Росная чаша

I

Целует тишина лампады свет,
Что, как луна, над темнотой кургана,
Устало изогнувшего хребет,
Снисходит мирно молоком тумана.

Вихром небрежным синева реки,
Что рассекла холмов зелёных тверди,
Как вдовица от горя и тоски,
Льёт слёзы горько над юдолью смерти.

Дождём омыты тропы среди кущ,
Незримой вязью чешуи дракона
Сечёт их в бахрому весёлый плющ,
В холмах теряясь на зелёных склонах.

С той стороны, где сумрак и покой,
Где мир людей – лишь память и отрада,
Где реки и холмы одной тоской
Наполнены, как чаши, сладким ядом,

А за туманом, за дождём, на север,
Где пики гор венчают горизонт,
Среди лощин цветёт душистый клевер
Вдали от треволнений и забот, –

Долина, чашей выгнувшись на юг,
Хранит в себе оживший свет небесный,
Где звёзды, замыкая горний круг,
Текут в ту чашу по ложбинам тесным,

Хмельным нектаром наполняя мир,
Даруя жизнь, в оправе смертной плоти,
Причастием оплавленный потир
Бессмертием наполнен в тихом гроте.

И мало на земле героев тех,
Кто стал причастником сего нектара,
Их кости по ущельям, точно снег,
Рассеяны и тлеют жарким паром.

Здесь короли, что потрясали свет,
Их пепел, словно иней, спит веками,
Герои здесь, которых больше нет,
Их прах развеял ветер над холмами.

Монахи здесь, бегущие тщеты,
Покрывшие грехи свои цветами
Смирения, в лохмотьях нищеты,
И покаяния бессвязными речами.

Все жаждали достичь долины той,
Припасть к источнику и сластью насладиться,
Кто прямо шёл, кто хитрою тропой,
Но всем им доля живота лишиться.

Могучие мужи, их доблесть тут
Рассеялась в туманах, и угрозой
За годом год здесь на костях цветут
Иным из нас кроваво-красным розы.

II

И всё же, вьётся нить судьбы лозой,
Чудно впиваясь корнем в тверди жизни,
Питаемой чудесною росой
Исхода тех, кто стал для жизни лишним.

Кто жизнь свою проспал, проел, пропил,
Гулякою весёлым и похабством
Греха, и похотью безмерной окропил,
Души святой невидимое царство.

Кто-то всю жизнь благопристойным слыл,
Среди святых прославлен поневоле,
Но и мудрец в житейском море плыл
Лишь для того, чтоб сгинуть в этом море.

Ох, смертные, вам вин не перечесть!
И все вы в горечи лобзания Иуды
Утратили достоинство и честь,
Отдавшись сладострастию и блуду.

О, роза белая, однажды ты расти
Обречена среди ветвей терновых,
Цветением своим в веках нести
Прощения несказанного слово.

Родившись среди нищих, и в толпе,
Теряясь сирым, ветошью покрытый,
Ты – словно роза та, и на кресте
Распят опять навек слезой омытый.

Невинен облик твой, но смертен лик,
Родился бедным, царства не приемля,
Однажды ты челом своим поник,
Познав, что всё под этим небом тленно.

Тогда пошёл ты по миру в ночи,
Питаясь росами и нежными плодами,
Безумцу ровня, что во тьме кричит:
«Мир полон света райского садами!».

Хмельной в невинности, от корня винных лоз,
Что коронует нежным поцелуем,
Те очи, что незрячими от слёз
Зрят в пену алую во тьме житейской бури.

И ты таков был – светом оперён,
Летел, как птица, за пределы плоти,
Бежать толпы безумной обречён
К источнику божественной природы.

Спешил однажды, ветер оседлав,
К незримым тропам, за туманной негой,
Все правила житейские поправ,
В луне найдя приют дорожкой пегой.

Ты шёл по миру, скрытый бахромой
Ночных дождей, и в молоке туманов
Пришёл однажды хитрою тропой
К долине-чаше, что лечует раны.

