V

Манон
-----
Подали чай с сухариками, и Ахмед принялся за аббата Прево  —«История кавалера де Грие и Манон Леско», академическое издание.
Студент был прав: эта книга показалась ему интересней, чем «Финансист» Драйзера. Уже то, что автору пришлось бежать в Лондон, вызывало доверие.
— Я бежал в Нальчик, — сообщил Ахмед студенту, — жить там было хорошо, но скучно.  Девять лет прожил там. Очень скучно.
Ещё больше аббат Прево расположил к себе Ахмеда тем, что благодаря  протекции принца Конти и кардинала Буасси Прево смог вернуться домой.
— Протекция — это защита, — пояснил студент.
— Да! — сказал по этому поводу Ахмед и посмотрел на горы за окном. — Мне тоже разрешили вернуться домой.
Уже были прочтены первые страницы романа, уже Ахмед попросил повторить слова о том, что любовь неистова, несправедлива, жестока,  она готова на все крайности.  Освободитесь от любви, и вы окажетесь человеком почти без пороков, но тут вошёл Васёк и сообщил, что Ахмеда пришли убивать.
Убивать пришли двое.  Они стояли на площадке перед верандой и ждали.
За ними стояла толпа зрителей.
Одного — с топором, совсем мальчишку — Ахмед никогда раньше не видел.  Жалко мальчишку.
Второй был списанной шестеркой из седьмого барака.  Этот держал в руке  заточенную арматурину. 
Второго не было жалко.
— Зачем пришли? — спросил Ахмед.
— Девку отдай! — отчаянно выкрикнули из толпы.
— Одной на всех не хватит, — задумчиво  проговорил Ахмед.
— Ты старый, Ахмед, мы дадим тебе двух старух, — пошутили в толпе.
Ахмед посмотрел на Сироту и указал на мальчишку.  Сирота спустился и отобрал топор.   Попробовал лезвие, пробормотал «сгодится» и вернулся на веранду.   Ко второму Ахмед спустился сам.   
— Двух старух? — спросил он у шестерки из седьмого барака и оторвал тому ухо.
Васёк был уже готов с кувшином, мылом и чистым полотенчиком — вымыть руки после грязной работы. 
Сел Васёк за то, что сжёг жену и тёщу в избе – там, у себя, в Сибири.  Пришёл домой, застал жену с соседом.  От огорчения первый раз в жизни напился.  Когда проснулся, обнаружил, что жена с тёшей закрылись в избе.   Сходил ещё раз за самогоном.  Вернулся.  Выпил. Закурил.  Снова проснулся, когда изба уже горела.  Тушил вместе со всеми. Дали пятнадцать лет.   Теперь отбывал последние два года на условном в бригаде Ахмеда.  За старостью лет, а было ему за шестидесят, на работу не ходил, а кашеварил и вообще занимался домашним хозяйством.   
Ахмед вытер руки и вернулся в барак.  Толпа разошлась.  Васёк занялся раненым, а Сирота привел двоих мужиков из бригады прибрать: соскрести запекшуюся кровь и присыпать всё чистым гравием.  Ухо завернули в тряпочку и положили в карман шестерке.
—Простите меня, Ахмед, — сказал студент,  — это моя вина, что я её сюда привел.
— Это не за ней приходили, — успокоил его  Ахмед, — меня проверяли: не ты, так что-нибудь другое выдумали.  Давай читать про Манон.
Ахмед сел добровольно.  Он перевозил опий, поймали, бежал и скрывался.  Грозила вышка.  Дал взятку: продал два дома и подарил прокурору «Волгу», — получил  пятнадцать лет и теперь тоже был на условном.   Сюда, в Нарынские лагеря, к нему приезжали жена и дети.   Бригаду свою держал строго: молодые учились в вечерней школе, водка была только по субботам.  На свободу все выходили с приличными суммами на сберкнижках.  К нему и поселили стройотрядовцев — пять человек.  Один из студентов, самый начитанный и самый глупый, привёл знакомую девушку на ночь. 
— Но ты всё-таки предупреждай меня, когда она приходить будет, — добавил Ахмед, — чтобы встретили, чтобы проводили, чтобы целыми были.  Скучно людям здесь.  Давай читать.
