А вот теперь - мы выкрутим похлеще...

А вот теперь - мы выкрутим похлеще - с катушек скрутим снулые мозги, кто нынче строем - мимо проходи.
 
Качалась мёртвая эпоха на кем-то вздыбленных гвоздях, не ох, не ах, ни ух - а на паях с развалинами сказанного слова - был всех живее небосклон, паслись там - золотые рыбки, слон, что без посудной лавки бытия вольготно чувствовал себя. Синела птица - ерепенилась пером, когда в грехах мечтали не о том - но... прочь о них - там ангелов орда рябила белой кровью, а звезда - одна, полярная, зазнайка, выпучивала судный глаз бескрайний, чтоб путников калик сберечь, для пущей разветвлённости - сиречь, чтобы молились на неё - за жёлто-выспренное всё. Сливался млечный путь за плинтус ночи - а, ну как - бес запить захочет, чего покрепче - захохочет своим морщинным пятачком и замутит блажное в ём. А бес торчал несносной блямбой, притягивал хореи, ямбы, тянул от божьего порога - всё непорочное - и трогал клеймом зацапанных копыт... воон, глянь -
 
медведица... с медведем спит, который вышел из репит, когда получше разгляделось, у малой мишки что-то там стоит - а может, хвост кометы это, да кто ж там спьяну разберёт, когда совсем к темну припрёт.
 
Луна катилась яблоком раздора в разноголосицу смурного хора, и всяк урвать себе горазд - из блика вывернутый сказ. Хотелось Пушкину поддеть, но современность точно плеть - хрясь, хрясь по духу - словом модным хрясь! - и развевался прах по-новой до следующей, казановной строки - на будущую ночь. Придёт опять - ему непрочь пошаливать с фантазией горячей - чего касается незрячих - они проспали эту сказку. А я каталась на салазках с неровного как горб стиха - мёд опрокинув, требуя меха у голой музы - муза не дала, коньки отбросив недалече, зажгла за вдохновенье свечи и, потусив у безобразия стола, свалила в ни кола, и в ни двора. А я, прилаживая вирши, к очам распоркой - ела вишни в варении седьмого дня, что в шиш реала сглючивал меня.