В Элевсине

В Элевсине
Алджернон Чарльз Суинберн В Элевсине
 
Люди Элевсинского, вы, которые с длинными посохами,
Сядьте на рыночных домах и говорите слова,
Сделанные сладкими с мудростью, как редкое вино,
Сгущенное медом; и вы, сыновья тех,
кто на радостных толстых улицах идет вверх и вниз
ради времяпрепровождения, тяжелого движения или просто случайности;
И все прекрасные женщины, имеющие золотые кольца на
руках или волосах; и вождь над этим,
я назову вас, дочерей этого человека, царем,
Который окунает глубокие гладкие кувшины из чистой меди.
10
Под пузырящиеся колодцы, пока не
закроется каждая круглая губа, Сгорбившаяся струйка воды,
Найдя мне старую больную женщину, хромую и худой,
рядом с ростом сучков оливковых
Откуда умножилась густая песня с густыми перьями - И
мокрые слезы заполнили мои полые руки,
потому что я плакал в них -
И жалел меня; как холодная вода бежала
И промыла кувшины, полные от губ к губе,
Так промыли оба глаза сильной солью слез.
20
И вы подлили воду ко рту моему сладким
с коричневыми ягодами горных; так что со временем я заговорил
и собрал свои свободные колени из-под меня.
Более того, в широких выставочных залах в этом месяце
я нашел место и обильное жилище,
чтобы угодить мне. Я, Деметра, говорю об этом:
кто мать и помощница вещей?
Ибо как больные люди, употребляющие наркотики или поющие слова,
Закрой двери внутрь суженного чрева.
Как замок на болтах с круглым железом через,
30
Таким образом , я заткнулся тело и сладкого ртом
из всех мягких пастбищ и нежная земли,
так что ни семена , не могут войти в им
Хотя один сеют густо, ни некоторые зерна убираться
Прошлым трудно Комы-мужчины раскалывают и кусают сталью.
Чтобы расширить запечатанные губы их для использования.
Никого из вас нет на людной улице,
Но он знает, как болят все суховатые борозды,
Без зеленого пятна, считая черным:
Как ветер не находит удобной травы.
40
Не успокаивается ни бутоном, ни дыханием трав;
И в жаркую осень, когда вы храните стеки,
Все поля беспомощны на солнце, все деревья
Встань, как человек, лишенный всего, кроме кожи.
Тем не менее, вы, больные, получили помощь, чтобы обрести
средства и установившиеся таинства Бога;
Бог мудрее доброго человека.
Но никогда новая трава не будет сладкой на земле,
Пока я не исправлюсь от своей раны и неправильности,
меняя совет зевса Зевса.
50
Ибо никто из других богов, кроме меня, не
облечен подобной силой, чтобы строить и разрушать год.
Я заставляю меньший зеленый цвет начинать, когда весна
Прикасается не к земле, а к одной страшной ноге;
И как осторожный глинтвейн с могильным искусством,
трезво окрашивая и дополняя лицо,
рот, подбородок и все, о какой-то сладкой работе в камне,
я вырезал формы травы и нежной кукурузы
И раскрась спелые края и длинные шипы
Красным увеличением и грацией золота.
60
Ни один торговец из мягкой шерсти не может быть хитрым,
чтобы убить секрет толстого белого руна, в котором есть
пятна синего и пурпурного цвета.
Три луны были сделаны, и три луны сгорели,
Пока я держал путь из Крита без
комфорта, за которым ухаживала могила Геката, У которой
моя рана ужалила двойным железным острием;
Для меня все лицо было как отжатое полотно
с тесными и плачущими морщинами, а обе
веки запеклись от соленой продолжительности слез.
70
Ибо Аид и побочная воля Зевса
И эта хромая мудрость, у которой есть ноги,
Хитрые, рожденные в ложе Позора,
Эти трое приняли на меня злую волю и дали
такой совет, что, когда время получит крыло, чтобы летать,
Этот Аид из лета и низких полей
Изгоняет яркое тело Персефоны:
Из чистой травы, где она лежа, красные цветы
Сделали их острые маленькие тени по бокам,
Бледный жар, бледный цвет на бледной девичьей плоти -
80
И холодная вода скользила по ее покрасневшим ногам,
Убивая пульсации в их мягкой крови; и птицы,
усевшиеся рядом с ее локтем и клюющие на ее волосы,
протягивали свои шеи больше, чтобы увидеть ее, чем даже петь.
Я должен сказать острую вещь;
Для Аида, держащего ее оба белых запястья
Освободил пояс и узлом за узлом
Сковал ее между колесами на сиденье,
Сковал ее чистое тело, самое святое и дорогое
Для меня и Бога, как всегда, одетый около
90
С расцветами, когда ее колени опустились,
Пусть упадет, когда она позволила иди туда и сюда
десятками и двадцатками, повалившись на ноги,
белыми вафлями или пурпурными пастбищами.
Поэтому только поднимаясь и опускаясь,
Мои ноги были потрачены впустую, и благодатный воздух,
Для меня неудобный и сероватый, стал
Как слабый дым, дующий в подземном мире.
И находя в процессе бедных дней
Какую часть здесь имел Зевс и как в качестве помощника
100
Он справился с Аидом, содружинником по греху,
Я положил губы на мясо богов
И не пил и не ел и не спал на небесах.
Ни в золотом приветствии их ртов
Ухо не обратило на меня внимания, ни глаз вообще
Отследи мои ноги, идущие по ним.
