Духовной жаждою томим

С детских лет я читаю и перечитываю любимого поэта. Когда мне было только шесть лет, я ещё и в школу не ходил, а уже громко декламировал его стихи. Во время Великой Отечественной войны, в эвакуации, в далёкой Киргизии, в рудничном магазине, на прилавке, куда очередь ставила меня, малыша, рядом с весами, я читал Пушкина людям, пришедшим за хлебом. И поэзия была для них хлебом духовным. Воистину, «не хлебом единым жив человек», как сказал наш Господь.
С улыбкой вспоминаю сейчас, как в пятом классе я поссорился со своим другом. Даже причины теперь не помню. Нас хотели помирить, но я сказал с ещё не остывшей обидой, что помирюсь с ним только в особый для меня день, в день рождения Пушкина! Долго мы ждали 6 июня! Пушкин нас помирил! Когда-то поэт написал: «Есть упоение в бою» (песня Председателя в «Пире во время чумы»). Не знаю, далеко не уверен, но я почувствовал упоение в примирении, в мире, в дружбе благодаря Пушкину! Это потом, через много лет, я прочитал в Евангелии от Луки восклицание Ангела и многочисленного воинства небесного: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение».
Поэт словно готовил меня с моих детских лет к восприятию высоких мыслей и чувств, которые откроются мне в Книге книг, в Священном Писании.
А тогда, в отрочестве, в юности, меня примирял с жизнью, с самим собой Поэт. Тоска? Но есть Пушкин. И я повторял: 

Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Жажда мира с самим собой и гармонии души вели поэта к вечным истинам, к христианскому прощению и любви. Известно, что великий польский поэт Адам Мицкевич считал себя обязанным драться с убийцей Пушкина. Но Пушкин не хотел, чтобы за него мстили. Его товарищ Данзас, который был секундантом, желая выведать, в каких чувствах к Геккерну, усыновившему Дантеса, он умирает, спросил Пушкина, не поручит ли он ему чего-нибудь в случае смерти касательно Геккерна. «Требую, отвечал он ему, чтобы ты не мстил за мою смерть, прощаю ему и хочу умереть христианином». В своем письме поэт Петр Вяземский продолжает: «Пушкин принадлежит не одним ближним друзьям, но из сказанного здесь мною ты можешь видеть, в каких чувствах, в каком расположении ума и сердца своего кончил жизнь Пушкин. Дай Бог нам каждому подобную кончину».
«Не мстить за меня! Я всё простил», сказал Поэт, хорошо помнящий слова Творца: «Мне отмщение, Аз воздам».
Василий Андреевич Жуковский подчёркивает ещё одну человеческую христианскую черту своего друга: «В самый день дуэли он получил пригласительный билет на погребение Гречева сына. Он вспомнил об этом посреди всех страданий. «Увидите Греча, – сказал он Спасскому, – поклонитесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере». У него спросили: желает ли он исповедоваться и причаститься. Он согласился охотно, и положено было призвать священника утром».
Показательно, что любимый разговор Пушкина за несколько недель до смерти, как вспоминает Плетнёв, профессор российской словесности, всё обращён был на слова: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человеках благоволение». И не случайно писал Вяземский: «Пушкин постоянно и настойчиво указывал мне на недостаточное моё знакомство с текстами Священного писания и убедительно настаивал на чтении книг Ветхого и Нового Завета».
Не отсюда ли в его душе соединялась солнечная радость бытия, Моцартианская жажда жизни вместе с умудренным приятием её предела на земле? Но к этому Пушкин шёл все годы, падая и ушибаясь, переходя со ступени на ступень? Сначала были мучительные раздумья: «Ум ищет Божества, а сердце не находит».  В 1834 году поэт признаётся, намекая, возможно, на Вольтера с его богохульством:

С очами быстрыми, завистливыми злобно,
С устами, сжатыми наморщенной улыбкой

(ещё вариант в черновике: цинической)

Ещё в ребячестве, бессмысленный и злой,
Я встретил старика с плешивой головой.
Я старцу в сеть попал.

