Ностальгия

                Михаилу Анатольевичу Кукулевичу посвящается


НОВОГОДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Ах, Новый год – заснеженное слово!
оцепленный морозом тёплый кров…
И ты следишь среди ветвей еловых
игру гирлянд стеклянных и шаров,

И видишь вновь знакомые фигурки:
Деды Морозы, звери, и Снегурки…

Уже пробили Спасские куранты,
и тосты новогодние звучат,
но смотришь не на праздничный экран ты
а на чудных нарядных «арапчат».

И, чудо настоящее – избушка –
парит среди волшебной полутьмы…
…Придёт пора – и спать уйдут игрушки
до следующей сказочной зимы.



У ЛАЖЕЧНИКОВА
                Михаилу Кукулевичу

Снежные крупинки строчки шепчут,
чёрный вечер нежностью смягчая.
И встречает нас седой волшебник
в ласковом тепле уютной чайной.

И глядит Лажечников с картины –
со стены малиновой гостиной.

Призрачные грезятся романсы,
и струна дрожит от ностальгии…
И кому теперь в любви признаться,
если мир – другой, и мы – другие?

Но хранит старинные пластинки
памяти тугая фонотека!
…Сыплют с неба снежные крупинки,
словно пыль Серебряного века.



СТАРЫЙ ГОРОД
                М.К.

В Коломну добираться нелегко,
зато сюда приехать – наслажденье!
Здесь кошки гордо смотрят из окон,
усевшись среди комнатных растений.

И занавесей светится плетенье,
и кенарь в клетке вертится свистком,
и кофе по утрам кипит и пенит,
забеленный свежайшим молоком.

Цветут провинциальные герани,
и девушки щебечут вечерами,
взирая на загадочный пасьянс,

пока не дрогнут сказочные струны,
и сердце не взволнует сумрак лунный –
любовью околдованный романс!



КОЛОМЕНСКАЯ ЭЛЕГИЯ
                Галине Горчаковой

Может быть, поизящней в Риме или в Париже,
может быть, побогаче станут Берлин и Лондон,
может быть, понарядней будут Казань и Нижний –
всё же мне сердце грела прежняя пыль Коломны!..

…Церковки и домишки лечат людские души
старыми мостовыми, провинциальной глушью…

Это не пыль, а Память, это не грязь, а грёза! –
древность в золе забрезжит, звякнет монетой редкой;
готика стынет в небе, рдеет крестом и розой,
стелется под ногами прахом далёких предков.

Вылижут Старый Город, выложат новой плиткой –
надо ж толпе туристов пораздавать презенты!
…Только зачем-то в сердце скрылась чудная рифма –
точно в альбоме ветхом – вырезка из газеты.



БОЛЬШАЯ АСТРАХАНСКАЯ

На заре из рассветного мрака
веет ветер забытых вестей…
Это пыль Астраханского тракта –
позолота полынных путей.

Это море быков круторогих
что плетутся по древней дороге,

это злато литого зерна,
серебро пересыпанной соли,
это бремя коломенской доли,
всё, чем кормится наша страна.

Помнят скалы домов полутёмных
эти скрипы рассветных дверей,
эти пыльные вёрсты Коломны –
из-под Щурова – до Сандырей.



ИВАНУ ИВАНОВИЧУ
                М.К.

Тумана зачарованная риза
укрыла фонари и старый Дом;
и вся усадьба, словно древний призрак
таится в этом омуте седом.

И позолотой ветхого сонета
струятся тени рамок и портретов…

И странный отзвук, важен и державен,
в гитарном резонаторе поёт,
и пьют Тредиаковский и Державин
в тяжёлой кружке старый добрый мёд.

И, позабыв на час про чай и книги,
блестя в очках лукавинкою глаз,
ключом узорным отпирая флигель,
Лажечников опять встречает нас.



КОЛОМЕНСКАЯ ССЫЛКА. АЛЯБЬЕВ
                М.К.

Снова прежние тревоги,
снова хмурая пора:
день осенний, стылый, строгий,
словно слиток серебра.

Но согреют кафель печи
раскалённые дрова;
будет песня, будет вечер,
будут вечные слова!

И алябьевская ссылка
обернётся дружбой пылкой!

А под вечер глянет солнце
и сквозь кроткий робкий свет
нам Алябьев улыбнётся
через двести с лишком лет.



УСАДЬБА В КРИВЯКИНЕ
                М.К.

Залезли в древний Дом два пацана
(куда ж уйти от жажды приключений?)
А в Доме – только хлам да тишина
седая пыль, да пепельные тени,

Да выцветший от времени портрет,
одетый в покорёженный багет…

Но ожил холст! И внятно, в тишине
хозяин, пожилой и добродушный,
заговорил о прошлом, о войне,
которую француз на Русь обрушил!

