С. Пшибышевски. Дети сатаны, глава 13

VII.
   
   Когда Гордон прибыл к Петцлю, магазин уже запирали.
   — Господин Остап просил передать, что он отправился к Хуту.
   Субъект улыбнулся исподлобья.
   Гордон ответил суровым взглядом.
   — Тут мой парень?
   — К вашим услугам.
   — Задержите коней, пока Мацей не прийдёт по них.
   Гордон дал ему денег и отправился к Хуту.
   В одном из тыльных кабинетов Остап пил вино. На коленях его девица пела под гитару.
   — Ну вот наконей и ты! Три часа прождал тебя... Пустяки!.. Да взгляни на неё: семнадцати нет, а испорчена так, словно ей тридцать: опытна во всех штучках безобразия... Ты не представляешь себе, какие песенки она поёт.
   Девушка дерзко взглянула на Гордона...
   «Fisherin, du kleine,
   zeig mal deine Beine...»
   Очевидно пьяная, затянула она с хрипотцой.
   Присев, Гордон безразлично засмотрелся на обоих.
   — Типичная детка Сатаны!— почти с ненавистью бросил Остап.— Да поди ты, Кася. Ты пьяна, поди прочь! Нет, лучше принеси вина.
   Остап лениво зевнул.
   — Ну вот! Как тебе она, Гордон?
   Остап пучально кивнул вслед Касе.
   Когда та удалилась, они переглянулись со скрытой ненавистью.
   — Ты несколько удивительно изменился, Остап!
   — Почему нет? Давай снова подружимся. Ты же единственный оставшийся мне, хоть я тебя терпеть не могу.
   Кася принесла вина.
   — А теперь, дорогая Кася, иди-ка ты спать– одна, совершенно одна, как надлежит благонравной девице. Вот тебе все мои деньги. Встанешь в шестом. Ты, пожалуй, застанешь нас. Итак, напоследок принеси ещё две бутылки вина, да опрометью.
   Когда его поручения были исполнены, Остап отчасти добродушно, но и насмешливо взглянул на Гордона.
   — Мы пережили столько лет вместе. Думаю, потомки долго ещё будут вспоминать о благородной паре диоскуров...
   Крайне утомлённый Гордон серьёзно смотрел на Остапа.
   — Послушай-ка, Остап, если у тебя на языке колкости, оставь меня в покое: они скучны. Вы все ненавидите меня и стараетесь мстить мне оскорблениями. Эля ударила меня хлыстом, недавно дала пощёчину. Не знаю, чего она хотела от меня.
   Остап задумался.
   — А знаешь, в последнее время я не однажды задумывался о том, что вы очень похожи. Только ты расчётлив, а она истерична. Но вами владеют родственные извращения.
   Гордон пытливо взглянул на визави.
   — Вы оба алчете страданий,— задумчиво продолжил Остап.— Вас гонит некая фатальная жажда страданий. Я где-то храню твоё юношеское, весьма характерное стихотворение: мольбу к Богу о ниспослании тебе дословно чрезвычайно гордой боли, точнее– страданий, гордых и священных более христовых... Ты молишь о своей инициации к красоте, которой прельщён. Ты прекрасен в собственных мечтаниях. В тебе есть нечто от Александра Великого, от Байрона и Карла Двенадцатого.
   Машинально играя бутылкой, Гордон молчал.
   — Так выпьем же,— произнёс Остап.— Удивительно. Я всегда ощущал твою силу, а теперь нет... Странно. Кажется, я вот наконец и созрел.
   Гордон погрузился в раздумье.
   — Да. Особенная перемена в тебе свершилась.
   Вдруг его настигло беспокойство.
   — И в голове твоей зароились ужасные замыслы,— шепнул Гордон.
   Остап улыбнулся.
   — Я сделаю всё, что пообещал. Собственно, не знаю, зачем, поскольку устратил всякий интенес к нашему делу... Кстати, а этот молодой человек Вроньски также задействован?.. Нет, не желаю вникать в твои замыслы... Но ты обязан пристально следить за этим юнцом. Он крайне болен, и в лихорадке слоняется на людях,— чуть заметно улыбнулся Остап. — Полагаю, именно он завершил перелом в моей душе: вверг меня в совершенное одиночество...
   Он смолк и принялся всматриваться в Гордона.
   — Не знаешь ты меня: видишь меня сквозь призму собственной ненависти,— тихо выдавил Гордон.— Ты ничего не знаешь обо мне. Вы все не знаете. Я более тебя одинок... Ну вот, Остап, теперь я поверил, что ты готов ко всему, но предчувствую, что нечто жуткое затеваешь на свою голову...
   — Успокойся же, угомонись ты, Гордон... Сатана! Твоё здоровье! Я вполне избавился от ненависти к тебе...
   Казалось, Остап произнёс это совершенно машинально, думая о чём-то совершенно ином.
   — Послушай, Гордон! Я погубил детку!— что было сил выкрикнул Остап и тяжело вдохнул.
   Гордон сорвался с места, впрочем, затем сразу сел.
   — Моё, моё собственное дитя,— шепнул Остап и разразился идиотическим, безумным смешком.
   Они с изумлением засмотрелись друг в друга.

Станислав Пшибышевски
перевод с польского Терджимана Кырымлы