Примерно в это же время рождаются горькие исповедальные и пронзительные строки:

Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам.
Так, рёвом яростным, пустыню оглашая,
Взметая лапой пыль, и гриву потрясая,
И ноздри пыльные уткнув в песок зыбучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Тут же на память приходят и псалмы: «Они подобны льву, жаждущему добычи…» (Пс. 16), и особенно Первое послание Петра: «…противник ваш Диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить» (глава 5 стих 9). Поэт хорошо знал Евангелие, потому, я уверен, уже в поэзии повторял главное, то, что записано в следующем стихе Послания: «Противостойте ему (то есть дьяволу) твердою верою…»
Пушкин обретал и укреплял эту веру. И вера давала ему силы и мудрость. И он протягивал руку будущему: «Здравствуй, племя, младое, незнакомое!» И в ощущении краткости земного бытия уже не было отчаяния и тоски, как прежде. А ведь вначале он писал:

Конечно, дух бессмертен мой,
Но улетев в миры иные,
Ужели с ризой гробовой
Все чувства брошу я земные
И чужд мне будет мир земной?
Ужели там, где все блистает
Нетленной славой и красой,
Где чистый пламень пожирает
Несовершенство бытия,
Минутной жизни впечатлений
Не сохранит душа моя,
Не буду ведать сожалений,
Тоску любви забуду я…

Или несколько иное Пушкинское, столь близкое Шекспировскому Гамлету в его монологе «Быть или не быть…»:

Надеждой сладостной младенчески дыша,
Когда бы верил я, что некогда душа,
От тленья убежав, уносит мысли вечны,
И память, и любовь в пучины бесконечны, –

Клянусь! давно бы я, оставил этот мир:
Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
И улетел в страну свободы, наслаждений,
В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,

Где мысль одна плывет в небесной чистоте.
Но тщетно предаюсь обманчивой мечте.
Мой ум упорствует, надежду презирает.
Ничтожество меня за гробом ожидает...

Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь!
Мне страшно! И на жизнь гляжу печален вновь,
И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
Таился и пылал в душе моей унылой.

Но слава Богу, потом не будет унылой души, а выплеснется: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать!»
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом, – сказано в книге Екклесиаста, – время рождаться, и время умирать». Этой мудростью пронизаны «Стансы» великого русского поэта. Он зачеркивает строфу:

Кружусь ли я в толпе мятежной,
Вкушаю ль сладостный покой,
Но мысль о смерти неизбежной
Всегда близка, всегда со мной.

И появляется совершенство в равновесии чувства и ума, мудрости и приятия судьбы, гармония христианского приятия жизни и смерти:

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь не видно нас, –
Мы все сойдём под вечны своды,
И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживёт мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю: прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.

День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.

И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне всё б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

Стихотворение написано в то пору, когда на юге России появилась чума. Пушкин, очевидно, знал стихотворение Жуковского, где развивается мысль о смерти:

Повсюду вестники могилы предо мной:
Смотрю ли, как заря с закатом угасает, –
Так, мнится, юноша цветущий исчезает;
Внимаю ли рогам пастушьим за горой,
Иль ветра горного в дубраве трепетанью,
Иль тихому ручья в кустарнике журчанью,
Смотрю ль в туманну даль вечернею порой,
К клавиру ль преклонясь, гармонии внимаю, –
Во всем печальных дней конец воображаю.

