зима

А миру что алтын, что грош, всё для него теперь едино,
и столько посносило крыш, что не найти уже причин.
А ты куда-то всё плывёшь в своей тоске необъяснимой,
а ты куда-то там летишь, сжимая в кулаке ключи

нет, не от неба – там свободно, и не от облака и света,
тот, кто заходит в эту воду – не возвращается назад,
и проплывают дни и годы, и снег приносит с новым ветром,
и всё, что было там и где-то, переписать уже нельзя.

А ты в тоске необъяснимой плывёшь по улицам московским,
а, может быть, по ленинградским, или совсем в другом краю,
летят ожившие картины, и где-то проплывает Бродский,
и ты не задаёшь вопросов, а просто видишь жизнь свою

от первой парты и с начала – от глобуса на шифоньере,
от первых звуков и деревьев, и улетающих стрижей,
и все разлуки и печали, и всё, во что когда-то верил,
и все далёкие причалы, которых нет сейчас уже.

Зима… Все облака – в ладони… и тают, тают, город тонет,
и ничего уже не помнит, и призывает новый день,
и сам в тоске необъяснимой плывёт, плывёт куда-то мимо,
и города уже не видно, и нет его уже нигде,

и где он был, никто не скажет, как будто он не настоящий,
и это ничего не значит, что зажигался свет в домах,
остался только снег летящий, ключ в кулаке, почтовый ящик,
а больше ничего, а дальше – туман, безвременье, зима.