подборка для ж. Н

Хочу писать я просто и размашисто
Про дождь, про снег, про громы в небесах.
Да и в любви не стану я монашиться,
К  чему глушить природы голоса?

К чему глушить, коль жизнь неотвратима.
Жить на земле со всеми заодно
Легко и просто, солью б растворимой
Насытить влагу, а не пасть на дно.

Пьян океан волной первопричины,
Даль неоглядной  волею  пьяна.
О, жизнь моя! Я – тем  твоих  пучина.
Ты – редкий приворотный  сорт  вина!
-

За Ним

Прозрачный зимний день, сугробы крепко спят.
Прохлада у окна заметней, и за рамой
нет ничего за что б мой уцепился взгляд.
Давно стою одна... не поздно и ни рано...

Мне скоро будет шесть, мой март не за горой.
Мне хорошо одной, - ни страшно, ни печально.
Есть этот дом, семья, и никакой герой
в мой мир не постучал рукой своей случайной.

Свежо вокруг, свежо.... И голый пол блестит
широкою доской, окрашенною в бурый.
Обои холодны, оттенок - лазурит.
В любимый мамин цвет и купол абажура...

Вдруг слышу я вопрос:" А ты пойдёшь за мной?"
Подумала - "отец" и резво обернулась,
всем существом рванув к тому, кто за спиной
позвал меня с собой. А сердце захлебнулось,
откликнувшись на зов неведомой души.
И комната моя, как одинокий остров,
плыла к Нему... плывёт сквозь будней камыши.

Я та же... только лишь чуток повыше ростом.
-
Шелестит раскисший снег
под колёсами маршрутки.
Уезжает человек
навсегда, а не на сутки.
Из тепла и, - на вокзал, -
к поездам в соседний город.
Всё давно себе сказал.
Встал по ветру, поднял ворот.
О грядущем страшно... да...
Прошлое - в глазах слезами.
Поезда, вы поезда...
хороши приезды к маме!
Но уже и мамы нет
и никто его не ищет.
Только ветер, - ветер свищет!
А карманный звон монет -
будто звон на пепелище.
Есть одна надежда - на:
затеряться в людной гуще
(тех колбасит, этих плющит),
ведь ни друг, и ни жена
не помашут вслед платочком.

Пожирнее ставит точку
и в ларьке берёт ждуна.
-
Знаю, с вечера долго не спишь и не спишь.
Все не то и не так. И, намучась,
В потолок, словно в память, с упрёком глядишь,
Да грешишь на бессонную участь.

Город гасит устало свои фонари,
Темнота наклонилась к постели.
Лишь на кромке её, у недужной зари
Над стаканом все думы пустеют.

Утро в белых одеждах придёт, как всегда,
Неуютно пред ним обнажаться.
Не нанежась встаёшь... Есть такая беда –
На себя самого обижаться.

- Не говори о чём не разумеешь, -
и даже разумеешь, то молчи!
Умей смолчать, а коли не сумеешь, –
сидеть тебе от мира на печи...
Махорки закрутил и глаз прищурил.
- На небе вёдро, тучки ни одной.
И замолчал... Большое дело – курит.
В фуфайке летом, до чего ж чудной!
Вздохнул отец отца – мой дед Зосима,
тряхнув мундштук о жилистый кулак.
Тут зашумела ветками осина,
ей отозвался сгорбленный чердак.
Да флюгер на коньке завёлся бойко, -
мол, переменчивее из ветров – восток.
А я запнулась, по-девчачьи ойкнув,
когда несла ведро под водосток.
-

Мой цветок пропал. За эту зиму
он не выжил без тепла и солнца.
Потому, возможно, дед Зосима
не любил растений на оконцах.
А любил он чай "от Бандарнайки";
постный суп на квашеной капусте;
ватные штаны да три фуфайки;
хлеб с топлёным маслом, - очень вкусным;
с коромыслом к речке по водицу;
расписаться на клеёнке пальцем;
с брёвнами до пота повозиться,
а затем сочувствовать непальцам.

Радио вещало без умОлку.
За окном семь месяцев не таял
чёртов снег! И, выйдя к мукомолке,
мужикам твердил он о Китае, -
дескать, Мао самый да рас-самый!..
... Баба Лика (с печки до булавки, -
дом на ней) замаялась с косами:
свесив ноги с почерневшей лавки,
гребешочком гладила по пегим -
прежде рыжим - длинным волосищам...

