Сердце материнское, или опоздавшее поздравление с

Наш огород и дом на нем раз в год оказывались в плену весенних вод. Таяли снега, ручейки превращались в озера, вдоль весенних берегов расцветали вербы. В эти дни буйство природы не давало мне покоя. Я выходил к заветным камням, оберегающим и охраняющим хату, и следил, как из-за крыш домов, стоящих на противоположном высоком берегу сельской речки, вставало солнце. Вместе с солнцем просыпались десятки птиц. Радуясь началу нового дня, они весело плескались в прозрачной воде, вглядываясь в нее как в зеркало, прихорашивались и заигрывали друг с другом. Но меня интересовала только одна птица – осторожная, незаметная, вездесущая, проникающая во все гнезда, во все голоса. Она появлялась в конце весны.
Я часто спрашивал ее: кукушка, кукушка, сколько мне жить? И она куковала долго, загадочно, иногда прерываясь на несколько мгновений, чтобы заставить затрепетать мое сердце, а потом, как ни в чем не бывало, куковала и куковала (позже я узнал, что «ку-ку» может повторяться до 360 раз подряд). Для меня семилетнего было не так уж и важно, сколько она накует – 50, 60, 70… Все равно. Впереди целая жизнь.
Не знаю, сколько лет накуковала (предсказала) кукушка моему отцу, но для него жизнь закончилась в 44. Рассказывают, что после освобождения Мариуполя, он вместе с другими мужчинами, находившимися на оккупированной территории, был мобилизован и отправлен на освобождение Крымского полуострова. Там его ранили в обе ноги. На баржах их по морю отправляли в госпиталь Новороссийска. Баржу разбомбили с воздуха…
А маме в то время было под 40. И она болела. Практически каждую зиму. Говорили, что у нее порок сердца. Но сейчас я понимаю, что это было не врожденное или наследственное. Это были рубцы, оставленные войной, да и долгими годами в ожидании войны (после четырехлетнего ада ей не верилось, что война закончилась навсегда).
Жизнь в оккупации, три года поиска куска хлеба в обмен на одежду и обувь в голодных деревнях Донбасса. Долгая дорога к отчему дому – почти месяц она шла с двумя детьми (один на руках) из Мариуполя к своему отцу в Николаевскую область. Систематические вызовы к «представителям района» за хроническую задолженность по сдаче молока, мяса, яиц, налогу на деревья. Нищенское существование в нищенском послевоенном колхозе им. Карла Маркса.
В глазах ее не было слез, она научились плакать без них. Ведь двух сыновей нужно было ставить на ноги. Она нас успокаивала, нам улыбалась. А на сердце оставались раны. Рубец за рубцом.
По воскресеньям мы ходили на базар в соседнее село. Вставали задолго до рассвета и целых 7 километров несли на плечах лук, чеснок, картофель. Нужно было с утра все продать. Деньги по копейке собирались, а в конце лета тратились на покупку учебников или обуви. На другое средств не хватало.
Базар был местом новых впечатлений. Запомнился инвалид, «потерявший зрение при Будапештском полете». Запомнился попугай, вытягивающий «билетики счастья», запомнилось чудо техники – велосипед с мотором.
Но главное впечатление – цыганка. «Болит у тебя сердце», - сказала она, глядя на мать. То ли догадалась, взглянув на ее изнеможденное лицо, то ли зная, что в те годы не было в деревнях женщин, у которых не болело бы сердце: за мужчин, не вернувшихся с войны, за погибшие мечты и надежды, за недолюбленную любовь, за недопетые песни. Вспоминается, что песни в деревнях стали петь лишь в середине 50-х, причем пели их не вдовы, а подросшие, не по годам повзрослевшие 15-17-летние девчонки.
«А вылечить тебя может, - продолжала цыганка, - яйцо кукушки. Из него нужно приготовить порошок и пить его, растворив в родниковой воде». То ли она так сказала, то ли я так запомнил. Но с той поры целью моих ночных вылазок, утренних наблюдений стал поиск кукушки. Она, как известно, терпеливая и хитрая, мало кому ее удается увидеть. Её птенцы высиживаются приемными родителями в том гнезде, куда, словно вор-домушник, заберется кукушка. Грудка кукушки имеет окрас как у ястреба. Сядет она на чужое гнездо, птицы её увидят и, испугавшись, улетают. А если не испугались, может долго сидеть в стороне и ждать часами, когда родители в поисках пищи все-таки покинут гнездо, а затем в считанные секунды снесет в нем яйцо или принесет яйцо в клюве или в когтях.
Я лазил по деревьям, осматривал яйца, пытаясь найти в них кукушинное.  Но по размеру яйца этой птицы такие же, как у воробья, а по окрасу они различны (около 30 вариантов) – есть бежевые, голубые, розоватые, в крапинку, пятнистые. Среди сотни осмотренных гнезд нужного найти мне так и не удалось.   
Так проходили месяцы, а потом годы. Я ее искал, а она (точнее он – кукует только самец) куковала и куковала, отсчитывая годы - то ли мои, то ли материнские.
Мама умерла в 80 лет. После её смерти почти год я ложился спать с тяжелым камнем на душе. И молил Господа Бога, чтобы ночью он послал встречу с мамой. И она приходила. Почти каждую ночь. И проживал я свою прошлую жизнь вместе с ней. Снова и снова…
Вот в 10 лет я ушел на поиск неизвестной сладкой ягоды в соседнее село, заблудился и остался там ночевать. А мать бегала всю ночь вдоль пруда и, словно кукушка, не переставая, звала меня по имени.
Вот я с тринадцатилетним другом – мы уже с 12 лет летом трудились в колхозе - во время жатвы, в ожидании наполнения бункера комбайна, заснули под машиной. Машина тронулась. Один из нас попал под колесо. Матери по ошибке сообщили, что погиб я.
Вот меня мать провожает на учебу. Зима. Заснеженная дорога. До железнодорожной станции 17 километров. Ни машины, ни человека. Лишь она идет и идет рядом со мной. Мне остается все меньше пути, а её возвращение становится всё длиннее. И так километров пять. Потом она остановилась и печальным взглядом провожала меня, наверное, весь мой путь.
Учеба была голодной. Иногда только чай и бесплатный хлеб в студенческой столовой. Праздниками были ее посылки с двумя - тремя десятками куриных яиц и куском сала. А еще она получала пенсию – 20 рублей. И все до копейки складывала и покупала мне то пальто, то обувь. Сама же всю послевоенную жизнь, вплоть до конца шестидесятых, ходила в старом мужском пиджаке, доставшемся ей от умершего деда.
И такое повторение прошлой жизни, встречи с душой матери продолжались больше года…
С тех пор прошла четверть века. Сейчас во снах она ко мне не приходит. Но сны настигают. Мне снится, что она живет далеко от меня, сильно болеет. И я никак не могу понять –  как же так, почему до сих пор не зашел в её дом и не принес нужные лекарства? Почему так долго не поздравлял её ни с днем рождения, ни с праздником 8 марта?
Иногда смертельная тоска, пронзившая мое сердце в минуты прощания у гроба матери, посещает меня. И я шепчу: мама, вернись. Вернись хотя бы на один день. Погладь как в детстве мою голову. Положи свои шершавые ладони на мои колени. Назови меня самым нежным и ласковым словом «сынок». А я попрошу у тебя прощения. За все. И за двойки в дневнике. И за те дни, когда не смог заглянуть в твой дом. И за цветы, отданные не тебе. И за яйцо кукушки, которое не смог найти, чтобы вылечить твое сердце. Сердце материнское.