III

Минуя горы и ущелия, что тьмой
Укрыли кости рыцарей великих,
Взирая в мир из пустоты ночной,
Ревущей песнями зверей безликих,

Ты вышел вон, по грудь в речной воде,
Что алой кровью пенисто играет,
В которой злобою на самом дне
Лукавый дух веками обитает.

Река та льётся от корней веков,
В ней боль и страх – уныния отрада,
Что переполнена смертями, и таков
Удел побед – смирению преграда.

Река стекает по ложбинам вниз,
Туда, где солнца свет и сладкий клевер,
Чуть огибая золотой карниз,
Нисходит в дол, оставив миру плевел.

Здесь свет луны и хрупких звёзд узор
Он видит! Серебром тумана
Укрыт волшебных трав цветной ковёр,
Благоухает и дурманит пьяно.

Игривый свет, как звёзд небесных путь,
Спешит ручьём, чуть пенясь в перекатах,
В прозрачной сладости. Здесь можно отдохнуть,
Оставив за спиной грозы раскаты.

И он сошёл, петляя вдоль ручья
Бесстрашно, по невинности, и чудо
Узрел он у истоков бытия,
Не зная, что вослед за этим будет.

У самой кромки озера во тьме,
Словно мираж над чистотой озёрной,
Замок явился вдруг, и в тишине
Метнулся стяг над башнею дозорной.

Он в замок тот вошёл и слышал лишь,
Как озеро, питаемое светом
Ручьёв, стремящихся от гор в долину, в тишь
Целует нежно берега рассветом.

И немощный король – седой старик
Его приветствовал со свитою своею,
По его воле карлик вдруг возник,
Меч внёс, что не подвержен тленью.

С меча того кровь капает вовек,
Король пожаловал ему великий титул,
Клинок уснул, как старый человек,
В ножнах его, навечно гордый сгинул.

И в тот же миг, как меч навек уснул,
Внесли в покои в торжестве великом
Сто двадцать дев святых её одну –
Чашу, подобную бесформенному блику.

IV

О, старый рыцарь, расскажи о том,
Как жили те, кто чашу сберегали,
Как тихой ночью в свете золотом,
Озёрной девы образ обретали?!

Как защищали кровью и мечом
Её приюты среди рощ священных,
Как исполнялись вечностью, и в том
Причастниками были тайн нетленных?!

Ты знал того, о ком идёт рассказ, –
Невинного безумного поэта,
Что был последним рыцарем, и нас
Поныне вдохновляет своим светом.

Он был в долине, где живёт король,
Хранящий чашу, что священным светом
Низводит в мир бессмертия покой
И вечно пребывает в свете этом.

Рассказ неспешен, старый рыцарь вновь
Припоминает древние сюжеты,
В которых было всё: любовь, и кровь,
Походы, войны, страсти и победы.

Но вот он вспомнил невидь и покой,
Как рыцари, что свет несли нездешний,
Хранили таинства невинности святой,
Причастники твердыни сей безгрешной.

В балладах древних, у озер волшебных,
Свивались судьбы рыцарей и вновь
Смыкались в песнях менестрелей смертных,
Пьяня сознание и пеня хмелем кровь.

И наш герой, в устах седого старца,
Предстал среди покоев короля,
Хранящего ключи святого царства,
Где небесами пенится земля.

Наш юноша, пространный и изящный,
Взирая в чашу, небеса узрел,
Отражены они дремучей чащей,
Среди которой озера предел.

Ручьи с ущелий, склонов, с горных кряжей,
Текут в то озеро и затихают там,
Где затаились замки древней стражи,
Где и герою нашему пристан.

Девицы чашу, как священный трепет
Озёрных вод, туманов и луны,
Внесли в покои, и покои светом
В один момент навек озарены.

И юноша восшёл! Ступени к трону
Под меч священный привели его,
Склонился он, и в том своём поклоне,
Спросил: «Чья чаша, пристана сего?..».

V

Над гладью озера, доселе тишиной
Пронизанные небо и земля,
В ладонях гор, в оправе синевой,
Власти бессмертной муки короля.