Но, в отличие от своего старшего собрата по перу, Пушкин поёт гимн во славу жизни: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть!» Я думаю, на этой жизнеутверждающей интонации сказалось то, что «Стансы» были созданы в особое время. Читаю под стихотворением дату и место: 26 декабря 1829 года, Санкт-Петербург, 3 часа 5 минут. Пушкин не случайно так детально подписал стихи. Это был день Рождества Христова! По старому стилю. И для поэта он был рождением его к новой жизни!
Через много лет, как эстафету русской поэзии, подхватит Александр Блок слова Пушкина и воскликнет: «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!» И дальше: «За мученье, за гибель, я знаю, всё равно принимаю тебя!» Почему? Да потому, что для души всегда открыты тесные врата к благодати, к вечной жизни. Смертью смерть поправ!
Невольно обращаюсь к 89 Псалму – Псалму Моисея: «Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобрести сердце мудрое». А перед этим: «Господи! Ты нам прибежище в род и род… Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: «возвратитесь сыны человеческие!» Ты как наводнением уносишь их; они – как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветёт и зеленеет, вечером подсекается и засыхает… мы теряем лета наши, как звук».
Не из этих ли слов Моисея черпал, прежде всего, Пушкин вдохновение и мудрость для своих «Стансов»?!
Протягивая руку будущему, поэт знает о неразрывной связи поколений, и его живое дыхание я всегда обнаруживаю в том, что он заставляет меня говорить с ним, словно он рядом, даже спорить и ждать от него ответа. Как долго я не соглашался с его знаменитой фразой: «Гений и злодейство – две вещи несовместные»… Ну, как же так: вот, например, Наполеон, разве этот гений не был злодеем? Со временем я понял, что гений, кроме высокого таланта, вмещает в себя и нравственное, скажу больше, христианского начало, Божью мудрость и любовь. Иначе – это не гений, а только характеристика, степень способностей, умелости человека. Спасибо, Александр Сергеевич, ты помог мне осознать это!
Правда, другую строку поэта до сих пор оспариваю: «Прекрасное должно быть величаво!» Из стихотворения «19 октября». Но ведь сама жизнь, даже в деталях своих, в бытовой мелочи, далеко не величавой, тоже прекрасна. Прекрасное – не обязательно величаво.… Да и сам Пушкин это доказывает в «Графе Нулине», и в  «Евгении Онегине», и в десятках стихотворений, не говоря уже о «Повестях Белкина», о «Капитанской дочке» и т.д.
Вот вид старой Москвы:

     …Вот уж по Тверской
Возок несётся чрез ухабы,
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах…

А вот еще картинка быта (в «Графе Нулине»):

Наталья Павловна сначала
Его внимательно читала.
Но скоро как-то развлеклась
Перед окном возникшей дракой
Козла с дворовою собакой
И ею тихо занялась,
Кругом мальчишки хохотали,
Меж тем печально под окном
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом.
Три утки полоскались в луже...

Никакой величавости нет и в прекрасном пейзаже в стихах Пушкина из «Онегина»:

Пойдемте слушать шум дубравный
Над безмятежною рекой,
В деревне, где Онегин мой,
Отшельник праздный и унылый,
Ещё недавно жил зимой
В соседстве Тани молодой…

…Меж гор, лежащих полукругом,
Пойдем туда, где ручеёк
Виясь бежит зелёным лугом
К реке сквозь липовый лесок.

Там соловей, весны любовник,
Всю ночь поёт, цветёт шиповник,
И слышен говор ключевой, –
Там виден камень гробовой
В тени двух сосен устарелых…

А вот  еще пример для разговора с Пушкиным, даже для спора с ним: «И не оспаривай глупца…» – как-то сказал он в своём «Памятнике». А я думаю о том, что глупцов нет, – у всякого свой ум. Разве что направленность у каждого своя, а с ней – понимание или непонимание. Но это не глупость, не ущербность. И мне кажется, что я буду снова и снова перечитывать поэта, снова и снова беседовать с ним и, возможно, пойму его и соглашусь с ним, как знать?  Да простит меня он! Тем более, o прощении, о милосердии столько им сказано мудрого, великого, немеркнущего!..
В том же его «Памятнике» я читаю три главных завещания Пушкина, которые отталкивались, безусловно, от Библии, от Святого Писания,  от Божьих заветов.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Сколько слов, фраз, стихов рассыпано в Библии, говорящих о Божьем милосердии, о милости, о жалости, о любви, в конце концов!
«Благословен Господь, что явил мне дивную милость Свою…» – читаю в 30 Псалме. «Ибо превыше небес милость Твоя и до облаков истина Твоя» – поёт Давид в 107 Псалме. «Господь весьма милосерд и сострадателен», – сказано в Послании Иакова. Разве создавая свой «Памятник», не держал ли, не хранил ли Пушкин в сердце своем слова из книги Исход: «Господь, Бог человеколюбивый и милосердный, долготерпеливый и многомилостивый и истинный».
И призывом к милосердию, к прощению проникнуты многие стихи и поэмы Пушкина: «Цыгане», «Полтава», «Анджело». Вспомним «Пир Петра Великого»:

Нет, он с подданным мирится,
Виноватому вину
Отпуская, веселится,
Кружку пенит с ним одну,
И в чело его целует,
Светел сердцем и лицом,
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.

