Вий

По мотивам одноимённой повести Н.В.Гоголя

Повсюду гам, студентов стало густо,
Там каждый бодр, собой был не уныл.
Резвился всяк пред киевскою бурсой,
Щелбан кто в лоб, тут кто козу доил.
   
Шло молоко? Что думать тут? Едва ли,
Чтобы доить, ведь надобно кормить.
Под рожу Библию козе читать давали,
Ах, молодость, смекалка, дух и прыть!

Застыли вмиг все мимикой на мордах
И встали в ряд, смешок был тут и там.
А вот и ректор на крыльцо выходит,
Напутствие излил всем бурсакам:

-Домой пойдёте, шкодить нету права,
Из вас, известно, всяк есть балагур.
На той вакансии дружков весёлых пара
Рядились в бесов, после крали кур.

Вот, бурсаков есть трое вам известных,
Те к дьякону с горилкой подались.
С ним напились до непотребных песен...
Так, знайте, доберусь до вас, держись!

Все после слов молились хором Богу,
Вакансии* нет радостней, кажись.
Тут наскоро собрались в путь-дорогу,
Ведь лето! Отдыхай! Ну чем не жизнь?

Своим путём пошла студентов тройка,
В себе проверить надо свежие умы.
Желали в репетиторах быть только,
Так в подработке петь ещё псалмы.

Философ шёл, Хомою Брутом звали,
Весёлый нрав, плясун был, баламут.
Так без него быть повести едва ли,
Над ним все козни повстречаем тут.

Тиберий с ними - ритор,* безусловно
За дипломата у ребят шёл все года.
Халява самый рослый, в богословах,
Лежит что плохо, воровал всегда.

Всё ж темнотой оказана им "милость",
В желудках грусть, а пищи не урвать.
С дороги той сошли тут, заблудились,
Ну где же путь, кругом ковыль-трава.

Удача всё ж есть в тяжкие минуты,
-Глянь, огонёк! -Пошли и все дела.
Увидели в степи какой-то хутор,
Хозяйкой злая бабка в нём была.

Тиберий: "Нас пустите ради Бога,
В ночлеге бедным окажите честь.
В такую темь не видно и дороги,
Заночевать бы нам и чуть поесть."

Опочивать Тиберий будет в доме,
Халява в кладовой, быть по сему.
Хома в хлеву улёгся на соломе,
Да только сон не клеился к нему.

Пнул сапогом Хома в свиное рыло,
Совалась из соседнего хлева.
Старуха дверь тихонько отворила...
С ума сошла?! Хома дышал едва.

"Шалит душа иль посетила скука?
Враз со свиньёй получишь заодно!"
Старуха шла, протягивая руки...
-Голубушка, ты старая давно!

Э - нет! За так тут сгинуть просто...
Старуха близко, слышен тяжкий дых.
"Бабуся, пост идёт давно петровский,
Не оскоромлюсь за сто золотых!"

Философ к двери, был быстрее мухи,
Кровь безразмерно стукала в висках.
А там, как зверь, ждала уже старуха,
Зловещий блеск застыл в её глазах!

Что от него бесовка хочет, злюка?
Дать нету сил оттуда стрекача.
Вмиг отказали ноги, так же руки,
Истошный вопль застыл и не звучал.

Он вопрошал: "Зачем мне эта мука?
Со мной вся чертовщина наяву!"
Та подошла, сложила его руки,
Вниз голову, прыг на спину ему!

Удар метлой хороший был, поверьте,
Здесь лучше жеребца бы не найти.
Хома рванул, как пёс игривый с цепи,
Как резвый конь, запрыгал по степи.

Так дело быстро вышло с чудесами,
Вся ерунда за миг пришла, кажись.
Философ понял - ноги мчатся сами,
Хотел сдержать, попробуй - удержи.

Путь над землёй Хоме стал за отраду,
Пусть чары были, он у них в плену.
С бедняги пот вовсю катился градом,
Весь в эйфории, та пришла к нему.

Попал, кажись, где не имелось горя,
Такое не увидишь даже в снах.
Он глянул вниз, кругом синело море,
Плескалась в нём русалка на волнах.

Такое где возможно видеть чудо?
Не сделает с горилкой так бадья.
Хома дивился, как ласкает груди
Округлой формы милка, как ладья!

Уходят силы, выпит весь до донца,
Чудесный вид, волна бежит, журча.
А в море синем отражалось солнце,
Себя в нём видит, бабку на плечах.

Душа бурлила, было так приятно,
Но сделать бесовщину надо вспять.
И он теперь кричал уже заклятья,
Ногой вновь землю ощутил опять.