…Очнулись вдруг – ни живы ни мертвы.
Ужель им привидение приснилось?!
…Зачем же на чердак полезли вы,
разбойники? Скажите нам на милость!



ВИШНЁВЫЙ САД
                Евгению Захарченко

Туманами окутан сад вишнёвый,
и слышен за верандой говор слуг.
Пора свиданий – барственный досуг…
И мрак вокруг – накидкою махровой.

На чай вечерний – самовар готовый
вновь за столом собрал семейный круг.
Но вот белеет щегольской сюртук – 
является Лопахин – русский «новый».

Вечерний мир осыплется мгновенно…
И этот дом, и этот шкаф почтенный –
всего лишь декорации убор.

Под вечер новый век прищурит веко:
тут в суете – забыли человека,
тут корни рубит купленный топор.



ВИДЕНИЕ ПАМЯТНИКА. ЛАЖЕЧНИКОВ
                Владимиру Потлову

Призрак сада – вешнее цветенье;
да хозяин вечеру не рад…
Он проходит – медленною тенью,
глядя на темнеющий фасад.

Алой каплей бронзовый закат
плавит медноликие виденья:
взятого Парижа пленный град,
Дома Ледяного злые тени…

Он следит за этим зыбким льдом,
бросив на скамью раскрытый том…
Только где он сам? В музыке? В книге ль?

Кто-то рядом в сумраке поёт…
И струится песни терпкий мёд,
вздохом наполняя старый флигель.



24 МАЯ… «ПОЮТ ХОРОМ»…

По привычке летят планеты,
во Вселенной – одна тоска…
Почему-то опять поэты
на Руси не нужны пока.

А бывало, во время оно,
собирали мы стадионы…

Но теперь – не хотят вглядеться
в тайны книг; голова пуста…
Всё поют, как в «Собачьем сердце»,
хоть убей – не хотят читать.

 – Уберите с души вериги,
дайте отдых родной стране!
Хватит петь! Распахните книги,
да прислушайтесь к тишине….



АЛЕКСЕЕВСКАЯ

Летний дождик по солнышку сеется
реет радуга над головой.
Вдоль по улице Алексеевской
так уютен ампир «типовой»…

«Образцовых проектов» течение –
жизнь Коломны – и тайная тень её.

И, наверное, снится и чудится
этим садикам, этим домам –
посреди Алексеевской улицы
ставший дымом утраченный храм;

и святителя слово неброское
вдруг откроется, как наяву.
…Даже старую башню кремлёвскую
Алексеевской тоже зовут.



НЕПОНЯТНЫЕ
                Татьяне Башкировой

Посреди коломенской планеты,
среди шибко занятых людей
бродят непонятные поэты
в редкой и ненужной череде.

И народу встречному переча,
целый день о «вечности» лепечут.

Нет от них покоя ни минуты –
затыкают будущему путь.
О, зануды! Нет на вас цикуты,
чтобы песню вечную заткнуть.

Но сомнутся годы… Словно горы
вздыбятся века из кожи мхов…
И воскреснет позабытый Город
в золоте непонятых стихов!



ПАСТИЛА «РОЗА»

О, чайная услада – пастила!..
Прелестная красавица Посада
как будто розу сказочного сада
перстами осторожными взяла.

И вот пастилка – розово-бела –
слоится лепестками лёгких складок.
И вазочек хрустальная прохлада
сверкает славой царского стола.

Девичьи взоры брошены несмело...
И вот – амуров звончатые стрелы
стремятся в высь, в коломенскую синь!

И пастилы персидски-пышный отзвук
вздыхает зачарованною розой
меж пальчиков таинственных богинь.



ВЕЕР

Всего лишь веер... Но единый взмах –
и Купидона шёлковые цепи
в скупых сердцах разбудят жаркий трепет
и странное смятение – в умах.

И мы в который раз воскликнем: «Ах!»
Что может быть чудесней и нелепей,
когда божок любви посланьем скрепит
распахнутый «новейший телеграф»!

На шёлке: птички, травы и амуры...
И веера секретные фигуры
струятся у невинного чела:

«Не подходите!» Или: «Я свободна».
Иль тонкий шифр, поклоннику угодный:
«Я жду Вас... В час! Четвёртого числа».



ЖИТНАЯ ПЛОЩАДЬ

Калита, деньгой набитая –
серебра звенящий зов…
Оживает площадь Житная
в грузном говоре возов.

Лавки ломятся открытые –
прогремел стальной засов;
вот юродивый с молитвою –
меж торговцев и весов.

 – Помолись о нас, Данилушка,
попроси о Божьей милости
дай торговлишке Закон!

…А в ответ над пёстрым праздником
снеди, вывесок, проказников –
Колокольни ровный звон.



