В черных глазах все тоже черное

А в черных глазах, если серьезно, все тоже черное?
Идиотский вопрос с компромиссным восприятием.
Я ведь видела этой ночью совсем не просторные,
Грязные палаты лечебницы и чьи-то объятья.

Он ухмылялся, да так, словно видел, что нутро мое прячется.
И откуда, когда даже я не осведомленная?
Но этот врач-санитар-палач не иначе как
Раскусил меня липкую, темную, раскрепощенную.

Спросил только имя, в журнал тут же записывая,
А я солгала — сам же знал, кто из здешних, ну, из кокеточек.
Я глядела в глаза, санитарка гонялась за крысами.
Он в ответ наблюдал — не за ней,
А за той, кого видел в обертке конфеточкой.

И обертку ту — фантик из кожи и во;лоса русого,
Он сорвал бы да в пламя согнал бы — ну, в чертово, адово,
Но вот незадача — был в подчинении труса того,
Что сам не соизволил подняться, принять всех, как надобно.

Зато черные эти с густыми ресницами угольными
Да бледный овал, будто правильный, четкий, распущенный,
Высекла в памяти монументом любовника невыгуленного,
И протянула ладони, сдаваясь… Но я ж не тщедушная.

Ты серьезно, сто двадцать той плетью за одно пребывание?
Сто двадцать сжигающих… А глаза-то сияют, живые, пытливые.
Сто двадцать ударов по коже — в крови; умывание.
Сто, гребаных, двадцать — цена вполне справедливая.

И в черных твоих действительно все вокруг черное.
Уже не смешно, но кри;вятся губы, да, искаженные.
Если б не место, не лечебница, а пустошь просторная,
Мы танцевали бы, будто знакомые, адом сожженные.