С ними вот любви моей побеги
пробивались к жизни в сердце нищем.
-
Под железякою у печки писк и грохот,
Мурёнке боязно одной идти на крыс.
На стенке радио - воспетая эпоха -
(привычно с ним, ни хорошо ни плохо),
пугаюсь только слова "спиногрыз".

Мне года два, от силы три, поскольку
без помощи на лавку не взберусь.
Двоюродный брательник умный Колька
(сопля под носом да сползает гольфа)
всё знает про страну с названьем “Русь.”

А за окошком с пыльной эстакады
полуторки, гружёные мукой,
до тьмы гудят от гордого надсада, -
хлебозаводу - план... А  мне бы надо
всё перетрогать там своей рукой.

Наш дед Зосима с лысиной обширной
махорку курит, - едко тянет  в паз.
В дому тепла и летним днём не жирно,
клопов надавлено на стенке, что картина.
Представить трудно:  дедко - ловелас..

А вот, поди ж ты, - трижды был женатым,
да старше каждой был на дваааадцаааать лет!
Три раза... и одних Лидиек сватал.
"Ходок и в Африке...Он белым-то солдатом
ко красным... “- Цыц (!)- останешься целей.

... Щипцы  для сахара, да василёк на кружке.
Блестит клеймо "Белянчиковъ и Ко",
от самовара дым трубой во вьюшку.
Мао Дзе-дун расхвален под ватрушку
и верится  - жить будем широко.

АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ
 
Те дни тянулись сумеречно,.. долго...
Был  в тягость Ельке с моря переезд.
Привитое в разлуке чувство долга
давило… Ощутимый интерес
не вызывала школа. Как зверушке,
взращённой в тёплой воле, на волнах, -
от пяток до нашкодившей макушки
не приживалось  к месту… Но она
под непомерным гнётом старших братьев
горбатый ранец цветом...(не скажу!),
напяленный поверх страшилы-платья,
несла, как европейка паранджу.

Всё заодно в пути: петух  клевачий;
в канаве лужа; на углу детдом
(там за окном в зелёнке детки плачут,
"... вот вырасту, - всех заберу потом...");
собаки, вечно страждущие сласти
с глазами-вишнями и кошки – не поймать!
Лишь к третьему уроку - к школьной пасти -
являлась и садилась за тетрадь…

Капитолина Павловна с указкой
размером с дрын ( ей сделал выпускник
на память о всеОбучной закваске)
хромала между парт, портфелей, книг...
Шептали в спину, (холодеет сердце)
о том, как ей в концлагере - давно -
ломали руки-ноги злые немцы…
Про это мы,.. да только из кино.
И потому дразнили, - дело было. 
А Елька… да, жалела… Но её
учительница сразу невзлюбила, -
по пальцам била. Ждали – заревёт.

На кончике указки набалдашник
в довесок к бденью школьных дисциплин
исполнил токарь – двоечник вчерашний…
И надо ж было ляпнуть, вольной,(блин!)
- Вы, Колотилка Палкина!.. И всё тут, -
прилипла кличка, век не отодрать.
К ученью напрочь отлегла охота.
- К директору веди отца и мать!
… Беда у Ельки с тем чистописаньем.
А гнев от классной дамы тут как тут.
- Шарыпова! Да что за наказанье!
Откуда руки у тебя растут?!

… Как пуповиной, - школьною аллеей…
Уставшая листва, скользи, кружись…
Капитолина Павловна, больнее
указки Вашей оказалась жизнь…
… Вопрос… ответа нет, не одолею.
Вы в вечности … и голос в небесах:
- Евленья, да когда же ты сумеешь,
когда же ты научишься писать?!.
-
Знаю, с вечера долго не спишь и не спишь.
Все не то и не так. И, намучась,
В потолок, словно в память, с упрёком глядишь,
Да грешишь на бессонную участь.

Город гасит устало свои фонари,
Темнота наклонилась к постели.
Лишь на кромке её, у недужной зари
Над стаканом все думы пустеют.

