Герои спят вечным сном 82

Начало
http://www.stihi.ru/2020/01/16/625
Предыдущее:
    http://www.stihi.ru/2020/01/16/625

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
ВОЙНА


Учила меня бабушка: живём под одним небушком,
Швырнули в тебя камушком - ответь на него хлебушком.
Русская поговорка.

Даната вышла на крыльцо и попала из «ящика» в бездонный и бесстенный «колодец», хоть ветер дует, солнце блещет. Здесь, на просторе (ей казалось), легче сердечную тесноту пережить. Но лесной воздух лишь добавил удушья, а шум замешал кашу в голове. Сколь неожиданным образом видится человеку жизнь, складывает причудливые, но строгие фигуры, будто в калейдоскопе: есть у Федоса эдакая трубка. Придумал ведь какой-то умник! Три зеркала, щепоть цветных стекляшек меж двух пластин… и надо же! При повороте являются геометрические «миры», упорядоченные, нежданные, повторяющиеся иной раз. Медленно-медленно ведёшь круг с тем, чтоб предугадать миг смены узора, ан, нет – он предугадывает твою уверенность в неизменном и картинку перещёлкивает, когда уже поверил в то, что опасная точка пройдена.

«Подумать только! Мать живого бросила в костёр! Кричал, должно быть, а она-то как же? Плавится рассудок!» Хутор – побитый калейдоскоп. изображения перемешались, голова кругом идёт, лишь яркий свет устойчив.«о, Милосердая Владычице, - возникла средь мути ниточка для опоры, - спаси рабы Своя от насилия диаволя, от нахождения иноплеменных и междоусобныя брани, яко Ты еси всех благих Подательница и Покровительница притекающим к Тебе с верою и просящим велия милости».

Полегчало. Сквозь пелену проступили контуры деревьев и домов, явился цвет и запах. Даже паутинки плывут, поблёскивая на прощанье перед тем, как безнадёжно выпасть в пыль. Увидела Даната свои руки на балясине крыльца. «Ах ты! Столь годов, и не одрябли. Вполне ещё способны рогачи ворочать, иглу держать».

Консилиум вынес решение: мальчика перевести на Палешь (там много кормящих женщин). Дана будет школьников возить и корректировать концентрацию смывочных растворов, а так же целесообразность нанесения мази. Может, и выживет детёнок. Снадобье в порядке, хоть новина. Главное же – следует круглосуточно держать обожжённые участки кожи на вольном воздухе, с рук на руки передавая малыша. И с капельницей можно положение найти, дабы гной тряпьём не залёживать.

«Матушка, Царица небесная, заступись! Довольно рук-то в помощь, ан, ходатайствовать перед Господом некому кроме тебя, силы такой люди лишены, дерзновения, доступа!»

Этери глядит, понимает молитву и не верует. Жестоковыйная девка. Замкнулась на себе, на своих обидах. Гложут они её, и что тут сделаешь?» Каких надобно усилий, какого страдания, чтоб развернуть на радость сердце человеческое!» Не знает Дана, и никто не знает, кроме Творца, свободу даровавшего творенью своему.

***

Любой индивид имеет право на упрямое заблуждение, на страсть к эпатажу, на внезапный порыв брякнуть бестактную гадость, и нет ничего более рабского, чем стадное чувство свободы.

Обозначена цель, сложен скарб, но медлят с командой выступать. Гришка смотрит на собаку, самозабвенно вьющуюся под ногами лошадей среди хуторской площади, и чувствует с её стороны брошенный в человека посыл отрешённости. «Вы тут хоть все мировые проблемы друг другу противопоставьте, - будто бы говорит буро-коричневая дворняга, - я же займусь тем, что умею, и это будет правильно со всех точек зрения»,. Хотя навык, глядеть исключительно со своей колокольни резко сужает обзор и перспективу делает плоскостной.

Пространство - мера всех вещей, время - мера всех событий. Вот она, минута, принадлежащая «только мне»: Гришке с Найдой дела нет ни до кого на свете, и до них никому покудова дела нет.

Гришка, будто малой, держит палец во рту. Найде погоня за собственным хвостом кажется вполне логичной - в конце концов, если при помощи погони она получает всё необходимое для собачьей жизни, то почему в этот раз должно быть иначе? Однако собака никогда не сможет поймать свой хвост, утолив тем самым жажду добычи и голод. Чем быстрее она догоняет, тем быстрее хвост убегает от неё. Собаке глазом не видно, что зубы и кончик хвоста - единое целое, шкурой же – слабо осознать, ведь не укушена покуда.

