Кокон

Я наверное психически не стабилен. Опять меня несёт. Никто не просит, а я лезу не в свои сани. Мне бы ограничиться коротеньким - очень понравилось. Так ведь нет, дурь из меня так и прёт. Возомнив себя таким великим и маститым, что потерял все нормальные человеческие ориентиры самодовольно и публично заявляю.
Это стихотворение разворачивается как пограничное состояние между сном и бодрствованием, где реальность и сон за мгновение до пробуждения сливаются в единый поток. Рассвет здесь — не просто время суток, а антропоморфное существо с «мохнатыми пальцами», проникающее в пространство через изношенную ткань бытия. Он прожигает изношенный панцирь драпировочного полотна мироздания. Этот образ напоминает о хрупкости границ между внутренним и внешним миром, где даже свет становится материальным, почти хищным. Утро «ластится», как котёнок, но его игривость контрастирует с пассивностью ЛГ, чьи ресницы «прикрыты ленцой». Это не просто утренняя лень — это сопротивление пробуждению, страх перед вторжением внешнего хаоса, где зима бьётся насмерть за руины февральские,   где тело как крепость, разум как страж. Кровать превращается в «старушку-хранительницу», охраняющую «бесценное тело» от вторжения холода и времени. Рассудок, названный «лентяем осовелым», не просто отказывается действовать — он становится соучастником этой обороны. Здесь возникает парадокс: защита оборачивается заточением. ЛГ — «кокон», связанный «шёлковой нитью» дрёмы, но эта сладость плена одновременно и удушлива. Строки о «дозревании» и превращении в «белую бабочку» напоминают о метаморфозе, где переход возможен лишь через разрушение оболочки . 
Зима за окном — не просто сезон, а противостояние миров, внутри и снаружи, космическая битва. «Вселенский потоп» и «убелённые солью дома» создают апокалиптический пейзаж, контрастирующий с тишиной «сонного дома». Эта тишина — не пустота, а насыщенное ожидание. Жизнь «течёт мимо», но ЛГ выбирает стазис, словно боясь, что движение разрушит хрупкое равновесие между сном и явью. Даже солнце здесь двойственно: его луч «резвится», но за окном оно обжигает, превращая мир в соляную пустыню.  
Финальные строки — ключ к пониманию, дешифрации текста. ЛГ не просто спит — но «дозревает», готовясь к метаморфозе. Образ бабочки, вырывающейся из кокона, традиционно символизирует возрождение, но здесь он окрашен иронией, полёт возможен лишь «по наитью», как мимолётная мечта. Шёлковая нить дрёмы, стесняющая движения, одновременно и связывает, и защищает. Это напоминает о двойственности любого перехода: чтобы обрести крылья, нужно отказаться от безопасности кокона. 
Стихотворение соткано из коротких, почти рубленых фраз, что создаёт эффект прерывистого дыхания — как у того, кто балансирует между сном и бодрствованием. Метафоры («длиннолапый рассвет», «кровать-старушка») неожиданны, но точны, как сны, где логика уступает место эмоциям. Повторы звуков («сладкой дрёмой», «шёлковой нитью») напоминают шёпот, усиливающий ощущение интимности. Каждая мелочь работает на идею: мир распадается на фрагменты, которые ЛГ пытается собрать воедино. 
Это стихотворение — не описание утра, а путешествие в пограничное состояние, где каждое слово становится жестом сопротивления или сдачи. Как и в работах Марка Стрэнда, здесь нет однозначных ответов, только вопросы, застывшие в воздухе между «коконом» и «полем весны». Читатель оказывается соучастником этой драмы, где пробуждение — не освобождение, а риск найти нового себя или новое в себе или увидеть себя в новом свете. И возможно, именно в этом риске — подлинная красота бытия.
Это больше всего понравилось из того, что прочитал сегодня. Спасибо Вам.

Дмитрий Куваев   17.02.2025 22:09   •   Заявить о нарушении