Читал обильно, рухнули мгновенно,
Стуча костями глухо по траве.
Философ видит, что лежит полено,
Им стал старуху бить по голове.

Лупил изрядно, как могла десница,*
Что пожелать то можно лишь врагу.
Философ глянул, что лежит девица?!
Стонала: - Ох, я больше не могу...

Прошёл угар, всё вышло так неловко,
Серьёзно надо к делу отнестись.
"Спокойно, парень, это есть бесовка."
Хому вмиг ноги в Киев понесли.

В желудке стон тут голод обозначил,
Покушать кто ж окажет парню честь?
По бурсе он пролазил по заначкам,
Всё тщетно было, нечего поесть.

Сулят прогул нутру пустые крынки,
Живот без дела - мрачноват удел.
Он подмигнул одной вдове на рынке,
В том парень смелый, у вдовы засел.

Пришлось уйти от ненасытной этой,
Нашли его, счинили произвол -
Под белы руки... Снова этот ректор,
Чуть походил, тут и речь свою завёл:

-Тебя, Хома, уже заждался сотник...
-Но я?! За что мне эта благодать?
-Избита вусмерть, объявилась дочка,
Исходную по ней тебе читать!

-Не буду, всё тут! -То её желанье.
Ивовый прут получше всех микстур,
Так отстегают, что не надо бани.
Из головы ты выбрось, парень, дурь!

Тот сотник знаменит в округе очень,
Богатства все стекаются к нему.
Скажи, Хома, как выбран его дочкой?
Хома: "Я сам не знаю, почему."

-Беседа дальше будет лишней, просто,
Ступай, себя не стану ей стяжать.
Философ вышел, ждёт его повозка,
Пять казаков в ней, чтобы не сбежал.

Полсотни вёрст до сотника дорога,
В пути корчма, - похмелья в том итог.
Всё был Хома во страхе и в тревоге,
Хотел сбежать, да не судьба, не смог.

В корчме горилку квасили без меры,
Хома хотел на волю прошмыгнуть.
Там где одни, он три увидел двери,
Не мог найти себе на выход путь.

В путь снова, хлопцы песню затянули,
Хоме с которой белый свет не мил...
Дом сотника вовсю гудел, как улей,
Над дочерью истошно сотник выл.

Философ, видно, за немалым спросом,
Что скажет Божий промысел в судьбе?
За Страшный суд идут к нему вопросы:
"Откуда дочь прознала о тебе?

Скажи скорее, торопись с ответом!"
Философ понял - близится гроза.
"Ну хоть убей, не ведаю об этом." -
Сам низко опустил свои глаза.

Его пронзало взглядом душегуба,
Забить плетьми ещё прикажет тут.
-Сказала перед смертью мне голуба:
"Исходную прочтёт философ Брут."

События пошли в не лучшем виде.
-Наврёшь, за то ответишь мне сполна!
-Не знал я раньше панночку, не видел...
Всё ж глянул на неё... Лежит... Она!

Увидел пан, что парень бледный очень,
Дрожит, как лист, остаток вышел сил.
Знал сотник всяких, этот не порочен,
Хому всё ж про родителей спросил.

-Их звали как, я даже то не знаю,
В сиротах смирно жил, без куражу.
-Иди, бурсак, готовься к отпеванью,
Три ночи отстоишь, я награжу.

А день иссяк, не шла никак горилка,
В нутро лилась не соколом, колом.
Да ещё как страшилку за страшилкой
О панночке травили за столом.

Да не за так погинуть можно вовсе,
Такая уж, поверьте, страха власть.
-Ну что ж, давай, пора уже, философ,
Идти до церкви, надо отпевать.

"Ведь ты козак, не будь же суеверным,
Будь половчей..." - себе Хома сказал.
Был полумрак, на ключ закрыты двери,
Отсвет свечей плясал по образам.

Скорбящих лики взглядами утюжат,
Темь из углов готовит свою сеть.
-Никто сюда не попадёт снаружи,
От мертвецов заклятий много есть.

А чёрный гроб уже заждался встречи,
Скорей всего, находится кто в нём.
Глядит Хома: "Да тут немало свечек,
Зажгу их все, и станет, будто днём."

Зажёг свечей, их было ящик целый,
Лишь церкви свод окутал полумрак.
Хома: "Взгляну, а ну, козак, смелее.
Ведь ты козак, иль вовсе не козак?!"

Казалось, что вот-вот откроет очи,
Улыбка что-ли краешками рта?
Была какой-то страшной её очень,
Ужасной этой ведьмы красота.