Гришке тоже не всё понятно в предстоящем деле. Точнее сказать: ничего не понятно кроме порядка движения. Но это его не заботит, потому что есть приказ и командиры: сейчас - отец, потом – Андрей Деменков. Так решено; так расписано. И дадена капелька праздности, которую всякий (и человек, и животное) используют по собственному усмотрению.

Площадь, вопреки обычаю подобных сходов, полна без воплей и сует. Буканиным, живущим в центре болотного мирка, часто приходиться собирать обозы, становя по местам разношёрстные бригады возчиков и отъезжающих. Хозяйки слёту видят, кому убавить груз, где безалаберна упряжь, на чьём возу маловато соломы. Особое внимание маскировке. Христя (Фролова) крутится вьюном. Глаза будто с высоты птичьего полёта выхватывают яркие пятна, или проблеск металла, ноги несут туда, где непорядок, меткое слово разит нарушителя.

- Тебе что, потрошок, помирать надоело! – Слышит Гришка повелительный возглас. – Заметят с воздуха расписную твою задницу, и будешь прав.
- Нука ты!!! С воздуха!!! – Недовольно бурчит Гаврила Дуганов. – Самолёт. Его слышно вон закудова! Прикрою, чай поди.

- А на шару! Теперь же прикрывай, хрен недопеченный. – Велит Христя.
- На шару… Подумать только! Где она возьмёт шар-то? – Бормочет Дуган, выполняя требование женщины.

Гришка отродясь не едал печёного хрена, только речь Христи будто в небыль падает, как то пятно, обесцветившись на раз, потому что с верхней дороги явлено удивление: голубое с белым – платочек, перепутать который Гришка не может ни с чем.

Кира? Неужели! Да. Вот она. Ближе, ближе! Гришка ловит взгляд, кажет рукой вправо: иди, мол, успеешь ещё, даст.
Кира ныряет в сени, но тотчас возвращается. Мать за ней запирает дверь. Громко, С подвизгом клацает висячий замок: знак того, что хозяев дома нет, и обращаться, случай чего, следует к соседям.

- Не дала? – Спрашивает Гришка.
Кира – бледнее полотна, и глаза по пятаку.
- Дала, - говорит, - вот тетрадь.

- А зачем так смотришь?
- Там… это!.. Пойдём, объясню. Видишь, вон? – указывает на Алика.
- И чего?
- А того! Сын или родственник убийцы Буркиных, которого я зарезала.

- Постой, охолонь чуточку! – Гришка машинально схватил Киру за руку, ощутив сердечный трепет, стиснул пальцы, чтобы унять.
- Верно знаешь? – Спросил, хоть глуп показался вопрос.
- Жила с ним на одной площадке. - Едва слышно шепчет Кира. – И здесь он неспроста.

Маленькая совсем! Лапочки дрожат, как у цыплёнка! Чем там резать?
- Брось. Не бери в голову. – Будто отодвинул на ладони беду Гришка. – Попал к нам этот Алик, значит, ведомо о нём. Тут тебе ни Пёстрый, ни Ясенев. Отец, который его привёл, город знает; тётки – завсегдатаицы базара. Даже Финк на примете у них. Хочешь, проверим?
- Хочу.

- Эвона! – Поймал Гришка за рукав пробегающую мимо Таню (Афанасьеву). – Видела, там кто?
- Видела, - прозвучал ответ. - А то как же. А ты, малый, с выводами не спеши: Ногами сучишь, Брюхом трёшь, Где разинешь, Там и ткнёшь. * Благо, самому довелось в честной семье родиться. Он же! С чего оголодал эдак, как по-твоему?
- Никак.

- Вот и будь умницей, ступай себе с Богом. Разберёмся тут. Знаешь, сказано: «не хотяй смерти грешнаго, но якоже обратитися и живу быти ему». Если право слово, то и дела нет.

- Мы приехали, - сказала Кира, - и отец получил комнату в обкомовском доме по Красина. Квартира напротив – Анатолий Иваныч Головнин. Первый секретарь. Слыхали это имя?
Гришка согласно кивнул, Таня тоже.

