В недетских сказках...

В недетских сказках (как девочка спички жгла, как мать отправлялась к смерти забрать ребенка, как девочка шла по хлебу), и я жила, и синебородый тать отзывал в сторонку. Божился, что защитит, оставлял ключи, потом, отправляясь в путь, целовал в макушку. Я тщилась хорошей быть и скорей уснуть, вселенский закон вообще никогда не рушить.
Он звался Господь и верно любил их всех, висящих в подвале, гордых, родных и юных. Я куталась в шерсть, а мягкий мой лисий мех ложился в сундук, уезжал на торговой шхуне к молочным рекам и к берегу, как кисель, к любимым, нужным, счастливым,  несовершенным. Никто не умер, не болен, не сел на мель, слепец прозрел, веселись добряк и прощен был шельма.
И им достались шкурка моя и лес, а древний замок, раскинувший злые башни, один щетинился, плакал, хотел сгореть, но все равно оставался там, где должно быть страшно, где были девочка, мать, колокольный звон, и дети шли к роковой избе, оставляя крошки. Здесь жили те, кому негде жить, ибо не свезло, и как стыл очаг, и дыряв был плащ, и пустая плошка.
Там, где Герда шла, не жалея ног, где русалка зря становилась пеной, где любил меня синебрадый Бог, как плохую дочь, как чужую землю.
Он иных хранил в мировой руке, из шагов простых составлялись вальсы. Далавары в холоде шли к реке, это гнал их Вендиго, гнал и гнался.
Так и я живу: ни тоски, ни зги, не имея сил, не умея драться. Не люби меня и не береги, я уже устала Тебя бояться.