Записки из дурдома

Анна Николаевна, уже который час сидела на дереве и распевала изо всех сил песни. От холода поздней осени  совсем окоченели ноги и руки, а рассвета все не видать. Она сама не понимала, как на седьмом месяце беременности она так ловко забралась на дерево. А как тут не забраться, когда по дороге домой ее окружила стая волков,  вальяжно развалившись под деревом. Вот и осталось ей,  петь песни, крича во все горло. Надеялась, что это отпугнёт волков.  Анна Николаевна в соседней деревне дорабатывала последний месяц до декрета и бегала семь километров, напрямки через лес, домой на выходные.

- Ох, ты дура!- отчитывала себя Анна - Зачем же на ночь глядя попёрлась домой, до утра не могла дождаться.
Да и как не бежать домой было. Дома дожидались трое детей, муж и престарелая мать, на которую легли все заботы и по хозяйству. Дети, конечно, уже сами хорошо помогали бабушке. И дров наносят, и воды. Да и печь истопить вполне справлялись, но дом все же манил Анну своим особым теплом, где она могла отогреть свое сердце, покрывшееся на работе легкой изморозью от пережитых дней.

До рассвета еще было полно времени, и чтобы не заснуть, Анна стала вспоминать, как однажды пришла работать в Дом инвалидов в родном селе. Его корпуса разместились в добротных купеческих домах, хорошо сохранившихся до этого времени. Местные жители называли его просто – дурдом. Все корпуса были разные, в одних – за оконными решетками проживали буйные, а в других - с виду обычные люди, только каждый со своим психическим диагнозом. А кто-то был просто с физическими недостатками, врожденными или приобретенными за свою жизнь. Родные навещали таких людей редко, да и особо в них не нуждались.  Жизнь инвалидов, рано или поздно, заканчивалась на местном кладбище. И все что о них оставалось, так это могильный столбик с табличкой порядкового номера. Жизнь этих людей сгорала как спичка, и они по-своему спешили жить.
Вот вспомнилась красивая и дородная Риммка. Ох, и сильна была! Часто её санитарки просили, то в прачечную белье отнести, то ведра с отходами на скотный двор. А Риммка делала с радостью, ведь за усердие бабы, дежурившие в корпусе, всегда подкармливали тех, кто помогал. Кормили инвалидов, конечно, хорошо. Но, вечером заработанная еда была как награда и радостный момент, согревающий душу Работать инвалиды любили. Чувство полноценности и нужности вселяли хоть маленькую, но надежду. А вот косить траву или колоть дрова уже не разрешали, могли поубивать друг друга. На сенокосе граблями загребали сухое сено, а вот вилы и литовки брать нельзя. Как-то Риммка распсиховалась на сенокосе, да как давай расшвыривать собранные копны! Как по команде на Риммку навалились все. И санитарки, и другие помощницы из дурдома. А Риммка лихо раскидывала всех, как мячи. На помощь прибежали шофера с соседнего поля, так и скрутили Риммку. Тут и медсестра подоспела, она тоже при своих пациентах на поле была, уколола Риммку и та затихла.

Риммка прожила быструю жизнь и вскоре умерла. Это сейчас мы понимаем, что умирают люди не от болезни, а от ненужности. За все время к ней ни разу никто не приехал. Захоронили ее под столбиком с индивидуальным ее номером. А вскоре приехали её племянницы. Узнав в конторе, кто за ней ухаживал, они пришли в корпус. Анна как сейчас вспомнила их лица, нахмуренные и молчаливые.
- Это вы хоронили Римму Галяемиеву?
- Да, мы! – отозвалась сразу бойкая напарница Анны Лидка Шараева.
- А серьги были у нее в ушах, вы их сняли?
- Муха в рот, - смачно выкрикнула любимую присказку Лидка, - А чё мы будем снимать? Так захоронили!
- Как так захоронили? Вы что не видели что они золотые?
Лидку, от возмущения, словно кто-то подкинул. Она прекрасно помнила, как когда-то Риммка прибыла к ним в серьгах Они были в форме полумесяца, а что удивительного, все татарочки носили серьги. Но, при плохом уходе они давно потеряли свой блеск и красоту. Никто и подумать не мог, что это не за рубль пятьдесят купленные в сельпо, а золотые серьги.
- Муха в рот, так кто знал, что они золотые? – пробасила, как труба, Лидка – Идите да выкапывайте, сами и снимайте, муха в рот! Место вам покажем.
Так и уехали племянницы не с чем. А Лидка долго возмущенно еще смаковала эту историю:
- Вот муха в рот, Анка! Какие мы с тобой бестолковые, золота не можем отличить!

