Начало. Или - Путешествие на Мальорку. - Проза

Х..й знает о чём, но наверное о чём-то.

НАЧАЛО МОЕЙ СЛАВНОЙ (БЕССЛАВНОЙ) ПРОЗЫ. ИЛИ - ПУТЕШЕСТВИЕ НА МАЛЬОРКУ.


Посвящается всем долб@*бам вселенной, нашей необъятной (объятной), и родины к тому же.

И бежали круги над водой,
И прощались гости с вдовой.
Дом, в котором свет не горит.
Поле - где клад не зарыт,
И то, что внутри - гранит, - уже не болит.


Глава Первая.

1. Начало пути. Путешествие.

Кто-то предпочитает мужчин, кто-то женщин. Я же выбираю - виски со льдом...

Отряхивая налипшую от дальних дорог, надоедливую грязь; со своих изрядно изношенных [истоптанных] сапог, я в первый раз [впервые] вступал за этот порог; потому что наступал на него я гораздо раньше.

В одной руке моей был небесный шар. в другой руке своей я возвышал своё имя; ибо без паспорта ни одна дверь; или же наоборот - всякая, дверь, нынешних постоялых дворов была бы наглухо закрыта [затворена]. Для таких путешественников, как этот с картинки, взятой в аккуратную рамочку, своей заветной прямоугольной небольшой книжицы, под названием - паспорт.

'Доднапей' - светилось на правой стороне его тщедушной грудной клетки. Надпись, которая объясняла редким посетителям сего местечка, к чему бывает способен человек ради собственных (ещё неизлитых окончательно) страстей. В этом имени было всё - и бессилие от неотвратимого, и слабохарактерность от присущей и врождённой лености этого подобия человека.

Два по сто - чуть было не выпалил я в неком своем привычном забытьи, неотвратимо поднявшимся из далёких, давно позабытых и запущенных глубин моего сознания.

Но вовремя остепенившись - я протянул ему книжку своего паспорта и попросил устроить меня как можно комфортнее, за (естественно) дополнительную с моей стороны плату.

Номер был отвратителен. Радовало хотя бы одно отсутствие живых насекомых, аккуратно сложенные полотенца на, словно приглаженной руками армейского срочника, постели.

Да и воздух в комнате был на удивление свеж и чист, кто-то явно тщательно здесь старался проветрить помещение перед моим появлением.

Подсвеченный приятным приглушённым светом аквариум с живыми внутри него обитателями, ещё больше вызвал во мне удивления. Белый с фиолетовым свет был на столько приятен глазу, что от него просто с трудом можно было отвести взгляд.

Тут же на тумбочке стоял корм для рыбок, словно вместе с номером я брал на себя обязательства неусыпно заботиться о мелких домашних подводных обитателях...

Сосите *уй, ублюдки - молнией блеснула фраза в моей голове; рука резко схватила упаковку с кормёжкой и вознеся её над аквариумом так же молниеносно вытряхнула всё её содержимое в приятно ласкающую взгляд бездну невинного водоёма.

Сон был глубоким и я бы даже сказал - на удивление чарующим. Никогда ещё за всё это долгое время своего скитания, я так сладко не вкушал отдых, как в эту самую обыкновенную, очередную для меня и всех окружающих ночь.

И только тут я вспомнил, что пришел в этот мир не с пустыми руками. Что в холле гостиницы я ещё стоял, прижимая в руках то ли некий свёрток, то ли саквояж; что-то вроде посылки, или тщательно упакованной некой ручной клади.

Что за говно.

Сейчас, после, пусть и облегчившего мою усталость, но не столь продолжительного сна, я с трудом мог припомнить события вчерашнего вечера, предшествовавшие моему отхождению ко сну.

Я отчётливо помню её сладковатый запах. Приятный вкус её шёлковых белых волос. Когда ветер развевая их, аккуратно клал некоторые их пряди мне на губы; и каждый раз, как зачарованный, я старался облизнуть их своим языком.

