Гибель дивизии 60

                РОМАН-ХРОНИКА

                Автор Анатолий Гордиенко

  Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).

Продолжение 59
Продолжение 58 http://www.stihi.ru/2020/02/21/5985

                ПЕРВЫЕ ДНИ ПОСЛЕ ВОЙНЫ               

  «Пошли дни, одинаковые, как стреляные винтовочные гильзы. В госпитале уйма времени, и я переписал кое-какие страницы дневника, проставил полные фамилии командиров и номера частей. Раньше я делал пропуски или писал только первую букву фамилии. Нельзя было исключить, что я могу погибнуть, и тогда дневник достанется финнам. К сожалению, пришлось вырвать несколько листов и кое-что дерзкое вымарать в тексте.
Через двенадцать дней, 13 марта 1940 года, закончилась война или, как сейчас стали называть, советско-финляндский конфликт. 105 дней побед и поражений. Кто победил, кто проиграл, история рассудит. Говорят, к нам отходит большая территория Финляндии, отходит Леметти.
14-го марта во время тихого часа, когда уже за окном сгущались сумерки, в палату, стуча новыми сапогами, вломился комиссар госпиталя Гаврилов. Этот немолодой, седеющий военный, бывший парторг радиоузла в Гатчине, с тремя кубарями в петлице, часто заходит к нам, приносит книги, журналы, газеты. Иногда для поднятия духа читает скороспелые стишки наших фронтовых поэтов про Васю Тёркина, о его геройских похождениях, о том, как он в хвост и в гриву лупит недоумчивых финнов. Но развеселить нас трудно. Стихи не кажутся нам смешными и крепко сбитыми. Впрочем повинюсь – биография Тёркина, которую сочинил Самуил Маршак, написана мастерски. И всё же эти читки нам не по нутру. Мы спим, молчим, прикидываемся спящими.

  Гаврилов был выпивши и не скрывал этого.
– Ребята! – вскричал он. – Рекомендовано продолжить вчерашний праздник! Рекомендовано как следует отметить нашу славную победу! Во, глядите-ка!
В одной руке он держал знакомую бутылку с разведенным спиртом, в другой — знакомую газету «Боевой удар».
– Велено прочитать вам, товарищи раненые командиры, вот этот приказ за подписью Тимошенко и Жданова. Равняйсь, смирно, вольно! Слушай приказ войскам Северо-Западного фронта!
Товарищи красноармейцы, командиры, комиссары и политработники, 12 марта 1940 года подписан мирный договор между СССР и Финляндией, а с 12.00 13 марта на всех фронтах прекращены боевые действия. Красная Армия своей могучей силой обеспечила прочный мир и безопасность ещё на одном участке священных границ нашей Родины.
Гаврилов читал громко, торжественно. У Гультяя всё ещё не заживают ушные перепонки, и он залез головой под подушку. Почему-то я сделал то же самое. Некоторые строки приказа запоминались.
– По воле партии и правительства части Красной Армии ответили мощным ударом на удар поджигателей войны. ...Природные условия театра боевых действий, морозы и глубокие снега, бездорожье, леса и болота в сильнейшей степени затрудняли наступление наших войск...

  В госпитале меня разыскал Тэнхо Нюгард. Принёс папирос и баночку мёда. Сказал, что убит наш переводчик Тойво Ранта. Убит на подходе к Питкяранте.
Сообщил, что в день замирения будто бы на северном участке фронта было братание финнов с нашими. Тэнхо верит в эту байку, а я нет.
– Ненависть, пещерная, животная ненависть друг к другу будет жить в нас, глодать годами, как упырь, наши души, – талдычил я Тэнхо.
А он, глядя в окно, где светило весеннее солнышко, молча улыбался.

  На днях я дозвонился в Петрозаводск в редакцию «Красной Карелии». Сообщил, что жив-здоров. Попросил Орлова передать привет Светлане. Орлов долго молчал, затем стал плести какую-то чушь. Короче говоря, выяснилось, что моя Светлана Александровна получила официальную похоронку и личное письмо-соболезнование товарища Мехлиса по поводу гибели военного корреспондента газеты «Правда» Николая Ивановича Климова смертью героя. По этому поводу, сказал Орлов, в редакции «Красной Карелии» вывесили мой портрет с траурной лентой и устроили поминки.
Главврач госпиталя любезно разрешил мне звонить по его телефону. Два дня пытался разыскать Свету. Нашёл, поговорили. Сказал, что скоро приеду.

  Странное дело, но говорили мы так, будто я был всего лишь неделю в командировке в каком-нибудь Козьмодемьянске. Я ничего не рассказал ей, не намекнул о пережитом. Не прошептал, как я тоскую и хочу её видеть. Говорили буднично и сухо. Почему? Почему это вечное противостояние мужчины и женщины? Что мы хотим доказать друг другу? Зачем эта бессмысленная борьба за главенство, с годами переходящая в непримиримую вражду, которая медленно и незаметно пожирает души обоих?
Что мне поделать с собой, со своим упрямством? Что делать с письмами, которые записаны на страницах дневника и которые, возможно, когда-нибудь прочитает Света? Вырвать, сжечь? Что вообще делать с дневником?

  Однажды под утро Гультяй проснулся со стоном, протяжным и горестным, толкнул привычно изголовье моей скрипучей госпитальной койки. Я не спал.
– Понимаешь, Коля, отец приснился. Странно, он никогда не является ко мне во сне. Белобородый, грива седых волос схвачена ремешком, как у заонежских мастеров, весь, с головы до ног, закутан в больничную простыню. Будто отец мой, и будто кто-то другой. Глаза ласковые его, а голос чужой, трубный. «Мальчики! Вы сотворили подвиг силы духа», – сказал голос.
– Истинно, истинно говорит отче. В эти тёплые дни дух над нашим Леметти стоит под самые небеса.
– И чего ты всё ерничаешь, Николай. Что ты за человек, никак не пойму.
– Я и сам себя не пойму, Паша.

  Позавчера в нашу палату вполз на костылях не человек, а призрак, скелет в коричневом байковом халате. Спросив меня, бойко отрекомендовался:
– Старшина 97-го полка Николай Волков. Привет вам запоздалый, товарищ политрук, от Ризина, замполита нашей 2-й роты. Он статьи ваши нам зачитывал. Встречалися вы где-то в Лаваярви, о нём вы даже в заметке своей упоминали.
Замполита я, как ни силился, вспомнить не смог, а Волков бодро, даже как бы весело продолжал:
– Нас финны окружили в Уома в конце декабря. Сражались мы здорово поначалу, а потом уж как могли. Многих побило в моей роте. Подкрепление дали – 30 украинцев пешим маршем пригнали из Лодейного Поля, а туда в теплушках привезли поездом. В кучу собьются, молчат или плачут, молятся богу, на лыжах не умеют, стреляют плохо. Молодые и необученные, одним словом. А когда морозы вдарили – совсем скисли мои украинцы. Приказываю снимать с убитых шинели, они ни в какую – боятся мертвяков. Ну пришлось заставить их, конечно. Шинели на портянки резали, а из рукавов чехлы такие на ботинки ихние мастерили, верёвками обматывали. Финские трофейные куртки, тоже с мёртвых, заставлял на ватники надевать. Так вот и спаслись. 13-го марта финны тихо ушли, а мы... А мы стоим, как столбы телеграфные, ну никак не могли поверить, что живы остались, что замирение вышло».

   Продолжение в следующей публикации.