За долгую и холодную ночь Анне Николаевне вспомнилась теплая прачечная, где она работала последние два года сестрой – хозяйкой. Помощниц у нее хватало,  интернатские девки  её любили. Не обижала их, а кто по усерднее помогал, платья новые да красивые выдавала. И все было хорошо, но однажды из области пришел указ о расформировании Дома инвалидов. Конечно, не просто так, а по чьим-то жалобам, мешали инвалиды сельской интеллигенции, как бельмо в глазу, портящее облик села. Людей увезли в другие дома, а имущество было приказано уничтожить. И пошли мужики рубить топорами платья да матрасы, полотенца да кастрюли. Ничего не разрешили взять. Анна вспомнила, как запрягла лошадку и на телеге тайком привезла домой почти новый умывальник, приваленный сеном. Сначала его спрятали на всякий случай, и строго настрого наказала детям молчать. От этого ей стало чуть теплее, краска стыда залила ей лицо, но этого никто не увидел.

Тогда многие женщины пошли работать в колхоз, а Анне Николаевне три месяца оставалось доработать до декрета. Вот и перевели ее доработать в соседнее село, в детский Дом инвалидов. Что только за эту ночь не передумала Анна, а рассвет все не наступал. Она надеялась, что как рассветет, так волки отступят в лес, боясь дневной суеты. А пока, внизу под деревом горели зелеными огоньками глаза голодной стаи. Анна вспомнила про пирожки, которые принёс Виктор с кухни для детей Анны. От холода очень захотелось поесть, и Анна, смахивая слезы отчаянья,  полезла в карман за пирожками.

С Виктором Анна познакомилась после того, как директриса, сжалившись над беременной, перевела ее от тяжело психически больных детей в спокойный, так называли его меж собой санитарки, корпус. Валентина Георгиевна, так звали директрису, давно управляла детским домом – интернатом и не понаслышке знала, как тяжело смотреть на детей, которых как скот содержали всех в одном помещении с решетками на окнах. Там же они писялись и какали. Здесь же их кормили санитарки. Уродство и неполноценность многим не позволяла передвигаться, все общение состояло из мычащих звуков, зачастую переходящих на визг. Встретив Анну на новом месте, сменщица так обрадовалась, что тут же взяла на несколько дней накопившиеся свои выходные.
- Аннушка, ты ничего не бойся, - на ходу приговаривала сменщица и торопливо собиралась домой – Здесь легко, справишься. Ребята помогут. А кормить, Витя придёт, тебе все поможет и подскажет.
Дверь закрылась, и на Анну устремились любопытные взгляды детей. Они стояли перед ней такие разные и, в тоже время, объединенные одной бедой. Вот на руках подполз мальчишка - подросток и стеснительно попросился к ведру. Анна принялась помогать, но он замахал руками, закивал головой и стал звать других парней для помощи. Стесняется, подумала Анна, предоставив возможность мальчикам сходить на ведро. Окинув комнату взглядом, она заметила на тумбочках вышитые салфетки. Дети, наперебой, стали хвалиться, что салфетки вышивал Витя. В дальнем углу Анна заметила мальчика с огромной головой. Он сидел на полу и ногой рисовал или писал что-то на листе бумаги. Рукава его рубашки были пустыми и беспомощно волочились по полу. А вот карандаш, зажатый пальцами правой ступни, старательно выписывал на листе письмо маме. «Здравствуй любимая мамочка!» - успела прочитать Анна. Мальчик поднял на нее большие глаза и, не моргая, уставился на Анну.
- Ну-ну, пиши, - Анна поспешила  уйти от пронзительно-взрослого взгляда, проникающего до глубины души. А тем временем подошло время ужина. Сбегав на кухню с ведрами и кастрюльками, Анна сидела в ожидании все того же Вити, который должен прийти помочь и все рассказать как кого кормить и укладывать спать. Анна, в ожидании, вышла на крыльцо, не идет ли Витя. По тропинке ловко катился на тележке безногий, на вид взрослый парень, отталкиваясь чем то от земли как лыжными палками. Увидев Анну на крыльце, он ловко развернулся и помчался за корпус. Анна поняла, что он устремился к заднему входу, и тоже быстро побежала его встречать. Витя, так звали этого парня, такой встречи не ожидал. Застигнутый врасплох, он опять попытался скрыться, но Анна, догадавшись о его намерениях, закричала:
- Постой! Ты Витя?
- Ну, Витя...
Анна, не дожидаясь, когда он примет решения опять сбежать, сбивчиво начала объяснять, что вся надежда на него. Что ей не справится. А Витя, вдруг почувствовал себя важным и нужным, он ловко на руках перенес свое тело из тележки на крыльцо и так же ловко на руках побежал впереди Анны в корпус. И вот уже все накормлены и уложены в постельки. А Витя пьет чай с Анной, угощая припасенными конфетами.
- Я ведь уже взрослый! Упросил Валентину Георгиевну оставить меня здесь. Вот и помогаю. На кухне картошку чищу, белье в прачечную таскаю. Всем помогаю. Мне даже немножко зарплату платят. Сегодня в магазине был, баба Маша с собой меня брала. Конфеты купил и муляне – нитки цветные для вышивания. Вышью - бабы купят, недорого продаю. А на эти деньги опять матерьялу наберу.