Это всё, что я смог вспомнить ещё не связанное с сегодняшним днём. Но важным было другое; совсем другое, то, что ни как не находило себя в моем обширном (как инфаркте) воспоминании.

Люди с другими (менее для меня приятными) лицами и характеристиками, всё кружили и кружили где-то неподалёку, совсем рядом со мной. Что им было нужно от меня, чёрт их всех возьми. С какими противными голосами и лицами они вглядывались в моё озадаченное лицо - что им всем от меня нужно?

Кто я для них всех такой? Что они так страстно и навязчиво лезут ко мне, этими своими липкими взглядами, как извращенец своими липкими от пота руками лезет в трусики своей вожделенной несчастной жертвы.

И таким же несчастным, хоть и менее вожделенным чувствую я себя для всех этих навязчивых лиц, толпящихся, и вечно снующих вокруг меня.

Стук в дверь вырвал меня из нахлынувших ко мне размышлений. Под дверь что-то просунули... Какой-то  листок бумаги, сложенный вдвое. Я подошёл ближе к входной двери и остановился вглядываясь в жёлтый кусочек бумаги перегнутый пополам.

Что-то подсказывало мне, что там что-то есть. Некая надпись, или рисунок... Нет, скорее всего - это просто записка, без излишних художественных узоров. Просто кусок бумаги, сложенный вдвое, с начертанными по верх его поверхности, несколькими печатными, или всё же строчными буквами. Некая надпись из букв и строк - которая должна о чем-то меня уведомить. О приятном или обыденном?

Если бы всё было так обыденно, то не зачем было бы и так утруждаться - подсовывать под дверь, складывать в двое... А если нечто важное - то и вовсе не зачем это брать в руки, тем более с утра, тем более - только проснувшись, и на голодный желудок.

Я подумал, пусть это полежит, и подождёт до обеда, а там уже решим и посмотрим, что с этим неизвестным посланием делать, а может быть, дай бог, всё само собой и разрешится. Не придётся себя и утруждать напрасно.


Глава вторая.

1. Рассвет

Страшно тёмные очки старательно (хоть и безуспешно) пытались исполнить своё прямое и сомнительно непосредственное предназначение. Яркое утреннее солнце слепило так, что казалось выжигает отчётливые следы своими обжигающими солнечными зайчиками не только на лице, но и по всему моему телу, тщательно укутанному во влажно смоченную простыню.

Хозяин пришёл сегодня раньше обычного и потребовал завершить всё досрочно, но ни слова не проронив о дополнительном возмещении за предоставленные мне этой срочностью неудобства. Да и какие могут быть в моём положении возмещения, когда я сам готов был доплачивать любому, лишь бы... Лишь бы всё это закончилось как можно раньше.

Встреченых по пути, в то раннее утро лиц, было не достаточно много, чтобы изменить моё настроение на ещё более худшее.

Мысленно я уже посылал заочно всех встречных мною и когда либо существовавших, живых и умерших, посылал весь этот волшебный мир с его чудесными неземными тролями далеко и надолго, КАК МОЖНО ДАЛЬШЕ, И КАК МОЖНО НАДОЛЬШЕ.

Боже мой, спаси меня от этих ублюдков.

Я помню, как она любила шоколад по утрам. Горячую тягучую жидкость; представить себе не мог, как эта бурая тягучую дрянь разтекалась по её внутренностям, приторно сладкая и отвратительная мерзость, из фарфоровой чаши, медленно и плавно, неспешно, перебиралась во внутрь волшебного создания, которого я долгое время боготворил, как небожителя, и до сих пор еще пускал блаженную слюну по подбородку, и пачкал свои штанишки изнутри бело-прозрачной жижей, такой же отвратительной, как и её утреннее мерзкое вариво.