Утро в белых одеждах придёт, как всегда,
Неуютно пред ним обнажаться.
Не нанежась встаёшь... Есть такая беда –
На себя самого обижаться.
-

Листву вывозят за черту, -
черту жилищно-городскую, -
под лип столетнюю чету,
что так(!) по осени тоскуют,
что так(!) неистово скорбят
по дням оранжево-погожим.
Их скорбь неистово похожа
на грусть аллей, скорбящих вряд.
Сомнёт былую красоту
бульдозер. До большого снега
в прицепах, в кузовах, в телегах
листву вывозят за черту…
И станут ветви в высоте
ловить крахмальные одежды,
вселяясь в них, храня надежды,
что это те одежды... те...
-
Время выброшенных ёлок
и несбывшихся надежд
выедает, словно щёлок
выедает из одежд,
жизни радостные краски,
оставляя полотно
без расцветки и без сказки
и в душе полутемно...

Но в восходе солнца мирном
на крещенский на мороз
будто спиртом нашатырным
поднесли тебе под нос.
"Эх, дарёному коняге
ты на зубы не гляди.
К синякам купи бадяги!
Жизнь - подарок, не гунди..."
 
-
Улица коня ярЕй, -
необъезженной резвится.
Оттепель, - да в январе!
Оттепель, - да катанИца!
Ох, совсем не по поре
старый ворон веселится.
Старый ворон щурит глаз,
мокрым клювом шарит в перьях.
Старый ворон черномаз, -
отвернусь из суеверья!
Проступил сквозь тротуар
гравий оспенною сыпью.
Занемог от ног, от фар...
Отдохнул бы, неусыпный(!)-
отдохнул бы до утра
под картавинку капели,
в свете кротких фонарей.
Глянь как кровли пропотели, -
оттепель, - да в январе!
-
Горячий душ и тёплый унитаз
отсутствием своим сродни лишь казни,
но пролонгированной в тягостный экстаз
смирения земного... Здесь и в праздник,
и на воскресный день ни слух, ни глаз
движения не чуют... Только тазик
под водостоком на горе с трухой
бубнит, бубнит испорченной пластинкой
о том, что в кровле течь, и на сухой
погожий день устроить бы починку.

А что же люди? Люди тихо спят, -
не пьяные(!) - их не будить бы лучше.
Да, некрасивые,.. но то не их изъян!
Оцепененье всюду... так висят,
как рыбы снулые, усталые онучи...
*
Гораздо внятней осени недуг
на стенах ветхих. Дом давно солидно
не выглядит, а с ним и я, мой друг...
Туман сегодня. Потому вокруг
при всём желанье ничего не видно
на расстоянье вытянутых рук.
Тепла не будет, - это очевидно.
-

Вот-вот начнёт пугать, сверкать, греметь!
Вода смешает землю с небесами!
Покою летнему вот-вот наступит смерть!
Да вы сейчас увидите всё сами -
как ветер заиграется с трусами
на старенькой верёвке бельевой,
в теплицу дунет, наступив на жабу,
(c трухлявой лестницей ему б шутить не надо!),
порявкает в трубу, поднимает вой,
но ничего не сделает со мной...
Я ж не покину своего дворца(!),
лишь под поток поставлю нашу ванну, -
прогромыхав ей от амбара до крыльца,..
Возможно, я оправдываться стану,
что перепутала прелюдию грозы
с ночною мглой, что отползёт к востоку.
Лицу сухому без живой слезы
покажется жить далее жестоко,
и я пойду молиться к водостоку...

И небо рассмеётся, прыснув:"Зы!"