А вот концовка поэмы «Анджело»:

                …Изабелла
Душой о грешнике, как ангел, пожалела
И пред властителем колена преклоняя,
«Помилуй, государь, сказал. – За меня
Не осуждай его. Он (сколько мне известно,
И как я думаю) жил праведно и честно,
Покамест на меня очей не устремил.
Прости же ты его!
И Дук его простил.

Потом, через много лет, другой великий поэт, поэт ХХ века Борис Пастернак напишет:

Мирами правит жалость.
Любовью внушена
Вселенной небывалость
И жизни новизна.

А наш современник Евгений Евтушенко, словно подхватил великую Пушкинскую эстафету, целую книгу своих стихотворений назовет «Нежность». Ведь в ней, в нежности – и милосердие, и великодушие, и любовь.
Так не прекращаются Пушкинские уроки служения русской литературы – литературы милосердия и любви, как высшей мудрости, заповеданной Иисусом Христом.
Иногда на выступлениях, когда я прихожу в школу или в библиотеку, в клуб или общежития того или другого города, поселка, деревни, меня спрашивают: «А бывал ли здесь Александр Сергеевич Пушкин?» Я уверен, что поэт живёт там, где его читают, знают и любят.
В 1815 году шестнадцатилетний поэт, ещё лицеист, размышлял  в своём стихотворении «Городок»:

Но весь я предан тленью.
С моей, быть может, тенью
Полуночной порой
Сын Феба молодой,
Мой правнук просвещенный,
Беседовать придёт
И, мною вдохновенный,
На лире воздохнёт.

Он не ошибся. И уже, незадолго до смерти, утверждал, а мы чувствуем перекличку с юными строками:

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит –
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

И дальше мы все помним наизусть:

Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык:
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и друг степей калмык.

И в завершающей строфе – великая строка итог всей жизни и творчества Пушкина и завет грядущим творцам: «Веленью Божию, о муза, будь послушна».
Поэтому Пушкин везде, в каждом городе и посёлке, во всей Руси великой! Всюду – Пушкинские места, которые я с радостью воспел несколько лет назад:

Псков, Кишинёв, Москва,
Болдино и Калуга…
С севера и до юга –
Пушкинские места.

Сотней эссе мостя
Каждый маршрут учтённый,
Все же не счесть учёным
Пушкинские места.

Там, где, светла, свята,
Ширясь по белу свету,
Слышится речь поэта, –
Пушкинские места.

Прелесть и красота,
Строки стихов живые.
О, родники России –
Пушкинские места.

Пушкинские места
Всюду, где свежий ветер,
Перебирая ветви,
В рощах поет с листа.

Там, где река чиста,
А не убита лесом
Нашим лихим прогрессом, –
Пушкинские места.

Там, где еще клеста
С иволгою свистящей
Можно услышать в чаще, –
Пушкинские места.

Пушкинские места
Там, где для чести живы,
Наши сердца не лживы
И не пуста мечта.

Пушкинские места –
Где со стихами с детства
Мы сохранили в сердце
Свет и любовь Христа.

Где не под свист хлыста,
Не по указке свыше
Правду без страха пишут, –
Пушкинские места.

Там, где ещё уста
Зло не зажали строфам
Новые Бенкендорфы, –
Пушкинские места.

Там, где, за честность мстя
И раздувая травлю,
Всё ж не сломили правду, –
Пушкинские места.

Вольность и высота,
Рвущиеся из плена!
Будьте благословенны,
Пушкинские места.