Из всех существ женского пола, она была самой прекрасной, как мне казалось на тот момент. И ещё долгое время я оставался бы в подобном романтично-очарованом забытьи, если бы одним прекрасным ранним утром, а вернее днём, или скорее уж вечером (так как по обыкновению своему, утро моё в ту благословенную пору зачастую начиналось гораздо позже привычного для всех прочих земных обитателей времени суток).

В дверь постучали. А я ведь только завелся, и мне не хотелось отпускать свою синюю птицу воспоминаний, но и хватать её за хвост, рискуя превратить её этим в ободранную курицу, мне также хотелось менее всего.

Вновь стук... Он повторился ещё; и ещё несколько раз...

А сейчас я опишу, ставшим для меня таким обыденным, её поталогический страх.

Выключить освещение, остаться погруженным во тьму, наедине с самим собой, или в присутствии ещё кого либо - это совершенно не важно, но оказывается для кого-то это равносильно абсолютной гибели, как физической, так моральной.


Как же ты засыпаешь когда нет электричества, как ты не сходишь с ума, когда всё погружается во тьму, против твоей воли, и ты бессилен что либо предпринять, чтобы вырваться из цепких оков тьмы; Когда нет ни какой возможности разорвать простыню мрака и обрести свет?!..

Мой патологичеки одержимый интерес, моё дикое нездоровое любопытство не унимался, а лишь возрастало, как куски говна налипающие друг на друга...

И я решил проверить, что будет - ЕСЛИ.

Всё погрузить во тьму и затаиться в ожидании...

Была глубокая ночь, она спала как ребёнок, по обыкновению своему свернувшись комочком, и было такое ощущение во время её сна, и мне казалось, что это почувствовал бы каждый кто б не находился в этот момент с ней рядом, он бы почувствовал абсолютное одиночество, то есть, когда она спала, ты ощущал словно с ней никого рядом нет в этот момент, она спала с такой наполненостью одиночества, что ты переставал чувствовать даже самоё своё существование, так, словно, и тебя никогда не было ни с ней рядом, ни когда либо вообще в этой жизни; так, словно ты вообще никогда ещё даже и не рождался.

Навряд ли кто нибудь, когда либо ожидает этой мерзкой подлости от самого близко человека.

Всё началось ещё в раннем детстве, наверное так неожиданно, как вспышка какой либо болезнетворной чумной эпидемии,

У меня в руке был только клочок её волос. Я помню, как собирал его с её расчестки. Я делал это всякий раз при удобном случае, и всякий раз брал понемногу, чтобы она ничего не заподозрила.

Иногда я прикосался к ним губами, я пытался различить их запах, среди отсутствия запаха, или среди наполнявших их запаха пустоты. Я держал их в руках, и не мог никогда заподозрить, что она могла б... что она пришла бы за ними.

Она тоже любила пошутить. У неё было отменное чувство юмора.

Видимо однажды она всё же поймала меня на моменте похищения мною сброшеных ею частиц её тела; того, что некогда ещё принадлежало ей, было одной неделимой с нею частью, но было выброшено ею же за ненадобностью, или как-то уличила в


По иронии судьбы, больше всего её страшила одна простая, но довольно существенная, болезнено


Глава третья.

1. Не единственный

Надо же.
Теперь... Она помещалась вся целиком...
Раньше, а раньше её не мог вместить и целый мир;
Ей было так душно и тесно в нём. А теперь, сейчас...
А вдруг...
Не тесно ли там... ей... одной...
Мои глаза широко расширились от неожиданной моей догадки.

Я должен вытащить её и приласкать. Я должен быть нежен с ней и ласков. Она - это ведь единственное, что есть у меня. Дорогого и ценного, но...

...Когда я попытался открыть его, - оказалось, что замок заклинило; я испугался от мысли, что она может там задохнуться.

Уже и не знаю когда я понял, что мои попытки справится с замком безуспешны только лишь потому, что руки мои скользили по поверхности гладкой ткани, они соскальзывали словно на льду скользит неустойчивый человек.

