И завтра

Я болела,
искала себя в чужих лицах,
неправильных городах,
и у любви был синтетики горький привкус.
Не жалела,
и не боялась,
и не спала.
Атрофия - тридцатилетних вирус.

Он глядел
мимо меня,
на всех остальных,
будто взвешивал их малограмную душу,
будто с рождения они малахольны,
шаткие
и обязательно скучные.

Я лежала,
свисая с перил,
любовалась грязным асфальтом,
тому, как фонарный столб кривляется.
Свисала,
смеялась и плакала,
смеялась и плакала.

Он был холоден
всеми буквами,
изо дня в ночь нарочно зачеркивал
и хлестал по щекам молчанием.
Я курила в форточку,
ждала повода.
Он читал меня, как болезни карточку.

Красноречиво
его молчание,
сигареты крепкие, чай,
обездвиженное лицо,
изрезанное отчаянием, женщинами, одиночеством
и другим закупоренным багажом.

Он много терял,
много жил,
накопил всевозможные виды человеческих отношений.
Его не сломать, не ранить,
только обнять,
конечно же, с разрешения.

Жизнь холодная,
с чердаком на север,
окном дрожащим,
ладаном, сквозняком и верой изувеченной,
но настоящей,
такой чистой,
такой настоящей.

Вот бы по улицам
разлить музыку
густую, как кофе,
чтобы купаться в ней и тонуть.
А Луна  - такая умница,
в рваном небе равняет нас и ласкает.
И не сомкнуть.

Не взрослею,
не поумнела,
солнечным бликам рада и постиранным простыням,
только глаза подводят.
Рядом сердце его скупое,
его черно-белый храм
и завтра.
И завтра...