- Ну, вот, - продолжала Кира. – Эвакуировались они, а дверь заперли. Через неделю по приходе немцев туда поселились палачи: женщина, трое мужиков и мальчик, нерусские какие-то. Вот когда надо было нам на хутора драпать! Но Зинаида Ефимовна на что-то надеялась, с этой Керсти, тёткой их, задружилась, вроде как, да всё напрасно. Донёс какой-то гад, что евреи.

- Был бы повод, - возразила Таня. Гляди ка ты! Любовница Хрюнова, полицая с подгородчины! Там нос! – Пробу некуда становить! И глазья! По ломтю мацы в каждом. Другое тут. Астма, будто бы, у неё, у Зинаиды, муж репрессированный - на фронт нельзя. На самом же деле забраковали докторшу, чтобы оставить в тылу для подпольной работы. Тебя связной намеревалась привлечь, коли срастётся.

- Меня! – Взмахнула ресницами Кира. - Вы почём знаете!
- По том самом, девонька. Все тут одной мерой меряны; всех вешать надо, вплоть до ворон и крыс. Они же через двух на третьего стараются, вот и горе им. Главное для нас, войну покончить. Коим способом справляться с ней – это едино, да. Ты же теперича елико ти мощно молись Господу. Не о мальчишке том молись, а чтобы боль ушла. Понимаешь ли? Это – первое, о чём следует просить.

- Да. – Одним дыханием вымолвила Кира. – Манефа то же говорила… Я буду, буду. Простите меня, тётенька.
- Господь простит! – Всплеснула руками Таня. – Мы-то, грешные, рукоположены ли прощать! Ладно, милая. Живи, ничего не бойся. Ты сама, судя по фамилии, из поповского сословия будешь?
- Да. – Сказала Кира. Просто выговорила. – Оба деда священники. Родители убеждений не разделяют.

- Это ни во что, - утешила Таня. – Апостол Пётр, и тот отрёкся в саду. А я тоже! Пута резать сыночку собралась! Представляешь? Ладно, Данилыч остановил, ни то бы мордой во языцы.

- Не боитесь исповедовать?
- Перед тобой-то? Надо ли бояться? И ты не трусь: если не выдаст, так и не съест. Им, родителям твоим, война своё место указать должна. То ей в привычку. Тебе же… Спросят теисты какие-нибудь про Господа или скощунствуют для провокации, не заботься, что и как говорить. Дух Святой сам на помощь придёт, лишь вспомни о Нём. Гнев чувствуешь – молчи; страшно – молчи; миром слово дадено будет, как сейчас, молви смело, и услышится. Ладно, деточки, ступайте, и я пойду. Каждому из нас своя дорога.

Только теперь Кира поняла, почему на хуторах не приставали к ней с расспросами. Фашистов «бить», конечно же, хотелось. Одноклассницы Вера и Лариса предлагали участие в «Противостоянии» - так называлась комсомольская группа сопротивления. «Не смей», - сказала Зинаида Ефимовна, и Кира уклонилась от ответа, потому что обещала маме слушаться тётю Зину.

Девочек повесили через неделю. Оказывается, есть разница между подпольем, организованным из-за линии фронта и самодеятельностью, хотя это ни от чего не спасает. Главное же – кругом свои вплоть до того, что Кира, мастерица среди равных, слёту угадала смысл претендующей на скабрёзность поговорки.

- Ты куда? - Спросил Гришка.
- Домой.
- Верхним путём замаешься меж возов-то.
- Я уж думаю.
- Тогда вниз поехали. Дойдём до свёртка и встроимся в колонну. Гляди ка! Лошадей собираются сводить. Бежим! С купальни глядеть занятней.

Вот тебе и да! Кира глянула и замерла, оробев. Место какое коварное! Обрыв заметишь разве, что за шаг. Травы на юго-восточном склоне поблекли. Глубина метров тридцать. Жёлоб, по которому спускаются туда и поднимаются оттуда, хоть и претендует на ступенчатость, вылощен до блеска ледяной горы. Крутая тропа – силы нет, но Таловские привыкли. Ежеминутно тут кто-нибудь бежит к пруду или с него, на мостках всегда человек или зверушка. Такова притягательность водоёмов, несмотря на то, что мал ручей, и вода из скважин в посёлок подаётся насосами.

