Прогулка 27 января

  В березовой роще гуляет ветер и озябшими губами дует то тут, то там на почти бесплотные снега морозного дня. Да и не дует вовсе, а едва дышит, прогуливаясь невидимым великаном между стволами берёз. Ласковый губошлёп то снизу дохнёт на веточку, то заденет ствол чем-то упругим, то вберёт в себя побольше воздуха… И кристаллы снежинок то мягко взмывают вверх, то целым семейством скользят с веток, то втягиваются в глубину рощи. Неслышно. Безмолвно.
  Я вышагиваю на лыжах и слежу за поступью неторопливого увальня. А он возвращается и трясёт стволик берёзки надо мной. Любо мне. Останавливаюсь и предаю себя его шалостям. Вовсе не ощущаю невесомых гроздьев снежинок, только могу пересчитать в соцветии их каждый кристаллик.
  Бледно-жёлтым фантомом отдаёт берёзовая роща. Пятнятся солнцем стволы. Чёрно-белая графика ивняка. Не мрачная: за ней – взбиваемая паутиной ветвей яичница январского солнца.
  Каждому из нас дано прикоснуться к тому, что прячется за внешней оболочкой всего сущего. К чему-то третьему, о чём лучше всех сказал Иван Бунин:

Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.

  Прикоснуться, и может быть, выразить «третье» в музыке и слове, пластике и живописи. Или, как в детстве, обжечься всем собой так, что носить в памяти, в сердце ожог этот всю жизнь.
  Зима пришла к нам только в последних днях января, и всё внове, всё снова и впервые будто. Я иду по лыжне и понимаю, что острота восприятия северянина и воспитана сменой времён года, в беге и сломе их… В скудости и тоске наших пространств, через которые и высматриваем мы до рези и слёз в глазах родную, нашенскую красоту.
  Знобит огнями (впервые за два месяца) снежное поле. Снег мал, а трав над ним совсем ничего: выхлестало, уложило летними и осенними дождями. Снег так лёгок, что кристаллы его перебирает, зыблет слабейший ветерок. Слева и справа от меня отчётливо и неугасимо горят крупные искры, а против солнца мелко и часто дрожит колючее…
  Ухожу по лыжне от густого ивового подроста. Тени от него падают на поле. Словно золой посыпано оно, чуть-чуть скрадывающей белое, как будто готовится грунт для прорисовки стволов и ветвей. Землистые облака, упавшие в снега.
  Притушенное ивняком солнце преображает сугробы. Наклоняюсь над одним из них, вырезанным светом: бледно-жёлтая стружка, глубиной меньше коробка, студениста и кажется влажноватой. Дую сильно на неё и смеюсь: снежинки обметают моё лицо – сухи и невесомы.
  Через еловый массив движусь к порталу просеки. Он ошеломляет: «Есть только свет упоительно-щедрый, есть глубиной источаемый свет!»
  Скатываясь к бывшей пилораме, вспоминаю еще синие мазки скорого февраля в берёзовой роще, глубокие и однородные. Они меня всегда возвращают в детство.