-
Каурый ждёт.
Седлает ночь коня гнедого.
Темна одеждой, но не вдова
наездница и кнут не жжёт.
Коня любимца бережёт -
коня любимца вороного.
Седлает ночь коня гнедого, -
его черёд.
Тверда рукой, - подпруги, удила, -
знакома амазонке крепь седла.
Легка рукой, - от гривы до копыт
она коня водицею кропит.
Спадает вниз росою та водица.
Им промедленье не годится.
И конь храпит.
Копыто рвёт пространств тугой покров, -
ревниво рвёт без дерзкого урона.
Оно не знает от подковы звона, -
железной тяжести подков!
Им нет оков!
-
В непогоде свой аврал -
как во всяком откровенье.
Ветер с веток рвал и рвал
листья с небывалым рвеньем!
Слякоть разводил и мок,
пузырил до пены лужи.
Он в порывах занемог,
гениально занедужив.
Без разметки рисовал,
резал без резца гравюры,
стриг под ноль, порассовав
пряди медной шевелюры
где попало: под забор,
на крыльцо и за карнизы,
парикмахера позор
утром в дань отдав капризу
знатной модницы в манто
из заморских горностаев!
…А под вечер все не то, –
белый мех осел, растаял…
-
Самый сумасшедший запах в мире -
запах свежескошенной травы!
Даже если не коса, а бензо-триммер
сбил пырей, крапиву и мертвы

одуванов жёлтые созвездья, -
башню сносит так же, как тогда!
Сенокоса луговая песня,..
шашни,.. росы,.. жарко,.. овода...
 
Спелых трав не реки, - океаны
граблями мы жахаем в валки!
Не страдай, загар, под платьем рваным, -
полдень только взмылил желваки!

На закате, воздымая вилы,
весь окрестный бронзовый народ
драгоценный дар (дабы не сгнил он)
нам с тобой поднимут на зород!

Ветер очумелый заколышет
нам подолы и полы рубах.
Мы вверху, а хочется нам выше!
Мы доселе, вроде черепах,

ползали чего там,.. не зная
о восторге истинном людском.
Было б знамя, - подняли бы знамя!
Экий знаменосец босиком!

... К травам я поверженным  присяду, -
нету правды в городских ногах.
А стожары, - это не Плеяды, -
это жерди в золотых стогах.
-
У нас всё дождь и слякоть. А у вас…
полно весёлой розовой душицы,
шалфея дух в сенях и хлебный квас
готов для сенокоса… Мне же снится,

как движемся мы вдоль седой воды
песчаным мысом. Справа дюны… дюны…
Любимые – заношены до дыр –
сандалии легки, а мы угрюмы.

Чего нам не хватало? Почему –
таким здоровым, юным и красивым –
нам не жилось в “супружеском плену”,
как будто нас вели туда насильно?

… Я просыпаюсь. Ноют комары,
пригрелась сбоку псина, – тоже ноет.
Какой в её душе болит нарыв?
Прошу – очнись, чудовище живое!

За паутиной тюля льёт и льёт…
Из бочки переполненной журчанье.
А может, чудо вдруг произойдёт.
И ты зайдёшь промокший…
– хочешь чаю?
-
Лицо становится сырым, -
скукоживается от капель.
Свинцовый свод - "курлы-курлы...",
и в лужу шлёпается шляпа.
Прохожий - ликом виноват -
сорваться и с обрыва рад бы….
Похоже, всем великоват
- как эти вот в порывах фалды -
формат смурного недодня,
спешащего за город серый.
Эх, там ему бы погулять, -
набраться сил, терпенья, веры.
...Там "Всё пройдёт..."поёт YouTube,
дым от костра плывёт над чащей
и, всё ж, сосну везут на сруб, -
на сруб кондовый, настоящий!
И те, свернувшие к реке,
разбили лагерь. От кострища,
стоящего невдалеке,
исходит благостность жилища.

-
В детстве страшно боялась смерти.
Для спасенья неслась туда,
где репейник к собачьей шерсти
льнёт нещадно, да лебеда
рада ластиться к пяткам резвым,
ребятня у реки гуртом
к рыболовам - с утра нетрезвым -
льнёт репейником… Мне ж в густом,
умерщвлённом боязнью душной,
в плотном воздухе, как в хлеву!
- Не терзай неизбежным душу, -
скажет мама.
И я плыву...
Я плыву над могильной чащею,
над рекою - бурчит паром -
между чаек, - обильно мчащих
крики детские. Но Харон
только знает что драить палубу,
ну и лоцию, - на зубок...
Обрекать седоков на пагубу
без эмоций... да кто бы смог?!
Ляжет скоро и сам, наверное,..
низкорослый такой речник.
Скажешь слово, - оно не верное.
Только ты говорить начни

-
Выпрягают из телег
лошадей, - готовы сани.
Повенчает белый снег
за ночь землю с небесами.
Но окажется  свежей,
чем парча  четы беспечной, –
санный след.  К его меже
причастится  бесконечность...
-
Когда деревья, люди и дома
готовы вынести небесное вторжение,
на землю отпускается Зима
из плена редкого, - без гнёта осуждения.