С её красы был ужас, что не снилось.
Ну, впрямь, не умирала, так сказать...
Вдруг прокатилась по щеке, застыла,
Багрянясь кровью, панночки слеза?!

Кому такого выдержать бы малость?
Здесь он один, попал на "благодать".
Слеза пропала. - Вроде, показалось,
Ночь впереди, мне надобно читать!

Ему пустяк - водить по книге пальцем,
Читать так громко, хутор слышал чтоб.
"Ведь я ж козак, чего же мне бояться?"
Читал, но всё поглядывал на гроб.

Страшнее нет быть ночью в церкви этой,
Пусть свечи славно светят, будто днём,
От них на всё лились потоки света.
Ужасен гроб, но пострашней, что в нём.

На разный голос перешёл, читая,
Боязни чтоб остаток заглушить.
Но это что?! Весь ужас понимает -
Она уже сидит, ведь не лежит!

Пошла, сперва на стены натыкаясь...
Вот он конфуз, ума лишит сейчас!
Обвыклась, девка сметлива какая,
Сменила курс, он на Хому как раз!

Понять не мог, откуда этот ужас,
"По мере сил вот сделаем пока..." -
Нашёл мелок, он у него из бурсы,
Круг очертил, молился до пупка.

-Изыди, вша! Невинных тебе мало?!
Какой же бес тебя сюда занёс?!
Та подошла, всё ж линия мешала,
Вся посинела, словно, купорос.

Ну до чего чертовка в неуёмных,
Совалась, бесполезно за предел.
Так посинела, как иной покойник
Недели три лежал и посинел.

Читал Хома, бежали в книге строки,
Был страх огромен, что ещё сказать.
Как та "чума"? Трясло её бесовку,
Открыла свои мёртвые глаза.

Ну до чего был взгляд её ужасен!
Зелёный, как отава по холму.
Такой, что у Хомы пошли мурашки,
Но видеть не могла она Хому.

Никак не успокоиться "особе",
Пошёл накатом ярости прилив.
Идёт она теперь уже до гроба,
Ещё куда-то пальцем погрозив.

В уме остаться видится ли способ?
Да только б не свихнуться ему чтоб.
Она легла, закрылась крышка гроба,
Со свистом место тут покинул гроб!

Да, брат, попал, откуда нету ходу,
Однако, дело движется к утру.
Но гроб летал, крестя собою воздух,
Слабо же было гробу за черту.

Хома орал, из глотки шли заклятья,
Их дал монах, что с нечистью борец.
Упал на место этот гроб проклятый,
Так из него опять встаёт мертвец!

Вся жуть сама встаёт из гроба "дива",
Как будто, демон, чёрт покинул мрак.
"Живи, Хома!" - прокукарекал пивень,
Покойник лёг, по гробу крышка - бряк!

Читал не зря, всё дочитать нет силы,
Понятно ведь, такой ночной накал.
Взошла заря, пришли к нему, сменили.
Так до обеда на сенях проспал.

Что было, вспоминалось, как спросонку,
Мысль путалась, ушла куда-то в сбой.
С хмельною квартой* скушал поросёнка,
Вернулся ум, он стал самим собой.
 
С людьми тут лад, приятны и не глухи,
Народ, он обозначил, - неплохой.
Дала лопатой парню молодуха,
Пощупал "матерьяльчик", мол, какой?

Всё ж знаком у судьбы он был отмечен,
Сегодня думал вновь о встрече с ней.
Чем ближе подходил злосчастный вечер,
Философ становился тем грустней.

И мысль гвоздём входила ему в череп,
Что скоро ночь и много с ней всего.
Шутить хотел он всяко на вечере,*
Но всё напрасно с шуткой, ничего.
 
"Ведь отстоял, всяк было и непросто,
А честно, не рехнуться б до утра."
Тут говорит подьячий: -Пан философ,
Пойдём до церкви, надобно, пора.

Опять сейчас пред казусом великим,
Себе Хома: "Бояться позабудь!"
Иконостас, глядят прегрустно лики.
Боязнью снова наполнялась грудь.

Стоит всё тот же гроб её ужасный,
Философ вспомнил сразу эту жуть.
"Да это поначалу только страшно,
Ну а потом нисколечко, ничуть.

Вчера, как диво дивное увидел,
С него струхнул, попался на испуг.
Да что я всё о диве, да о диве,
Зажгу-ка свечи, надо сделать круг."
 
