Тете Люде

Пришел с работы, а на столе -
Кружка с надписью знакомой,
Да не совсем, о жажды утоле-
нии жизни, чтобы жизни кроме

Не мешало ничего утоленью
Жажды, для чего родительный падеж
Заменен на творительный, к изумленью
Того, у кого кончился запас надежд,

Кто приуныл от жизни в своей комнатушке,
А теперь будто родился заново
В двадцать девятый раз, и из кружки,
Поднятой в воздух, ему слегка пьяново,
Как от березовой черной стужкі.

Когда школьной тетради чистой
Шелестело черновым листом,
И когда самоубийство
Выглядело определенным лицом.

И на вопрос: что шелестело? -
Не твое, не твое дело, -
И если, то мимо твоего уха,
Ты уже мне мука,
Потому что ухо не доело.

На нем повешено, и оно вешает лапшу,
И, к сожалению, его углубление не паляпшу.

Хочешь сказать, вешает лапшу язык?
Да, конечно, набравшись от ушей пазык.

Не будем спорить, что вешают лапы,
Ты знаешь, я даже не нахожу им пары,
Потому что они меньше рук,
И они не мрут, а дохнут, им не доходит звук,
То есть они идут на запах,
И так прекрасен ваш безотчетный нюх...

Ты же вроде писал тете Люде...
Тетя Люда получит на блюде.
Неужто стихи? Дребезги слова...
Выплывшего из слабости плова.

Как сам себя ты не сварил?
Кастрюля была как свирель.
И выбрасывалась на берег пена,
И говорила возмущенно: bene.