Тогда слетает плавно божий снег,
пространство расширяя белизною.
В то время ВРЕМЯ свой стреножит бег,
и правит вспять, и дышит новизною.

В любой снежинке, верной вышине,
своя повадка и своё свечение...
Сосуд расколот, тайны больше нет, -
есть путь от истины до самоотречения.

... Тогда деревья, люди и дома
плывут в беспамятстве,- им грезится и грезится,
что та, которую зовут Зима,
зашторит души свежей занавесицей.
-
Я выпускаю бабочку в сентябрь,
поймав в ладошки, чтоб не повредить ей
трепещущие крылышки. Летите
и вы, мечты, навстречу всем смертям!

Гляди-ка, - расхлебянено окно,
совсем как в мае, - лето ещё дышит,
да и душа моя пока что не ледышка!
Лети, камлай* подальше и повыше, -
пленения иссякло волокно!

Ещё вчера мне было всё равно, -
мне, растоптавшей небо под ногами,
зелёными в цветочках, сапогами;
мне, говорящей скучные слова;
мне, для которой жизнь, что бечева,
а бабочка лишь только оригами...

Лети, ни в чьи ладони не присев,
на ликованье клумбы в старом сквере.
Лети, пока полёт не эфемерен, -
тебя заждался юный львиный зев.
-
За кустом трава не сохнет,
паутина над крыльцом.
Грустный дед нет-нет да охнет:
"Скисло литичко винцом..."
Ствол у яблони погладит,
куст малины подопрёт,
наберёт румяной пади,
брякнет бабке - что соврёт!
-Глянь, одно висеть осталось, -
в аккурат в соседский двор.
И куда девалась старость, –
рад по-детски на забор!

Бабка шикнет на трёхцветку:
"Под ногами целый день!
Нет чтоб отряхнула ветку!
Брысь! У деда невезень!"

- Ать и ладно,  - солнце набок...
толку нет, поспать пора...
Хватит нам, беззубым, яблок...
...долго ей до топора...
-
Боль притихла в природе замученной,
да и небо глядит в никуда.
Только птице под чёрною тучею
неуёмно, - беда, мол, беда!

Не летает голубушка, - мечется!
Что за страхи у птахи земной?
Под рогатым овьюженным месяцем
и под полной безумной луной
всё же выжила, бедная... Выжила!
А теперь… Да ты сам погляди, -
то присядет на дедову лыжину,
то застонет, - аж больно в груди.
То приляжет на веточку тонкую
и замрёт, как муляж восковой...
Гаснет пламя в печи, с посторонкою
будто кто-то играет живой...
Он вчера ещё в вёдрах натруженных
два замачивал впрок колуна
и за поздним бесхитростным ужином
говорил языком колдуна:
“Вы меня ещё в главном похвалите
за чудачество вить здесь гнездо, -
в этом городе тихом и маленьком…
Даже самый прилежный ездок
проклянёт и дороги осенние,
и суровую глушь без затей,
но не будет здесь землетрясения,
но не будет здесь мора и змей…”

Во столице холодное марево,
чернь-толпа там – живое мясцо.
Золотится закатное зарево.
Залетай, птица, к нам на крыльцо!
-
Гостья ревнивая – бабочка -
крыльями рыжими машет.
Гроздья рябины над лавочкой
сделались крышею нашей.

Вот и зажжённая лампочка.
Вот и протоплена печь.
Первый-то утренник, мамочка, -
в травку уже не прилечь!

С мокрых ботинок испачканных,
с мальвы - до глаз чердака -
веет  рассказом запальчивым,
не пережитым пока.

... Точно, тепло не растрачено, -
спрятано в шапку. Секрет
солнечных семечек пальчикам…
…Глянь-ка, а лета-то нет…

-
Когда крапива первая расти
потянется вдоль каждого забора,
Она прошепчет дому: "Отпусти...
я возвращусь, возможно, но не скоро..."