Как великий огонь на каком-то проливе земли
Между двумя моющимися заливами мокрого моря,
Сжигающими траву до каждой кромки пляжа
И усиливающимися, растущими в росте ветра,
110
Так сожгла мою душу во мне на небесах и на земле,
Каждый путь руина и голодная чума,
Видимое зло; и ни одна ночь не могла
поставить прохладу между моими веками, ни солнцем
С компетенцией золота исполнить мое желание.
Да, так что мое пламя сожгло траву и камни,
Сиял до солоновато-белых краев тонкого моря,
Разрушил все милостивые дела и сделал
Больную смену, несвоевременное увеличение дней
И скудную пользу сезонов; к этому
120
Прекрасные боги теряют сознание на полых небесах: не приходит
вкуса горения двойного жира,
чтобы оставить их нёбо гладкими, ни на губах,
Мягкие кольца дыма и слабый запах блуждающих;
Весь скот и гниль, и их дурной запах
Вырастает из непривлекательной плотной плоти, которую
никто не убивает за жертву; море
И воды, двигавшиеся под вереском и кукурузой,
Сохраняют людей мерцающих рыб,
И речные мухи густо кормятся на гладь;
130
Но вся земля - ;;это ни человек, ни птица
(кроме сладкой расы зимородка),
которой нет, и она утомлена большими потерями.
Между тем фиолетовый цвет дома
был смягчен всеми грациями аромата и звука
В ухе и ноздре, совершенствуя мою похвалу;
Слабые виноградные цветы и клочковатый медовый пирог
И просто зерно с примесями пролитой соли
сделало меня довольным: все же моя рука не ослабила
Своей жатвы на ваш урожай весь год.
140
Пока я, таким образом, приглушенная женщиной в бледной плоти
И опустошенная внешность погибшего лица,
Сохранила уровни моего гнева и любви
Терпеливо управляла; и с мягкими кабинетами
Охладили острые полдни и занялись теплыми ночами
Заботясь об этом моем выборе, этот ребенок мой выбор,
Триптолем, избранный сыном царя:
что это прекрасное годичное тело, которое окрепло
странным молоком на смертной губе
и нервничало с половиной бога, могло бы так увеличиться на
150
вне массы и обнаженный человеческий простор:
и растопырившись, чтобы удержать в себе
дыхание Базы и этот обедневший воздух,
я мог бы превознести его сквозь пламя звезд,
Предел и стену великого мира.
Поэтому моя грудь сделала общим для его рта
Бессмертные ароматы, и вкус при этом
Дважды их тяжелая жизнь напрягает разноцветные вены
И дважды его мозг подтверждает узкую раковину.
Также ночью, разматывая тряпку из ткани.
160.
Как кто-то тянет миндаль к белому
И с любопытством пасет чистейший вкус,
я обнажил грациозные конечности и мягкие ноги,
развел слабые руки, и в середине пепла
положил сладкую плоть любого слабого сторона,
более нежная для впечатления от прикосновения,
чем воск к любой ручке; и зажег вокруг
Огня, и заставил ползти белого червеобразного пламени,
И прыгать в маленьких гневах искрой искрой
На голову сразу и ноги; и слабые волосы
170
прошипели с редкими брызгами в более близком завитке,
И как чешуйчатый гараж острой тонкой рыбы
В морской воде, так в чистом огне его ноги
Ударил, и пламя не в его плоти,
Но, как поцелуй, оно сжало его губу, и жар
затрепетал его веки; поэтому каждую ночь я дул в
горячий красный пепел, чтобы очистить его от полного бога. Больно,
когда в душе жаждет страха
За мучительную пищу и душит ее кормлением;
И больные наклонные глаза интерпретируют прямое солнце,
180
Но по своему размеру его белое превращено в черное:
под королевой Метанейрой я имею в виду это;
Ибо со злобным гневом на губах и сердцем,
сжимая страх перед селезеночными пассажами,
Она подумала прорезать тонкую цепочку этой паутины,
И не оставить свой челнок раздробленным, расчесывая его;
Поэтому она украла у нас и с жестким зрением
Всматривался и нагнулся близко; затем с бледным открытым ртом
Как огонь поразил ее в глазах между
Криком и детским смехом, резко сокращаясь
190
Как огонь под дождем, упал; Пламя,
написанное однажды насквозь и умершее, и в густых темных
слезах упало с моих глаз на плачущие глаза ребенка,
Глаза лишены сильного наследства
И смертные снова упали. Кто не меньше
От бутона бороды до бледно-серого цветка волос
Воск восходит к барной лозе, виноград которой
кровоточит красной тяжелой кровью взбитого мягкого вина,
Тонким с острыми листьями, до
Полных белых лет и расцвета седые дни
200
Я считаю, что он совершенен; ради кого
я, таким образом, милостив к тем, кто стоит,
Наполненный белой шерстью и опоясанным,
Как тот, чья молитва пребывает на губе
И не падает даром: поэтому пусть жертва
сгорела и покраснела всеми более широкими путями;
Видя, что я поклялся бледным
храмовым ансамблем И золотыми ворсистыми волосами Персефона,
Грустно расстроенная и низко причесанная к ее бровям,
И от горести в ее губах, и от смерти.
210
Ее глупый и скорбный служитель,
Мое слово для тебя ослаблен своим резким весом
и удвоен мягким обещанием; и твой король
Триптолем, этот Селеус, мертвый и покрытый пурпуром
и бледный для золотого погребения,
Будь твоим помощником в моих услугах,
Разделяя землю и пожиная ее плоды
На полях, где ждут, хорошо опоясаны, хорошо обтянуты, все
тяжелые времена года весь год;
Сохраняя выбор теплого зерна с наконечником копья,
220
И наклоняясь остро к косой доле,
Все звери, которые бороздят переоцененную землю,
С равными изогнутыми шеями от бремени.