Наверное только когда я заметил огромное расплывающееся бордовое пятно, тогда я обратил внимание на свои ладони - они, и мои запястья и по самые локти были запачканы в этот яркий бордовый цвет, от которого мне становилось то нехорошо до тошноты, то мутило в глазах, от этого временами закладывало уши, и вместо желанной тишины, в голове стоял какой-то давящий гул, и слава Богу, - он прерывал и заглушал в ней последний жалобный голос,  до боли родной и 

Всё закончилось в одно мгновение; Наверное она ничего не успела и понять

Зачем ты притворилась женщиной - это так странно?!

Я бы ещё понял еслибы живой... Но уже давно умершей; и полуистлевшей... Я ненаходил себе места и ходил взад и вперед, из угла в угол; Я шептал как молитву, как некий канон нашь последний с тобой диалог; Ты доказывала мне, что жива, и что хочешь дальше жить, но уже без меня; ...Без меня... Как ты вообще моглабы жить без меня... у меня была так не вышло, если бы мне пришлось расстаться с тобой... ...но мне не пришлось бы... Или я попросту сошёл бы с ума.

Я отвезу тебя, чего бы мне это ни стоило.
У меня уже был на руках билет в один конец; Билет на одного; хотя отправимся мы туда двое; вместе.

Я посмотрел на тебя, в твою сторону. В ту сторону, где я оставил тебя под холодным потоком, ледяным, словно ключевой воды.

И мне казалось, - ты улыбалась...; Да, ты была счастлива; И я был счастлив, что сделал тебя счастливой. А то, что ты была сейчас холоднее обычного, так это ничего, к этому я давно уже привык; я давно уже стал замечать,  что ты не достаточно со мной мила как раньше; но ничего, я давно уже привык к этому, и не придаю этому никакого значения; так что теперь ты сможешь оставаться холодной, сколько тебе этого захочется, и не переживать на этот счёт абсолютно ни сколько.

И в это мгновение меня обуяло неудержимо желание прикосновения.

Я физичеки ощущал это притяжение - то, как меня неистово тянет прислониться щекой к самому дорогому и единственному.

...Не знаю сколько прошло времени; Времени; Застывшего в ожидании;

Не колохнувшегося, и недвижимого - застывшего в трепетном, молчаливом спокойствии. Время тянулось нескончаемо долго;

До тех пор покуда на него не обращаешь внимания, не замечаешь его - время не замечает тебя.

Я очнулся ни от того, что поток, одной сплошной струёй ледяной воды, обдавал меня безостоновочно уже неопределенное количество времени, ни от того, что всё моё тело свело от холода и неподвижности, словно бетоном сцепив меня своей мертвой холодной хватка, и даже ни от того, что я в очередной раз очнулся освободившись от дымки кошмара в ещё более зловеще пугающую реальность...

Из продолжительного забытья и оцепенения, во внешний мир, меня вытащило за собой оцепенение ещё больше рода, магнетизм его оказывался на тот момент происхождения еще более сильной природы.

Пара изумленно искренних глаз вперилась в мою застывшую под водяным потоком фигуру, в душевой комнате, прислоненную к черного цвета дорожному чемодану.

- Вам плохо? Прозвучал голос, напоминающий нежный весенний бархат трав.

Только сейчас (не знаю, и представления не имею, каким образом я до этого различил её) я поднял на неожиданную фигуру свой взор.

В темносиней облегающей юбке до колен, в бледноголубой ковточке, с прической аккуратно сложенных наверх светлых волос (и вероятно изящно заплетенных), чуть выше среднего роста, на высоких каблуках она казалась мне на столько огромной, что в пору было изумиться, - фигура стояла всё так же неподвижно, и всё таким же недвижимым, с широко расскрытыми глазами, изумленно сверлила меня своим ошарашенным взглядом.