Потом нальёт в заржавленный кувшин
(он мало места отнял у кладовки)
воды колодезной (колодезной души)
и встанет на хромой (такой неловкий!),
ушедший в землю ножкой, венский стул,
чтоб грязь смывать (как мину после шока)
со всех её, до солнца жадных, окон…
и запоёт…
От песни той самой
ей сделается горько и слезливо.
Потом пойдёт тихонечко домой
и ляжет спать (так никнет ветка ивы),
прильнув к собаке чёрной и большой,
угреется и телом и душой,
и в сон уйдёт дорогою счастливой.
-
По насту хрустящему в ясном бору
шагаем. В проталинах листья брусники
сияют нефритом. На самом юру,
где солнце и ветер... - Смотри, Вероника!
Ищи! Где-то дятел!... и прячет слезу, -
от ветра, наверно… наверно, от ветра...
Последних нарядов блестят на весу
последние перлы. В семи километрах
всего лишь от дома. Обувкам каюк! -
пинаем дернину в оранжевых иглах.
Упавшую шишку зачем-то жую,
а ноги сырые по самые икры.
Невидимый дятел нас просит смотреть
и слушать он просит нас. Браво же! Браво!
Мешок наш наполнен на целую треть,
и мох в нём холодный...
- Куда нам?
- Направо…
Смеёмся, добычу к дороге влечём.
Наш транспорт забрызган колёсами встречных.
У мамы такое девчачье плечо!
Вот так бы и шла рядом с мамою вечно.
-
-
Самое время для смерти.
Самое время - уйти.
Эко как жизнь нами вертит!
И ни души на пути...

Вместе со мною и вишня,
яблоня мамина  - то ж
к лету окажутся лишним, -
мёртвым, бросающим в дрожь.

"Ладно, к чему мадригалы?" -
годы кричат - упыри.
Цветик мой, цветичек алый,
в ночь на Купалу гори...
-
Тёплым зимним днём коротким
в белом мареве снегов
опрокинутые лодки
не отыщут берегов.

Каждой кровелькой согбенной
каждый домик шепчет -"Рвусь..."
и трубою задымленной,
воскуряют имя - Русь

Как набросочек сангины,
лик её коричневат.
Та ли, эта ли картина?...
нет ни завтра, ни вчера...

Потому так безмятежно
всякий след тут занесён
и порошею прилежной
и сознанием - спасён.
-
-
Высокие берёзы на улице моей.
Над ними вьются грозы и стаи голубей.
На каждой из макушек имеется гнездо.
Вороны в них выводят под северной звездой
любимых вороняток. Поди, - не полюби!
В завете, данном людям, читаю: не убий.
И всё же убивают, - не пулей, так словцом,
как будто бы не будут стоять перед Отцом...
Высокие берёзы, уймите боль мою.
Я в следующей жизни вороной вам спою...
-
Время выброшенных ёлок
и несбывшихся надежд
выедает, словно щёлок
выедает из одежд,
жизни радостные краски,
оставляя полотно
без расцветки и без сказки
и в душе полутемно...

