Килеса Вячеслав. Четыре брата

Килеса Вячеслав Владимирович
Республика Крым

Четыре брата

Взвивавшееся вверх пламя колыхнулось под порывом ветра, выхватывая из темноты бородатые лица сидевших у костра вооруженных  мечами русичей. Осыпавшие небо звезды, отражаясь в водах реки Биюк-Карасу, суетились, перескакивая с волны на волну, подталкивая приткнувшуюся к берегу новгородскую ладью. 
–  Напрасно в Карасубазаре не остановились, –  продолжая разговор, сказал Федор. –   Село маленькое, грязное, и все же не на земле ночевать.
–  В лесу спокойнее, –  пожал плечами Иван, поправляя кольчугу. – Тем более с ужином повезло: Афанасий вовремя свинью под-стрелил.
Тот, о ком шла речь, привстав, покрутил лежавший на вкопанных в землю рогатинах огромный вертел с нанизанными на него кусками свинины. Аромат жареного мяса заставил всех встрепенуться в ожидании близкого ужина.
Четверо расположившихся у костра мужчин были братьями, везущими из Новгорода меха, кожу и мед на продажу в Судак.
–  Если б от каравана не отстали: были бы уже на месте, –  вздохнул младший брат, Никита, рассматривая лежавший у него на  ладони желудь. – А так еще дня два пути, и не столько по воде, сколько по земле на катках. Мелеют реки: видно, дождей долго не было.
–  Зато обратно вместе с караваном пойдем: обещали нас подождать в Судаке, –  рассудительно заметил Федор. И, обращаясь к Никите, произнес:
–  Что ты этот желудь баюкаешь? С начала пути как с дитем с ним возишься.
–   Мечта у меня: посадить на крымской земле новгородский желудь, –  объяснил Никита, пряча семя в прикрепленный к поясу мешочек. –  Дед говорил, что дуб больше тысячи лет живет. Представляете: нас давно не будет, а память в веках останется.
–  Дуб –  великое дерево, –  согласился Иван. – Не зря Перуну посвящено. Там, где дубовые срубы колодцев, вода никогда не «цветет», всегда студеная и чистая. Дуб и в воде не гниет, и шашель его не «берет». Солнце, мороз –  ему все нипочем!
–  Дед говорил: чем больше живет дерево, тем выше качество древесины, – вспомнил Афанасий. – Ободья и полозья гнут из дуба в возрасте сто пятьдесят – двести лет. А какие из него бочонки! Молодец младшой, хорошо придумал!
–  Ужинать пора! – поднялся с земли Федор – и, бросив взгляд в сторону кустов орешника, с криком: «Разбойники!» прыгнул к лежавшим возле костра щитам. Мгновенье – и братья, закрывшись щитами и ощетинившись мечами, стали спиной друг к другу, отбиваясь от выскочивших из кустов двух десятков человек с кривыми саблями и ножами.
Крепка новгородская кольчуга и остра сталь: шесть нападавших лежало убитыми вокруг умело сражавшихся братьев. Заколебались разбойники, надумали отступать, – и сделали братья ошибку: разомкнули круг, решив преследовать врага. Тотчас каждый оказался в окружении. И вот, взмахнув руками, упал Иван от удара в бок, уронил щит изнемогший от ран Афанасий.
–  Беги! – крикнул Федор, придя на помощь младшему брату. – Спасайся: я отвлеку!
Замешкался Никита, – и потерял мгновение. Нырнул в кусты, но поздно: догнал его, пробив кольчугу и ударив в спину, нож, брошенный разбойничьим предводителем. Недолго бежал младший брат – и опустился, захлебываясь кровью, на траву. Было слышно, как, в последний раз выкрикнув «За Русь! За Новгород!», замолчал Федор, и стихли звуки битвы. Послышались голоса: оставшиеся в живых разбойники приближались в поисках младшего брата. Выхватил кинжал Никита, быстро выкопал ямку и положил туда вытащенный из мешочка желудь. У него еще хватило сил засыпать ямку землей и встать, чтобы встретить смерть так, как встречают герои: лицом к лицу. Изрубленный саблями, он упал, и его кровь, пропитав землю, стала той влагой, которая пробудила дремавшую в желуде жизнь. 
Прошли годы, сложившиеся в века. Вырос из желудя громадный дуб. Десять человек не могут его обхватить, восемнадцати метров достигла его вершина. Именуется дуб Суворовским: под ним в 1777 году вел русский полководец перед битвой переговоры с посланником султана. Но чаще, глядя на  ствол, из основания которого отходят четыре больших сросшихся ветки, напоминая стоящих друг к другу спинами мужчин, называют дуб «Четыре брата» –  в память о русских купцах, привезших желудь из далекого Новгорода.