У спуска немцы. «Зачем их сюда! Один едва спину вылечил, другой – нога! Почему бы ни посадить на какой-либо воз? Кто главный-то этому делу?» Покуда Гришка рассуждал, Афоня и Фрол взяли обоих под локти, мигом переместили вниз. Кира побежала сама, не дожидаясь помощи.

***

- А вы! – Набросилась на Сулимова Акуля. – Вы!
- Обормот. Бездельник. – Подсказал генерал.
- Не смейтесь!

- Что там, умница, разве смешно? Сам к порядку призываю и сам же… Нарушать! Только не было у меня выхода. Эдисон сбежал, понимаете ли? Жизнь у человека решается: либо поставить к месту малого, либо – в хлам, хоть и талантлив. Я, милая, не буду, больше не буду так. И не болит уж. Вернее, стабильно болит. Что теперь? Не жить прикажете! Они, болячки эти, знаете ли, уважение любят, поклонов добиваются, мы же… Вон, ему помогите. Пальцы, кажется, на ноге сломал, а путь неблизкий предстоит.

Научившийся понимать русских наитием Дитер сел на стул, вытянул ногу. Три медицинских «девицы» склонились над ней.

- Арьер гран папа! Вы уходите? Зашептал по-французски Володя, вцепившись пальчиками в рукав Сулимова.
- Они уходят, - ответил прадедушка. – Мне же следует выполнять свои обязанности, быть на своём месте. Ты поедешь с мамой, и это лучше всего.

- Поеду, конечно поеду, но позвольте спросить, Последний раз позвольте спросить! Вы сказали, что наш город уничтожен и там война? Как же радио! Мы же слышим каждый день! Неужели это подделка?
- Я сказал? Ты ошибся, мой друг. Я не мог этого сказать. Санкт-Петербург, чтоб тебе известно было, единственная столица в Европе, куда не ступала нога ни одного захватчика и никогда не ступит. Теперь это очевидно так же, как то, что карандаш лежит на столе.

- И что же там? Блокада? Голодом уморить хотят?
- Ты всё понимаешь, мальчик.
- Нет, арьер гран папа, не всё. Я не понимаю, зачем это нужно, ведь иметь доход от торговли выгоднее, чем разрушать города.

- Ты не понимаешь, потому что не стал бы делать так, только и всего. Зеркало. Обычное зеркало. Видишь отражение своих пониманий и проецируешь на другого, будто бы он видит то же. Однако, у него свои понимания, и он проецирует их на тебя. Иной раз понимания эти совпадают, но чаще – нет. Чем больше совпадений, тем проще вывод. Ещё есть наука, поставить себя на место другого. Это – искусство, требующее знаний и таланта, или грубая профанация. В индии, например, иностранец – низшее из существ за то, что со своим человеколюбием не понимает и не признаёт кастовых правил.

- Вы, арьер гран папа, уходите от вопроса!
- Я отвечаю на него так, чтоб ответ и через годы был полезен для тебя.
- Хорошо. Я слушаю.

- Видишь ли, не мы создали мир людей, который устроен именно таким образом. А значит, мы можем и должны защищать себя и от реальных, и от будущих угроз, не испытывая особых угрызений совести по поводу его устройства. Ведь по отношению к нам никто таких угрызений испытывать не будет.

«Вот это ответ! – восхитился Бастиан. – Действительно, и через десятилетие актуален».
- Да. Пусть так. - Володя вытянулся струной, глянул с серьёзностью, не свойственной возрасту. – Теперь полный сумрак мысли, но я постараюсь запомнить, не понимая. Скажите об угрозах.

- Много угроз, мой друг, и главная – мировое господство по большому счёту, доминирование над ближним – по малому.
- Я не хочу мирового господства! Это глупо, ведь на моё хотение столько нехотений откликнется, и столько преимуществ у этих нехотений!

- И не просто глупость, мальчик. Это – суицид нации, растянутый во времени. Сюда же – война за чью-нибудь свободу, поскольку нет страшней тирана, чем бывший раб. За свою свободу – понятно. Да, только за свою или за стратегический интерес: чтобы с освобождённой территории тебе не прилетело.

 «Дитер не слушает или не слышит, - отметил Ганс, - по крайней мере, так кажется. Мальчик же! Любитель словесных фигур наверняка запомнит сказанное до последнего звука. Неужели ребёнку понятно, что мировое господство – глупость? Александр Македонский и Ганнибал не понимали? А может, столь соблазнительной людям кажется идея, что напрочь ослепляет всех? Угадывай теперь, как было там, только до мирового господства территориально не дотянули оба. Или Наполеон? Именно здесь этот гений и сдулся, именно об этих простачков хотение обломал».