Нежность ее  взоров,  очаровательный  налет  печали  в  ее речах, а может быть, моя собственная судьба, влекшая  меня  к  гибели,  не дали мне ни минуты колебаться с ответом. Я стал  уверять,  что  ежели  она только положится на мою честь и на бесконечную любовь, которую уже внушила мне, я не пожалею жизни,  чтобы  освободить  ее  от  тирании  родителей  и сделать счастливой. Я всегда  удивлялся,  размышляя  впоследствии,  откуда явилось у меня тогда столько смелости и находчивости…
— Да, сделать ее счастливой… — повторил Ахмед. — Иди, я сам почитаю.  Курить хочешь, вижу.
Студент вышел на веранду, присел рядом с Васьком на ступеньках.  Тот отсыпал махорки и дал аккуратно отрезанный лоскут газеты.  Они сидели, курили и смотрели на дальние уже по-вечернему сиреневые горы.
— Слышь, студент, а ты её любишь, девку эту? — спросил Васёк.
— Не знаю, наверное, люблю.
— Больше не придёт, наверное, испугалась, — вздохнул Васёк, — а жаль, красивая.  Я свою, пока не женился, тоже не знал, люблю или нет.  А как поженились, понял — люблю.  А любовь – она неистова!
Лёша собрался было спросить Василия, правда ли что он убил жену или просто так получилось, но Васёк вдруг спохватился, положил осторожно самокрутку на ступеньку и убежал куда-то в барак.  Вернулся с бутылкой, стаканом и банкой квашеной капусты. 
– Тебе, чуть не забыл.  Выпей.
– А надо?
– Надо, Ахмед сказал, чтобы ты выпил.
Студент ополовинил стакан и отдал Василию.
– В одиночку грустно как-то, – согласился тот и допил водку. 
Стало мирно и уютно.  Свет из окна, выходящего на веранду, падал на их спины, длинные тени их, сидящих на ступеньках рядом, слились воедино.  И махорка была сладкой.
– Я ведь, Лёха,  учителем был в нашей поселковой школе: черчение, рисование, труд, пение... когда как.  В армию не взяли по здоровью, потому считался как бы бракованным.  Никто за меня замуж идти не хотел, а Люсенька сама вот....  Да, дело такое.  Как там было сказано: Освободитесь от любви, и вы окажетесь человеком почти без пороков.
Дверь на веранду открылась, Сирота вышел объявить повеление Ахмеда:
- Допивайте водку и ложитесь спать.  Завтра много дел.
С утра привезли  двух баранов и ящик водки, – нужно было принять милицейское начальство после инцидента и угостить других авторитетных людей и бригаду; нужно было принести жертву.  После всех утренних забот Ахмед сказал позвать студента. 
— Приведи её, — сказал Ахмед, — скажи, я приглашаю.  Скажи, Ахмед приглашает, именно так скажи.
Как ни странно, Вика согласилась.   Она пришла, и они были вместе.  И она кричала, она просила ещё, а весь лагерь слышал, как он её любил; лагерь слышал и слушал.
Ослепительная луна  безжалостно обрывала тени бараков.  Ахмед сидел на тёмной веранде, пил холодный айран  и слышал, как двое любили друг друга за его спиной, но слушал он тишину вокруг.  Все вокруг должны были знать, что он, Ахмед, может позволить себе всё, даже любовь.  Нет, не в них, не в этих глупых студентах, не в этой толпе, собравшейся перед его бараком, было дело.  Главным было то, что Манон, та маленькая смешливая армянка, которой он покупал золото и бриллианты, та, чья белая грудь так отзывалась на его поцелуи, та, чьи бедра таяли под его ладонью, та, что умерла от глупого туберкулеза на женской зоне, –  главное,  чтобы она знала, что он любит её.    Больше он ничего не мог для неё сделать.  Они встречались тайком, а она кусала себе губы в кровь, чтобы не кричать от страсти, когда он любил её.  Он знал, что она хотела быть свободной хотя бы в этом.  Эта ночь была самым дорогим его подарком ей.  Последним.