Анну Николаевну после съеденных пирожков начало клонить в сон. На горизонте стали пробиваться первые светлые полосы, и Анна из последних сил, отогревая дыханием руки, начала молиться. Мать ее считалась верующей, её приглашали читать по покойникам. Вспомнились  на распев ее молитвы: « Гооосподи, помииилуй, Гооосподи, помииилуй! Еже еси на небеси…» И тут Анна, горько заплакав, вдруг от всего своего внутреннего существа заголосила:
- Господи, Владыка неба и земли, спаси меня, спаси не родившегося ребенка. Не отдай на съедение волкам. Господи, помоги. Прости меня, что раньше Тебя не знала. И молитв не учила. Господи, я же крещенная. Маленькую меня в церковь водили, а сейчас разоренная церковь. Господи, а помнишь, как инвалидка Настя все на крыльцо выходила и на крест церковный молилась. А я ей завидовала, что она молитвы знает и молится. Ты прости меня, Господь, я не делала. Помоги мне!
Волки под деревом оживились, и стали жадно вдыхать воздух со стороны деревни. Может, почуяли кого, обрадовавшись, подумала Анна. Она стала вглядываться вдаль, где уже легко можно было различить силуэты деревьев, очертания зародов с сеном и дорогу, блестевшую заледенелыми лужами. К огромной её радости она уловила тарахтение трактора. И вот уже вдалеке сверкнули фары. Волки, почуяв запах солярки и приближающегося грохота, направились к лесу за белесым от старости вожаком. Анна стала разминать ноги, обдумывая как спрыгнуть с дерева. Трактор приближался, и надо было успеть выбежать на дорогу.

Дома, отогревшись на печи, она снова вспомнила Витю. Вспомнила, как он прятал от нее взгляд, всовывая ей в руки пирожки. Она почувствовала, как накануне ночью, ниточка, которая их связывала, оборвалась. Нет, Анна не осуждала его. И рассказывать о произошедшем она никому не собиралась Но выкинуть это из головы она пока была не в состоянии.  В ее мыслях крутились медсестра Людка, её муж, вечно небритый здоровый мужик и Витя. Тогда вечером, Анна не заметила, как Люда, запихав в рот детям таблетки, тайком прошмыгнула в спальню и ловко запрыгнула к Вите в кровать.  И уже засыпая на соседней кровати, Анна услышала какие то звуки. Догадавшись, она не знала куда деться. Дети уже спали, и Анна тоже притворилась спящей. Витя, зная о присутствии Анны, неловко отбивался от тридцатипятилетней Людки, что-то бормотал, просил, но Людка была настойчивой. На следующее утро Анна поняла, что Витя никогда больше не будет тем Витей до этой ночи. Уходя на выходные домой, Анна спросила:
- Вить, а ты не боишься Людкиного мужа? Ведь и так без ног, так еще покалечит.
- Боюсь, тёть Ань. А что делать? Как от нее отвязаться?
Через три месяца Анна Николаевна родила четвертую девочку. Она больше никогда не увидит Витю, не увидит этих умных и взрослых глаз большеголового мальчика. Не увидит девочки, разговаривающей на иностранных языках, не услышит юного поэта и многих детей, что стараются стать самыми лучшими, чтобы снова понравится своим маме и папе, которые обязательно приедут за ними и отвезут домой. Их не стало в жизни Анны, но они не перестали быть там, где им суждено доживать до старости. Они не перестали жить в сердце Анны и в сердцах многих людей, кто хоть однажды соприкоснулся с тем миром – миром всеобщего дурдома человеческой жизни.