Гибель дивизии 49

                РОМАН-ХРОНИКА

                Автор Анатолий Гордиенко

  Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).

Продолжение 48
Продолжение 47 http://www.stihi.ru/2020/02/10/8692

                «... финны почти прекратили атаки. Они ждут, когда мы подохнем с голода...»

                «25 февраля 1940 года.

  Никуда не выхожу весь день. Лежу почти в одном положении, отвернувшись к стене. Бесконечные разговоры о еде приводят мой угасающий мозг в неописуемую ярость. Дошло до того, что я готов был стрелять в это кодло, сгрудившееся у печки. Выстрелил в потолок. Все замолкли, поняли мой протест, а я долго толчками засовывал револьвер в кобуру. До чего же я дошёл? Что стало со мной? Ведь это же мои братья по оружию, по ремеслу, по беде. Как же я мог так? Накрылся с головой шинелью и медленно погрузился в сон, нет, это не сон, а какое-то летаргическое состояние. Но и тут не было покоя, перед глазами подпрыгивали на сковородке куски свежей свинины, дымился чугунок с пшённой кашей, краснел украинский борщ в глубокой тарелке с эмблемой – колёсный трактор в синем ромбе и надпись «Пятилетку – в четыре года». В этом забытьи я пролежал долго-долго. Наконец еле встал, сходил за землянку. Вернувшись, долго торчал у порога. Заходить никак не хотелось.

  Не хотелось видеть постылые заросшие физиономии, не хотелось слышать одни и те же примитивные разговоры:
– А помнишь?
– Как сейчас вижу эту шашлычную – дым коромыслом, пиво холодненькое...
– Мужик этот, что смолил кабана соломой, ну чисто герой, отрезал хвост, обсмолил и тут же съел при нас...
– Дочка всё просит: папа да папа. Ну я, конечно, уважу. «Дайте два кругляшка мороженого». Выдавливает мороженщица два кругляша...
– Утка обязательно, как ты ни крути, а с яблоками должна пропекаться. Лучше всего антоновские запихать вовнутрь...
Одно и то же, одно и то же. Я уже выучил наизусть. Ночью разбуди – перескажу эти басни. Почему мы не вспоминаем прочитанные книги, походы в музей, запавший в душу спектакль? Горе нам, горе! Мы изменились, мы, как наш лес, изрубленный снарядами: в каждом сидит осколок.

  Замерзаю в предбаннике, но ещё постою, поглотаю свежего ветра. Глаза слезятся, и нечем вытереть их. Рукав полушубка омерзительно грязен, давно не мытые руки покрылись гусиной кожей. Гляжу, щурясь, на дорогу, разделяющую наш хутор пополам. Впереди, ближе к штабу, лежат серые комки, да и слева обочина дороги бугрится мёртвыми. Лес поредел, из черного снега торчат расщепленные туловища сосен, будто пронёсся тунгусский метеорит. Всюду воронки, воронки. Угол нашей землянки разворочен, а я и не ведаю. Почему-то на дороге лежат две исковерканные пушки.
За ними стоит ряд заснеженных трёхтонок. Тишина. Хутор вымер. Всюду вокруг — убитые, замёрзшие. Говорят, где-то на северной окраине, самой простреливаемой, мёртвых кладут друг на друга, используя их как бруствер. Это лучше, чем утоптанный снег – пуля не пробивает замёрзшее тело. Странное дело. Вижу перед собой сотни трупов, и ничего не шевелится в моей душе. Уже не переживаю, когда узнаю о гибели кого-то из своих близких знакомых. Как же я изменился! И так быстро! Почему окаменела душа?

  Сходил за котелком. Долго искал, где снег почище, набрал в котелок самого лучшего. Вскипятил воду, бросил в неё последний сухарь, даже не сухарь, а жалкий огрызок, который я обсасывал ночью. В сумерках прилетел ТБ-3 под охраной «ястребка» и сбросил нам груз. Все мешки упали к финнам. Значит, опять будут кричать по рупору: «Спасибо товарищу Сталину за вкусную гречневую кашу!»
Причём выбросил у нас на глазах, выбросил со второго захода, пригляделся, понял, где мы, а где финны. Вредитель! Контра! Вот таких надо ставить к стенке!
Печальная новость. Радийный фургон посекло осколками снаряда. Но все живы. Ночью на волокуше радиостанцию перетащили в штабную землянку. Рядом сколотили собачью конуру для движка, там же хранится весь бензин, слитый из автомашин и танков. Разумов сострил – «Теперь Кондрашов может лично передавать матерные радиограммы в штаб армии». Справлялся несколько раз, нет ли поздравления от Куприянова ко Дню Красной Армии. Не было, не поступало. Странное дело, но мне почему-то очень хочется, чтобы именно Геннадий Николаевич прислал бы нам добрую, ободряющую радиограмму. Неужели он забыл свою дивизию, неужели не ведает о наших муках? Хочу получить две-три строки, написанные лично для меня. Или пусть даже только фамилия моя будет упомянута в этом общем приветствии. Хочу, и всё тут! Тишина. Забытые и ненужные.

  Паша Гультяй и я сидим у печурки. Паша не мигая глядит на жёлтые угли, покрывающиеся серым лёгким пеплом.
– Жил-был мальчик, – шепчет он. – До беспамятства любил больную бабушку, собирал ей лесную малину, чтоб она поправилась, расчёсывал большой деревянной гребёнкой седую её голову. Учился, влюблялся, мечтал стать лётчиком. Повзрослев, решил написать книгу и прославиться. Но о чём книгу? И зачем?
В который раз ловлю себя на том, что Паша читает мои мысли. О чём писать? Кто позволит? И всё же надо запоминать, надо выжить! А вдруг вот сейчас, сию секунду влетит в нашу землянку мина, и всё кончится. Всё-всё – солнце, зайчики на прыгающих волнах родного моря, цветы и пчёлы на них, призывный смех первой женщины, первый заливистый смех Вовочки, моей кровиночки.

  Пришёл посыльный за Рыбаковым и мной. Поплелись в штаб. Тут другой коленкор –
и лампы горят ярким светом, и дух пшенного концентрата витает.
Дали нам чаю, в нём плавали даже настоящие чаинки. Каша была жидкая, налили немного, и нам надо было есть с Василием Александровичем из одного котелка. Своеобразное испытание на звание человека. Каждый следил за другим, чтоб было равное число окунаний ложки в котелок, и чтоб ложка не была слишком наполнена кашей. Кондрашов спал. Алексеев, как всегда, заполнял что-то в амбарной книге.
Нас по-отечески, по-братски опекал Алёша Разумов. Низкий поклон тебе, брат мой, спасибо, что не даёшь помереть голодной смертью.

  Алексей прочитал нам радиограммы.
«Штаб 15-й армии. Ковалёву. Ватутину.
Окружены 40 дней. Не верится, что противник силён. Освободите от напрасной гибели. Люди, матчасть не боеспособны. Фактически лагерь больных. Здоровые истощены».
«Штаб 15-й армии. Командарму Ковалёву. Члену Военного Совета Ватутину.
Помогите, штурмуйте противника, соберите продуктов и покурить. Вчера три ТБ развернулись и улетели, ничего не сбросив. Почему морите голодом? Окажите помощь, иначе погибнем все. Кондрашов. Кондратьев».

   Продолжение в следующей публикации.