Боня Лузгаев на Гудзоне

  Обещанного три года ждут в камерном строгом режиме зарубок на стене в назидание потомкам, не вынося несправедливость за скобки, наложенные мне в травмопункте после побоища в тюремной столовой.
  В мензурке для излияния чувств отказали, и я притворился нераскрывающимся сейфом для хранения упорного молчания.
  Чтобы избежать утечки информации в туалете, отделанном голубым кафелем, мне пришлось довольствоваться пластмассовым судном на все случаи жизни без вины заключённого в собственные объятия.
  Соответственно занятия любовью к трём апельсинам отошли на второй план.
  Я неосторожно заметил смазливой охраннице - обладательнице квадратно-гнездовой фигуры, дистанцировавшей себя от меня, что никого больше не заботят мои права первобытянина, засыпавшего человеком и просыпавшегося зерном.
  Но где наша не пропадала, там её уже нет.
  И консервный нож, которым я без разрешения открывал Америку, выставили на аукцион в Сотби, чтобы заплатить за меня выкуп, не чиня насилия и не делая глупостей со знаком качества.
  Тут я сообразил на одного, что мой перевод в психиатрическое отделение исключается до лучших времён.
  Чистосердечное призвание к восстанию против вопиющей несправедливости в женской душевой, где я якобы цинично под прикрытием цинкового тазика намеревался обобрать чей-то перезревший виноград, было представлено к рассмотрению в Высшей инстанции, минуя назначенного мне защитника - белокожего чернокнижника, известного в адвокатских кругах горьким миндальничанием грецкого ореха.
  Так я стал непрокомпостированным безбилетником в непредсказуемое будущее.