
послужит в нужный час.
Два офицера в схватке -
как кот наплакал месть.
Счет подрастет в достатке
в боях, а их не счесть.
Но к декабрю в гражданской
войне настал финал.
В честь жертв войны крестьянской
возник мемориал.
----------------------------
Стоят два партизана -
старик и молодой.
Почетная охрана
под красною звездой.
Не ждут они развода,
не знают выходных.
Для русского народа
роднее нет родных.
Они спустя столетье
взошли на пьедестал,
и символом бессмертья
их пост последний стал.
А я стихом неспешным,
ямбической строкой
раскрыл нам, людям грешным,
кто здесь обрел покой.
    (Конец)