- А мировая революция? – Спросил Володя.
- Конечно, - отвечал Сулимов. - Она – тоже, и очень опасна. Слава Господу, что Сталин понимает опасность и вообще – многое понимает, а значит – ещё поживём. Лейбушка же! Пупок бы ему развязался! Всеми фибрами «жидкой» души желал втянуть русских в невиданную доселе бойню, чтобы уничтожить, как явление, да ничего не вышло.
- Разве теперешняя мала?

Эта сомнительная честь, вероятно, принадлежит Тайпинскому восстанию в Китае, проходившему с 1850 по 1871 годы.
Главным героем грандиозной войны был Хун Сюцюань, неудавшийся начинающий чиновник, который, после того как у него случились видения во время высокой температуры, стал называть себя братом Христа, получившим божественное задание очистить Китай от зла.
Число убитых трудно подсчитать: предположения варьируются минимум от двадцати до ста миллионов.

- Наполеон в таком случае молокосос.
- Зачем же столь грубо? Любой носитель смерти хотя бы из чувства самосохранения достоин изучений, хотя бы за тем, чтобы знать, как заслониться. Англия, например,  ведущий претендент на мировое господство, всегда боялась конкуренции с Россией и придумывала опасность. Пытаясь ослабить Россию, британцы сражаются чужими руками — французскими, немецкими, турецкими... Отсюда вывод: если где-нибудь есть война, это – в конечном итоге война с англосаксами, а так же с порождением их - Америкой. Английский премьер-министр, лорд Палмерстон, признался — «как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет».

«Вот так новости! – Проглотил изумление Ганс. – Однако, следует держать лицо, пока ни заметили. Встать спиной, что ли?»
- Ещё пример отражений и непониманий, - не глядя в его сторону, продолжал Сулимов. - Лейбушкам этим и прочей интеллигенции недоступно осознание иррационального для них факта, что русский народ при любом раскладе хочет жить, а потому не примет мирового господства, в какой бы упаковке оно ни предлагалось. Он в конечном итоге создаст власть согласно своему представлению о власти, а не вследствие победы той или иной силы или партии, ибо вечен фундамент, на котором лежит одна шестая света. Видоизменять этот фундамент – не дело напыщенных проходимцев и двуличников с подленькой совестью, а лишь Господня воля.

- Мартьяныч, - перебил Володя, - то же говорил про грамотеев: будто замыливается у них разум от чтения пустоумных книг, а справедливость гневом оборачивается. Что же, вовсе не читать?
- Да. Не читать. Выкинуть их большой нужде на потребу. Гильотина, лучшее средство от головной боли, слыхал о том?
- Конечно слыхал. Но что же делать?
- Есть мерило у тебя, вот и поверяй тихонечко. Умники же в своём потонут. Предательство, знаешь ли, не так рентабельно, как хотелось бы, а не желающие рожать солдат будут рожать рабов.

«Железная логика, - ужаснулся Ганс. Это не велеречивый министр, топящий  и поднимающий слушателей потоком лжи! Что вырастет после такой подкормки? Фанатик? Нет. Признак фанатизма – ненависть, которая тут рядом не стояла. Тогда что? Нет ответа, Однако, очевиден вывод: если этот малыш глянет в прицел, то не промахнётся».

- Арьер гран папа, ещё вопрос. – провёл Володя ладошкой по глазам.- Говорят, вы жизнь положили на то, чтобы остановить войну. Раз кругом война, значит, получается, вы прожили неудачником?
О, конечно! – Воскликнул Сулимов, чуть ни задохнувшись. – Зато у меня есть ты, воробышек, маленькая птичка! Знаешь ли, о чём попрошу для иллюстрации? Принеси мне дом. Хорошо, не дом. Принеси мне, пожалуйста, этот сарай. Нужно там нечто, идти же не хочется.

Володя не воспринял просьбу в качестве насмешки, но, взялся внимательно разглядывать свой ноготь в поисках достойного ответа.
- Сарай слишком тяжёлый, - сказал. – Мне легче будет отнести туда вас.

- Верно. – С удовлетворением произнёс Сулимов. – Меня тоже тяжело нести. Остановить же войну одному человеку, даже гению, нельзя. Есть разница между свечёй и спичкой. Ты понимаешь?