Но в восходе солнца мирном
на крещенский на мороз
будто спиртом нашатырным
поднесли тебе под нос.
"Эх, дарёному коняге
ты на зубы не гляди.
К синякам купи бадяги!
Жизнь - подарок, не гунди..."
-
-
Браво! Просим, мадам Кутюрье!
Тополя и берёзы на подиум!
Ретро стиль. От фантазий сдурев,
ветер дарит автографы родины,
листья-мерки снимая с дерев!
На серебряной звонкой палитре
краски дождик развёл на заре, -
каждый дом в позолоченной митре, -
браво, Осень – мадам Кутюрье!
Чем не моды осенней столица!?
Город щёголем встал у реки!
Драгоценные блёстки с водицы
собирает и с лёгкой руки
гордо солнце цепляет к петлице!
Кто ты, Осень, - модистка, девица,
амазонка с тугой тетивой?
Ну, конечно, - царица! Царица...
с ликом женщины милой, живой.
-
Этот оголтелый ливень,
будто чёрт из табакерки,
выскочил - такой счастливый(!) -
и давай под фейрверки
рыть и рыть каналы всюду, -
без оглядки, без отдышки!
Я смотрю на это чудо
из промокшего домишки,
и поёт, ликует сердце,
а душа под гром стремится!
Пусть дрожит от страха дверца, -
форточка зато, как птица, -
рвётся, рвётся одичало
на одном шарнире ветхом,
словно это лишь начало!
… Глядь! А ливень только эхом
под бряцанье звонких шпор
отозвался, юн и скор.
… Отливая жаркой охрой,
дымкой шает ставень мокрый,
солнце пялится в упор...
Млеют, пьяные озоном,
тополя с травой газонной.
У забора тёмный камень
ловит капель звонких склень.
Лень закрыть мне тёплый ставень,
лень закрыть мне тёплый ставень,
лень закрыть мне тёплый ставень, -
а до ста дожить не лень!……
-
Этот оголтелый ливень,
будто чёрт из табакерки,
выскочил - такой счастливый(!) -
и давай под фейрверки
рыть и рыть каналы всюду, -
без оглядки, без отдышки!
Я смотрю на это чудо
из промокшего домишки,
и поёт, ликует сердце,
а душа под гром стремится!
Пусть дрожит от страха дверца, -
форточка зато, как птица, -
рвётся, рвётся одичало
на одном шарнире ветхом,
словно это лишь начало!
… Глядь! А ливень только эхом
под бряцанье звонких шпор
отозвался, юн и скор.
… Отливая жаркой охрой,
дымкой шает ставень мокрый,
солнце пялится в упор...
Млеют, пьяные озоном,
тополя с травой газонной.
У забора тёмный камень
ловит капель звонких склень.
Лень закрыть мне тёплый ставень,
лень закрыть мне тёплый ставень,
лень закрыть мне тёплый ставень, -
а до ста дожить не лень!……
-
-
Город встретил нелюдимо –
Нелюбимый город-явь.
От подробностей интимных,
Боже Праведный, избавь!
Купола над тленным низом,
Пыль дорожная вверху.
С легкомысленным капризом
Тополёвый липнет пух.

Нелюдимый, нелюбимый, -
Три могилы, три креста.

…О, доколе ещё мимо
Ложку проносить у рта?..
-
-
Вместе с букетом шмеля
в дом принесла осенний...
песен бы... В муках, земля,
ждём твоего спасенья.

С лета готовишь в пургу
прятать свои изъяны.
Нет... я ещё не могу
падать, зализывать раны.

Слёзы и те на бегу, -
дескать, потом наплачусь.
Счастье иголкой в стогу
спрятано, не иначе...

Дай мне ещё воспеть
под листобой, родная,
нет, не разлуку и смерть,
капли-слова роняя, -
а удивление зреть
вместе с твоей долиной,
чтобы листом полететь
стае вослед журавлиной.
-
Задремали зимы сторожа, -
белой-белою вырвалась птицей!
До чего же метель хороша...
Под напев бы её причаститься,
исповедавшись белым стадам, -
караванам в заснеженных вьюках.
- Мне не спится... такая беда!
Вьюга нежная, спой убаюкай.

"... Обветшают жилищ этажи,
обветшают заборы и кровли.
обветшанье одежд - это жизнь, -
жизнь не долгая плоти и крови...
Распрямись, будь улыбчив и прост.
Тот кто любит, - живёт без ущерба.
Упреди неминучий вопрос, -
будет март и пасхальная верба..."
-
-
На уровне гончей тоска по Тебе...
Наёмный танцор, не старайся, - не нужно.
Пространство горячее стонет в трубе.
Трубач, мы у врат предрассветных... мне душно.

Забавно, как сладок быть может кокос, -
доставлен с базара, на скорую руку...
Подайте же знак, - между двух папирос
тапёр мне напомнит сырую прогулку.

Колдун золотой, сохрани свой огонь!
Неточность – высокая проба недуга!
Пускай кровоточит! Потом обездонь,
когда я исчезну из яркого круга...

Но сердце в залог оставляю не вам.
Вы  “Каппой” - спиною к спине - отдохните.
Набросок воды... Он листаем... Нева...
Купить невозможно волнение... Питер.
-
-
Годы не уходят, а приходят,
принося с собою разный хлам.
С каждым днём для счастья непригоден
делается мир. Он по глазам
и по сердцу бьёт с лихой оттяжкой, -
не даёт и дух перевести.
Человеку делается тяжко,
а сказать заветное "прости"
поздно, поздно, поздно, поздно... Поздно
розовые краски класть на холст,
отвечать на оклик паровозный
длительным молчанием, а в Пост
уходить от жизни всеглядящей
с покаяньем в божий лабиринт...
Только мама – это настоящее,
Только мама – свой наложит бинт.