И грянул гром, и молнии сверкнули,
Сорвались звёздами, прорезав синеву,
И птицы сонные на ветках встрепенулись,
И яркой вспышкой свет рассеял тьму.

Так на вопрос невинности чудесной
Вдруг отозвался первозданный мир,
Взлетел до звёзд фигурой бестелесной
И рухнул вниз в таинственный потир,

Растаял в нём, креплёный винным духом,
И чаши свет вмиг алым засиял,
Захлопотала бойкой повитухой
Над чашей сей священною заря.

И свита пышная застыла в удивленье,
Король очнулся будто ото сна,
Сто двадцать дев растаяли виденьем,
Узрели все, как в зал вошла Она!

Невинное дитя, сияя взором,
В шелках улыбки нежен её лик,
И шаг так лёгок, словно без опоры,
И образ сей собою сам возник.

Есть чудеса над миром этим тленным,
И даже свет, как будто темнота,
Рассеется туманами забвенья,
Когда предстанет миру красота.

Всё лучшее вдруг станет горше пепла,
Всё светлое вдруг станет темнотой,
Когда увидит мир в потоках света
Сей образ, что наполнен красотой.

Та дева своей нежною десницей,
Как облака объемлют солнца свет,
Подняла чашу, и волшебною зарницей
Блеснул с востока, как цветок, рассвет.

«Отныне тот, кто чист и благороден,
Исполнен веры, – дева та рекла, –
Кто с юных лет могуществом природным
Возвышен и не ведает греха,

В ком вьётся свет ажурной вешней сенью,
Засим его невинная душа
Источнику подобна вдохновенья –
Приют баллад и мудрости вежа,

Тому быть рыцарем – Озёрной Девы стражем,
Её лугов, лесов, долин и рек,
Хранить ему вовек свет древней чаши,
Твоя та чаша, добрый человек!..».

VI

И так бежит потоком быстрым время,
Лишь памятью баллад звучит во тьме,
То, что известно было, ныне тенью,
Рассеялось в небесной синеве.

Но голоса преданий в мир живущих
Украдкой говорят словами тех,
Кто был до нас, но затерялся в кущах
Волшебных гор у сладкозвучных рек.

И слышен сквозь века печальный голос
Озёрной Девы к рыцарям своим,
Чей хрупок стан и нежен светлый образ,
В глазах сияют звёздные огни:

«Кто благороден рыцарскою славой,
Воспет поэтами, и над мирской тщетой
Хранит доныне тихие заставы,
Сомкнув судьбу свою с моей мечтой?..»

И, словно роза белая шипом пробита,
Кроваво-алым истекла, и вот,
Как будто бы к кресту навек прибита
Мечта о мире за пределами невзгод.

Здесь короли в чертогах вечных дремлют,
Храня во снах своих былые дни,
Где над землёй святой гуляют тени,
И обрамляют солнца лик они.

Где свет не знает тьмы, и в грани кубков
Сияют звёзды, а вино пьянит,
Текут рекой века, года, минуты,
А древний мир в себе покой хранит.

Где бродят по лесам единороги,
И пьют росу с листвы тенистых рощ,
Где сами прилипают к струнам слоги,
Как птицы улетая после прочь.

Во снах волшебных мир извечно юным
Предстать горазд, и ныне, сквозь века
Иду тропинками ночными, светом лунным
К ступеням замка лорда-рыбака.

Миную реку, что кроваво-красным
Наполнена, и в пене её вод
Спят рыцари, чья смерть была напрасной…
И вот уж вижу мне знакомый грот.

Вхожу в покои, стены лазуритом
Отделаны, и алым светом зорь
Встречает дева в зале неофитов,
А рядом с ней – торжественно король.

В её деснице бликом ярким чаша,
В другой руке змеёй сияет сталь,
Подняв клинок, она речёт, как раньше:
«Иди ко мне, мой друг, мой Парсифаль!».

Картина: Wilhelm Hauschild (1902 - 1983). The Miracle of the Grail, from the Lohengrin Saga, Salon.