- Да. Свече гореть; спичке гаснуть; но без спички не зажечь свечу, если что, а спичка без свечи зажигается.
- Правильно, мой друг, правильно. Внести решающий вклад по силам человеку, поставить точку в некоем эпизоде или увенчать этап, - пожалуй, но не более того. Природа людей испорчена первородным грехом, поражена множеством пороков – каждому на свой лад. Двадцатый же век! О! Такое испытание на прочность для христианского мира и Русской земли в особенности, что сам факт нашей с тобой беседы уже удача. А положившие жизнь - просто «спички»!

Володя глянул в окно на перепархивающих по веткам воробьёв и снова спросил:
- Стало быть, арьер гран папа, человечество обречено воевать до бесконечности?

- Почему же? – возразил Сулимов. - Это прекратится в двух случаях: первый – общая угроза гибели, и второй – серьёзный, очень сильный противовес партии войны. Таким противовесом обязательно станет Россия; наверняка – Китай; возможно – Индия какая-нибудь, но скорее всего – совокупность государств, если к тому времени уцелеют государства.

- Значит, обязательны союзники?
- Мой император сказал: «у России два союзника: армия и флот».
- а друзья?
- Россия не останется без иностранных друзей, пока у неё есть, что грабить.

- Именно так?
- Разумеется. Летом мне писал один приятель, что без союзников с немцами не справиться, и я ответил ему одним словом.

- Помню! – Воскликнул Володя. – Видел, как вы писали! Был там, в комнате! Содержимое письма не прочёл, а ваш ответ – spelling * крупным почерком: M U D A K! Одно слово на чистой стороне письма! Я понял, это аббревиатура – крепкое выражение. Так, должно быть, бранятся жители Сохо!
- Конечно! Именно они! – Сулимов, не меняя выражения лица, сделал жест, характерный для начала сердечного приступа. Акуля насторожилась. Фогель, увлечённый болью в ноге, вообще не обратил внимания на спеллинг. Екатерина Антоновна и столь же хорошо понимавшая французский Ирочка отвернулись, задрожав плечами. Бастиан зрительно представил череду букв, чтобы запомнить.

- Вы когда-нибудь убивали людей? – Володя не желал отстать от расспросов.
- Разумеется. – По-русски сказал Сулимов.
- Этой вот рукой?
- Этой тоже, и даже теперь могу.

- Ай! – заверещал Володя. – Она кусается! Кусается! Глупая какая, а! Ну, ты у меня получишь! Я буду тебя царапать, и ты перестанешь, совсем перестанешь кусаться! – Вопил он, лаская пальцами раздвоенную культю, изворачиваясь с тем, чтобы не попасть в «клещи». – Ты у меня получишь, жуткая штуковина! Получишь, так и знай.

- Киска! – Возразил Сулимов. - Десять против двух – нечестно! Ужо тебя!
Сделав неприметное движение, он дёрнул левую руку назад, а правой поймал кисти мальчика.

- Ну вот, - сказал. - Попал котёнок в лапу мыши. Теперь признавайся, как ты этими царапками кобылицу укротил?
- Никого я не кротил! – Смущённо пискнул Володя. – Бросил узел в петлю, только и всего. И знаешь, кто я по-твоему, воробей или кот!
- Солнышко, радость.

- Нет! Нет! Ты любишь котов!
- Я люблю мальчиков.
- А девочек?

- Ты же знаешь, у нас их нет. Надеялся: Катя родит дочь, но снова обормотик, и такой славный! Ты ничего не понимаешь в обормотиках. Я же, знаешь, и солдат люблю. Так приятно видеть, когда из увальня разворачивается то, что в огне не горит и в воде не тонет. Да, разумеется, всякие бывают… разные, да…
Сулимов умолк на полуслове, замер, сосредоточившись на своих башмаках.

- Что такое? – Попытался вернуть его к обсуждению обормотиков Володя.
- Загадка, - отвечал Сулимов. – Одна загадка есть, и кажется, я нечто начинаю понимать.
- Скажи загадку.
- Скажу, если догадаюсь. Пошли на улицу, милый, всех зовут.

1. Описание процесса ручного ткачества.
2. Произношение по буквам (англ.)

Продолжение:
http://www.stihi.ru/2020/03/07/8739