...Прибегаешь, - печи в доме жаркие!
Пахнет чистым полом и едой!
Сплошь скатёрки кружевные яркие!
И отец весёлый, молодой!
Мама на диванчике заюзанном –
вся такая тёплая (прижмусь!) –
дорвалась до книжки, - книжка грузная,
в ней, наверно, есть слова про грусть,
но улыбка под её ресницами...
За зиму, пожалуй, в пятый раз
вяжет рукавички мне, и спицами
сотворяет, радужный для глаз,
чудный оберег - букет из розочек, -
каждый лепесток неповторим!

... Над диваном, там же  - белых козочек
гладит дева... Это нам, троим,
вышивка на память. Рукавички же
растеряла я давным-давно!

Затонуло детство дивным Китежем...
Что же мне оставить суждено?
-
Не стели мне постель головой на восток,
страшных сказов мне на ночь не сказывай.
С нестерпимою страстью поёт водосток, -
то частушкой, то африкой джазовой.

Ставень настежь родимый! К нему притулюсь,
придышавшись к черёмушным куревам,
станет радость моя, как вразвалочку гусь,
вдоль берёзок  шуршащих разгуливать.

Изловлю я в ладошку тугую струю!
Защекочет ладошечку звонкая.
И тогда я ей песню свою запою,
Причитая и весело ойкая!
-
Ничто не изменилось в нашем доме.
Всё та же роза в пурпурной истоме
бутон роняет на простую скатерть.
На спинке стула пёстренькое платье, -
как мамино когда-то, - в ленной дрёме...
в моём она, наверное, утонет...

Стол-тумбочка - расшатанная мебель
(семья нуждалась в данном ширпотребе)-
сверкает шоколадной полировкой.
На стол стакан, буханку с поллитровкой
я ставлю, как отец... Но мне неловко

пить на глазах родных фотопортретов,
и я сажусь на стульчик раритетный,
крестясь на Николая - Чудотворца,..
Мной роза пересажена в ведёрце.
Всё та же роза... лишь переодета.
бутон отцветший серо-фиолетов.
-
- А что делали Вы до(!) семнадцатого "Искра"мётного года? -
спросили, щерясь из тьмы биноклей, от крови ржавых.
(площадей сенатских отродясь не было у Ивана  Искариота)
- Косил я сено-с... Да мог ли супротив-то родной державы-с?..

… Другой торговал маслинами, коптил на костре и'рбу,
ублажать вакханок любил, - готовился стать мужчиной.
Киркой добывал красную глину на очаг, чтобы тигр
не мешал от жены-иудейки обрести-нарожать сына...

А Ивану бац(!) - революция! Едришь твою через коромысло!
(признаться, революционерки - те ещё фулюганки)
Велено было дух наполнять превеликим смыслом, -
с новым-де определитесь,  даже суша портянки.

Тормоза работали худо, да и сейчас ни к чёрту!
Ну, и стал он подобием тех, чьи бесстрашны чресла, -
препоясаны для горящих светильников, но иного сорту, -
растеклись с пиастрами по вальяжным креслам.

Накосячили, - прислоняйся же к косяку любому!
Забирай сребреников добычу, да держи карманы свои пошире!
Авва Отче, потерпи ещё со своей Любовью, -
повиси на календарной картинке в чужом сортире...
-
Снег идёт, снег идёт... и теряешься в догадках:
след, под следом гололёд - неожиданный и каткий -
он спешит припорошить ошалелым кокаином
не с того ль, что рад смешить, не жалея ног и спины?!
Загурманил свежий снег, - прочь попутный запах гнили!
Задурманил пеших... - всех(!) будто булочник ванилью, -
ароматом из щелей, благовоньем от колдобин;
озадачил кобелей, - метьте мир, он старомоден!
Смех и грех! - Опять за власть
страстно борешься, бездомный?
Озорник! Ну, тешься в сласть, -
радость от тебя бездонна!