Читал он долго, чувствуя тревогу,
Заклятья все тут выплеснет сполна.
Берёт рожок, нюхнуть табак немного,
Глянь, прямо перед ним стоит она!

Как продержаться? Ведьма обложила!
С той гадиной дождёшься ли зарю?
У бурсака от страха стыли жилы,
Заметил взгляд, что мама не горюй!

Читать Хома продолжил тут же сразу,
В заклятьях нынче опыт, не юнец.
Но всё же видит это краем глаза, -
Совсем не там ловил его мертвец.

Не человек, какого нечисть вида?
Не сделает того Природа-мать.
Хоть что-то есть - она его не видит!
Он продолжал заклятия читать.

Тут мрак полез, собой лобзая щели,
Не по себе, но всё ж читал псалмы.
Ведь ведьма не спала на самом деле,
Сзывала гадов всей бесовской тьмы.

По церкви ветер, что срывает крыши,
Шёл скрежет по решёткам, по стене.
Ломились черти, что философ слышал,
Круг, как и прежде, выдержит вполне.

Лицом он врос в листы, и очень сильно,
Со всех сторон нечистая, кажись.
"Живи, философ!" - кукарекнул пивень.
Хома со стоном: -Ночка - "зашибись".

Пустым глядел и отрешённым взглядом...
-Подъём, философ, всё, пора домой.
Тут под руки его, пошёл, мол, надо.
Бабёнки возглас: "Он совсем седой!"

Обидно всё же, нежить-сумасбродка
Такой мужчине нанесла удар.
К нам седина по возрасту приходит,
Ему от чертовщины вышел "дар".

"Свершить побег, или совсем пропал я,
Такой уж дел случился оборот.
Что делать впредь? Поведаю всё пану,
Быть может, этот пан меня поймёт."

Пан: -Как легко читается, любезный?
-Оно легко, да скопище чертей.
Такая там творится непотребность,
Лишь мыслю - улепётывать скорей! 

Связалась твоя дочка с сатаною,
Седым я стал от этого, поверь!
Творит там всё бесовское такое,
Должно противно Богу то теперь!

-Дуришь, философ, тут тебе не бурса!
Не знаешь кнут, узнаешь его "сласть".
С ним хлопчики справляются искусно,
Горилкой вспрыснут, и опять стегать.

Он вышел. "Видно, правила такие,
Под хвост попала сотнику вожжа.*
Ага, терновник, поле, дальше Киев,
Скорей отсюда надо убежать!"
               
Сидел он весь усталый, так унижен!
Пил из ручья, услышав голос вдруг:
"По тропке путь сюда намного ближе,
Негоже о терновник рвать сюртук."

Другого голос вовсе был не лестным:
-Наш сотник видел много вас, ребят.
Побег любой твой будет бесполезным,
Или кнутом забьют, иль наградят."

Пришли. Философ, для поднятья духа
Сказал, что разгорелась как душа,
У ключника всё ж выморщил сивухи,
Бутыль распили за день не спеша.

Тут поплясать есть время до заката,
Наступит он, конечно, но пока -
Хома кричит: -Мне надо музыкантов!
Их не дождавшись, выдал трепака.*

Плясал, пока что было в его силах,
Так не плясал за свой короткий век.
Плечами люди жали, уходили,
Мол, очень долго пляшет человек.

Всем показал, каким был он чудилой,
Проспал до ночи после без забот.
Ведром воды там хлопцы охладили,
Вставай, мол, время скоро подойдёт...

По новой жуть, страх на душе, тревога,
Возьмёт девица снова на испуг.
"Бояться я не стану, нет, ей-Богу!"
На половицах так же чертит круг.

Всё те же лики скорбные, в печали.
Себе внушал, не забояться чтоб,
Читал он лихо, что листы мелькали.
Предтеча* зла вновь покидает гроб!

Ужасен труп, мол, знайте наших, так-то!
Зубами ряд о ряд стучала "дама".
Неслись, хрипя, из мёртвых губ заклятья,
Всю било в лихорадке её прямо!

Поднялся вихрь, что силы не измерить,
Стекло со звоном падало и билось,
С петель стальных сорвало напрочь двери.
Чинить "закон" теперь нечистой силе!

Тут вышел ровно весь остаток хмеля,
Хома читал молитвы, как попало.
Слеталась нечисть, дух шёл подземелья,
Храм полнился хвостами и крылами.

Хоме понять всё было так непросто,
Уму его не выдумать все сонмы.
Там было всяких упырей в коростах,
Повсюду нежить, мразь, нагие гномы.