ФЕВРАЛЬ В КОЛОМНЕ
                Михаилу Кукулевичу

Суббота – Сретенская неделя…
Городит шифры масонский Город;
февральская мельница снеги мелет
и тени прячет в ночные норы,

и в тёмном небе рисует руны,
и строит ноты строкою струнной…

Зима топорщится снежным щебнем –
ушла пора холодов и страхов.
…Тревожит сердце седой волшебник,
и песня стелется, точно бархат.

И в этой тесной библиотеке,
среди созвучий струны и рифмы,
февраль с усмешкой прищурит веки,
весну встречая вечерним шифром.



СЕННАЯ ПЛОЩАДЬ

Под Коломною седою –
дух весенний, дух земной:
за Ямскою слободою
возле площади Сенной;

дёгтем пахнет; чередою
прут возы сквозь яркий зной;
над весёлой суетою
сено  плещется волной.

 – Эй, народ, беги скорей –
покупай моих курей!

За ямщицкою торговлей
шутки, споры, словно грай,
у Никольцевой дороги
из Коломны – на Зарайск…



«КОЛОМЕНКА»

Как будто за спасительной соломинкой
входил сюда прозаик и поэт.
«Коломенка», любимая «Коломенка»! –
в потоке буден – радостный просвет,

где в коридоре, старом и прокуренном,
вся наша дичь бывала окультурена.

Читали гранки с хохотом и спорами
и шла редакционная возня,
шатались лит. сотрудники, с которыми,
шутя, болтали Исбах и Пильняк.

Они свою эпоху обессмертили,
связав её подшивками газет.
…Они прошли советское столетие,
которого сегодня с нами нет.



МЕЩАНИНОВСКАЯ

Блещет стеклом каретным поезд Екатерины,
дом распахнул барокко окон и колоннад.
Славной императрице преданный Мещанинов
в царской её дороге кров предоставить рад.

Жаркою позолотой пышет витьё лепнины
духом цветов и яблонь дышит огромный сад,
горки, холсты и книги, кафельные камины,
и пастила – не сыщешь слаще неё услад!..

…Где же сады, усадьбы, флигели и ворота,
где Эрмитаж уютный, парки, куртины, гроты,
и Рождества с Никитой красный пасхальный звон?

Где наш народ нарядный, звонкие мостовые?
…За тупиком казармы Город склоняет выю.
Поезд умчал – и пылью путь его занесён.



СИНЕМАТОГРАФ
                Владимиру Викторовичу

Стрекочет плёнка гладким целлулоидом –
в чудесный мир волшебное окно!
Коломна… Полутьма… Прибытье поезда –
немое досоветское кино.

Влюблённые идут – куда же деться им? –
в синематограф: «Рим» или «Венецию».

О Господи! – как всё же это близко нам:
лихая петербургская зима,
трагедия Артемия Волынского,
и «Дома ледяного» кутерьма!

Пускай стрекочут годы-беззаконники,
и станет «фильмой» пламенный рассказ!
Ведь, в сущности, все мы – герои хроники,
отснятой Провидением за нас.



РОЖДЕСТВЕНКА
                Павлу Сигалу

Вдоль Егорьевской дороги,
у Рождественских пенат,
там, где к речке – склон пологий –
тишиною грезит Сад.

Где живыми огоньками
реют россыпи цветов,
видят сны седые камни –
точно Прошлого покров.

Эти глыбистые плечи
помнят плен тысячелетий…

Что ж! – полней бокал беспечный
для игристого питья –
за медлительную вечность,
за мгновенность бытия!



БОГОСЛОВСКИЙ САДИК
                Анатолию Кулагину

На месте плаца – прежний сквер кремлёвский,
изъеденная временем стена,
и тень от колокольни Богословской,
и надпись на лабазе: «Складъ вина»…

Но стал библиотекою лабаз,
и колдовал художник в ней не раз!

А в стенах Кордегардии суровой,
за портиком дорических колонн,
забавною советскою обновой
был детский сад надолго утверждён.

И здесь играла милая ватага,
прохожих лопотаньем веселя,
у старого засохшего фонтана…
У Прошлого… У сказки… У кремля.



ВЕШНИЙ НАПЕВ
                М.К.

Коломна глянет из-под чёлки девичьей,
как будто гимназисткою смешной,
разбуженная песней Кукулевича,
взволнованная солнцем и весной.

И снова прошлый век пролёткой катится
и школьною строкой мелькает платьице!

О, это обаянье вечной юности,
коломенский возвратный ледоход,
когда «глагол времён» капелью чудится,
когда струна вне Времени поёт!

И в этом есть особенная магия:
и знойный летний свет, и вешний гром.
…И Прошлое сверкает вспышкой магния –
щемящей НОСТАЛЬГИИ серебром!