Помни о Царстве Небесном

«…Воззовёт ко Мне, и услышу его;
с ним Я в скорби…»
Псалом 90. Живый в помощи.


I

Херувимским пением души очищались,
Светом Отца Своего наслаждались.
Ничто их больше не тревожило,
Ничего из того, что тело бренное прожило.
Ныне они – в Его Царстве, под Его защитой,
Под кровом Его скрыты.
Чрез земные страсти познали Господа Своего,
Сделали своим прибежещем Его.
И явил им спасение Своё.

II

В церкви, что у реки стояла, батюшка
Крестил новорожденных, отпевал покойников.
В помощь Богом дана была матушка.
Жизнь текла спокойная.
По воскресеньям Отец Сергий проповеди читал,
Затем для целования крест Христовый подавал.
Он говорил о Боге, о всепрощении, о любви, о Небесном Царстве,
За какие грехи людские Сын Божий пережил страсти.
Старухи кланялись, молитвы бормотали,
Крест нательный рукою сжимали,
Спаси и сохрани! – в один голос отвечали.
Деревня была далеко от цивилизации,
Далеко от фашистской оккупации.
А в стране разгоралась, как пожарище, война.
Василиском сметала род человеческий она,
Никого не жалела: ни стар, ни млад.
Захлёбывался кровью Главный град.
Глас вопиющих до Небесной тверди был:
Господь неверующих и грешных позабыл.
Ни один раз земля кровью невинных умоется.
Спаси и сохрани, Отец, Сын и Святой Дух – Святая Троица.

III

Гулко о шпалы колёса вагона стучали.
Люди к Богу взывали.
От взрывов земля страдала:
Стоном, гудением эха откликалась,
Болью живого отзывалась.
Звук, как стрела из арбалета,
Разносился звоном на километры.
Людей везли в товарном вагоне. В нём – темно, душно и страшно,
Как на последнем этаже покосившейся, старой башни,
Откуда нельзя было спуститься.
Шёпот, перемежающийся со стенанием, не прекращал молиться.
А колёса вагона стучали и стучали.
Глас пленных о спасении выбивали
Из шпал, старых, поросших сорняком шпал.
Неужели Творец Своих чад на истерзание отдал.

IV

Когда людей эшелоном отправляли,
Не церемонились: толкали, били, стреляли.
Били по-всякому и куда попадётся:
По старой и молодой плоти
Кулаками, ногами, прикладом –
Их бог повелел: так надо!
Дети кричали, ревели, падали.
Они понимали, что их везут за ограду,
Через которую не перелезть, не убежать.
Надзиратели будут стрелять
В любую плоть: в молодую или старую.
Их бог им давал такое право:
Убивать без разбора
Здоровых, больных,
Старых, молодых,
В ряды ставя у стен домов и заборов.
Старики помнили времена ссылок.
Но это было страшнее, невыносимее опилок,
Что, впиваясь, врастали в голую кожу пяток,
Ни один десяток.

V

Старухи Вседержителю молились,
Судорожно перечисляя поимённо святых,
Крестясь перстями на каждый поклон и выдох,
Крестя трупы умерших в дороге слабых и больных,
Что зловонно разлагались.
Дети висели на старческой вые
И в паническом страхе выли.
Там, куда их этапировали, не существовало Бога,
В каждом грязном бараке, у каждого его порога,
Ничего, кроме злобы и смерти,
И для сжигания мёртвых тел печной дверцы.
У тех людей – свой идол, своя вера,
Без ограничений и предела,
Без благодати и всепрощения.
Нацизм в полном его воплощении.
Старухи читали вслух «Отче наш», говорили про Царство Небесное,
Нараспев, словно пели в утешение детям песни.
А те не слышали песнопений и кричали.
Средних лет женщины молчали,
Прижимая к груди малышей –
Головы, наполненные вшей.
Вагон от тряски раскачивало.
Детей от голода рыганием выворачивало.
Чужие матери кутали в серые, грязные пелёнки грудных,
Храня в памяти умерших и пропавших без вести мужей и сыновей своих.
И им было до происходящего всё равно.
Смерть не может смотреть в окно,
Если его нет.
Они помнили время до войны,
Время без платьев и котлет.
Но никто не вменял им вины,
Национальной и расовой принадлежности.
Жизнь в её безысходности и беспечности,
Без Бога и молитв, без Царства Божьего,
Без чего-либо в их представлении сложного.
Люди ехали долго.
И мерещилось, что безтолкУ
Просить спасение у Того, Кто не слышит,
Тому, кто не вкушал никогда Его пищи,
Его куска Тела.
А теперь – иная жизнь, иное дело.
У тех, кто поклонялся сатане в человеческом обличии,
Не было ни жалости, ни сострадания – ничего приличного.
Лишь подобие души. Она – черная и страшная,
Как та самая покосившаяся, старая башня,
Из которой нет выхода.
Антихриста
Не изнуряет боль человеческая,
Ему неведома любовь отеческая.
В трясущемся смраде
В четырехстенной ограде
Умирали старики, женщины и дети.
Их выматывала своя и чужая боль.
Поезд мчался через голь
Туда, где выстроен эшафот,
На котором – один исход –
Могила,
Без даты рождения, фамилии. Там исчезало имя.
Просто – груда мертвых, зловонных тел,
До которых нет никому дел…
А колёса лязгали, лязгали, лязгали,
Тревожа измученных встрясками,
Своей предсмертной одой.

VI

Визг тормозов. Рыжебородый,
Неделю небритый,
С мордой пропитой,
Бормоча ругань на немецком,
Улыбнулся игриво, по-детски,
Новому эшелону смертников.
Рывком открыл дверь. Запах дурной.
Сморщил нос. Подошёл второй.
Что-то спросил, снял автомат с плеча.
Деда – за рубаху, потащил, волоча,
По грязи, кислой воде, застоявшейся.
Онемели из вагона выходившие и спускавшиеся.
Эссесовец бросил старика –
Затекла рука,
Подвёл дуло автомата ко лбу,
И, выстрелив у всех на виду,
Засмеялся, пнул деда ногой.
Тот был уже не живой.
Остальные молча стояли,
Ожидая со страхом своего порядка,
Рты ладонями маленьким детям зажимали.
Поотдаль – площадка,
С теми самыми бараками, с порогами,
У которых нет Бога.
Их последняя на земле обитель.
Узрят они возмездие нечестивым мучителям.

VII

Где-то,
В благодати Божьего Света
Старицы читали молитвы про Царство Небесное,
Нараспев, громко, без слёз, как песню,
Как учил в деревенской церкви батюшка,
И в детстве – у красного угла матушка.
Имена святых заступников перечисляли,
Уповали…
Веру в Царство Божие
Никто не отнимет, ни один враг не уничтожит.

VIII

Церковь у реки стояла, от врага схоронилась.
Невдалеке пепелище дымилось.
Вышла из церкви матушка, опустилась
На колени, перед крестом, в небо взглянула,
Перекрестилась.
Только Богу было известно:
О чём её душа молилась,
Чему в ней было тесно,
Какие муки на себя взяла.
Ветер с выжженной земли пепел нёс.
И пели невинно убиенные на тысячи голосов,
Песнопение их лилось
По пустырю, дальше реки,
До Царства Небесного,
Всему злу вопреки.