Спешили бесы храм собой наполнить,
Химеры выпускали свои жала.
Тянулась слизь за гадами по полу...
"Компашка" эта вся Хому искала.

"Сокровищ" всяких вылезло навалом,
Тянулись к кругу, пастями оскалясь.
Чудовище всю стену занимало,
Покрыто шерстью, клочьями свисала.

Кряхтело, зырив, брови поднимало,
Представить мог лишь то ума лишённый.
Над ним пузырь был, выпустив все жала,
Те жала, как громадных скорпионов!

Всё извивалось, рыскало по храму,
Хому искало, да не находило.
Читал Хома, есть круг - его охрана,
Успеха нет у этой камарильи.

Опять по новой ведьму лихорадит,
Хоме читать, тем только и воитель.
Приказ её такой был слугам ада:
"Скорей мне Вия, Вия приведите!"

То было существо - начальник гномов,
Не знаю, можно звать ли человеком?
Был очень весь испачкан чернозёмом,
И по полу тащились его веки.

Ужасным был он выше всякой нормы,
Уродлив так же этот "парень" древний,
Он спотыкался сильно, как при шторме.
Кривые ноги, что стволы деревьев,

Деревьев тех, что в месте аномальном,
Которое забыто Богом, просто.
В узлах все ноги, в рытвинах и шрамах,
Была тяжёлой медленная поступь.

Таким пришёл подземный повелитель,
На роже был он с маской из железа.
Тут приказал: "Мне веки поднимите!"
Ему подняли, рады быть в полезных.

Себе Хома: "Лишь не смотреть на Вия,
Совсем с пустяк осталось до рассвета."
Ну вот те на! Прокукарекал пивень...
Взглянул дурак, тут Вий его заметил.

Когтями всяк упырь экипирован,
Все ждали только шефского приказа.
Промолвил Вий: "Его я вижу, вот он!"
Железный перст был на Хому указан.

Враз на него накинулись все скопом,
Упал бурсак, от страха бедный умер.
Петуший крик был, все те остолопы
До выхода тут в панике рванули.

Лежал бурсак, нет мёртвому печали,
Проблем не стало в мире неуёмном.
Так кто бежал, все упыри застряли
В щелях, и окнах, и пустом проёме.

Пришёл дьячок и ужаснулся видом,
Впервые видел это всё явленье.
Петь отказался напрочь панихиду,
Ещё бы, было храма посрамленье.

Сказал коль этак праведный устами,
Знать, и до храма все пути закрыты.
Так заросла вся церковь та кустами,
В неё дорога всеми позабыта.

А как друзья Хомы на самом деле?
Сейчас в корчме сидят они в печали.
Там пили очень много, без предела,
Во всю Хому горилкой поминали.

Халява встал: "Я двину понемножку."
Пошёл, звучала вдалеке жалейка.
Он по привычке спёр ещё подошву,
В ненужности лежала на скамейке.


Произведение написано с большими сокращениями.

Вий - в восточнославянской мифологии персона ж, чей смертоносный взгляд скрыт под огромными веками или ресницами, одно из восточнославянских названий которых связывается с тем же корнем: ср. укр. вiя, вiйка, белорус. вейка - «ресница». По русским и белорусским сказкам, веки, ресницы или брови Вия поднимали вилами его помощники, отчего человек, не выдерживавший взгляда Вия, умирал. Сохранившаяся до 19 в. украинская легенда о Вие известна по повести Н. В. Гоголя

Вакансия - устар. перерыв в работе учреждения, учебных заведений ; Самое торжественное для семинарии событие было — вакансии: время с июля месяца, когда обыкновенно бурса распускалась по домам. Н. В. Гоголь, «Вий»

Бурса (учебное заведение) — подготовительные классы духовной семинарии; а также в просторечии или шутливо сама семинария.

Ритор - в старину ученик духовной семинарии по классу риторики.

Оскоромиться - нарушить пост.

Петров пост - понедельник 15 июня - суббота 11 июля.

Десница - правая рука (устаревшее).

Корчма - трактир, постоялый двор (в Белоруссии, на Украине до революции).

Пивень - петух (укр.)

Кварта - мера жидких и сыпучих тел (обычно немного больше литра).

Вечеря - ужин. (устар.) Ударение ставится на первый слог.

Вожжа (шлея) под хвост попала – о том, кто находится в неуравновешенном состоянии, проявляет взбалмошность, непонятное упорство.

Трепак (укр. тропак) — старинная русская пляска, распространённая также на Украине. Исполняется в быстром темпе.

Предтеча - лицо или событие, подготовившее условия для деятельности других, для появления чего-нибудь другого.