- Вас ис дас? Первой пришедшей мне на ум фразой я потребовал прервать неловко нависшее молчание.

- Вам плохо? Повторилась она.

- Принесите мне стакан воды, пожалуйста! С полной серьезностью произнёс я наполненную, как мне казалось, глубоким сарказмом фразу.

- Стакан воды, пожалуйста! Пришлось мне повторить, чтобы пробудить хоть малейшее движение в этой остолбеневшей фигуре женского типа.

Она так странно повела глазами из стороны в сторону, словно отмахиваясь, стряхивая с себя нахлынувшее прежнее недоуменное изумление, или недоумение изумленного.

Она, казалось, пришла в себя, и готова была к свершениям.

Но чудить не прекращала:

Она прошла в комнату, взяла со стола прозрачную стеклянную вазу (в номере попросту не оказалось какой-либо подходящей посуды), вытряхнула из неё в ведро, стоявшее неподалёку, слегка уже подвядший букет цветов. Открыла бутылку минеральной воды, наполнила ею до краев эту цветочную вазу, прошла обратно к ванной комнате и протянула её мне.

Я взял молча, отпил и вернул обратно, поблагодарив за оказанную ею мне услугу.

Как не странно, но после этого (то ли от ее странных, но решительных манипуляций, то ли действительно помогла живительная влага), но так или иначе, я почувствовал себя гораздо лучше.

Мне уже не хотелось умирать с таким рвением, как прежде, я хотел услышать пение птицена, голоса трав и деревьев, шум морского волнения в конце то концов...

Она вернула меня к жизни.

- Я видела Вас.

Видимо тут же она прочла вопросительное удивление на моем, ещё влажном из-за душа, лице и поторопилась объясниться.

- Я видела Вас вместе, а теперь вы один и в обнимку с чемоданом.

Я удивился ещё сильнее, но тут она уже не торопилась. Выдержав паузу и глядя на меня взглядом полным понимания и сострадания, она продолжила:

- Я всё понимаю, и ни в чем Вас не виню. Я хотела бы Вам лишь помочь.

Было видно, что она говорит искренне - ей не приходилось по долгу подбирать слова, и её волнение было лишь в пределах подобного волнению за близкого (очень близкого) тебе человека.

Но где, и когда она могла нас видеть, если она действительно говорит о том, о чем я думаю?!.

- Вчера (Продолжила она, словно прочитав мои мысли). Вы прогуливались вместе в саду. Правда, было уже довольно темно и поздно, но я не могла ошибиться, Вы прошли совсем рядом со мной, Вы были так увлечены друг дружной, что даже не заметили меня.

Видимо я был совершенно не в состоянии скрыть своё обширное удивление. - Видела... Вчера... Прогуливающимися ВМЕСТЕ по вечернему саду...??? Застучал мой мозг воспаленным воображением, рисуя себе картины, не способные понять и осмыслить... Как она могла нас видеть ВМЕСТЕ прогуливающимися???. Что за бред, или я действительно уже окончательно сошёл с ума?!.

Я собственоручно притащил её в чемодане в этот город, в эту вшивую сумасшедшую гостиницу, по видимому полную таких же полоумных критинов, как и я... Что же притягивает нас всех на дикий свет полоумности этого места?!.

Вечер того дня -

Серая дымка заката, уже легла лёгкой пеленой, укрывающей прохладный, единственный сад в этом городе. И сам город уже укрывался вечерней ...., неспешно готовясь занять своё вольготное место в спокойствии тихой ночи, неотступно следующей за своим неотъемлемым предшественником.

В саду прогуливались двое. Нежно держась за руки, они прохаживались вдоль темных аллей; Время от времени, две едва приметные фигуры останавливались, и на какое-то время становились ещё ближе друг другу, чем когда либо. Затем они шли дальше, так же медленно и не спеша, словно наслаждаясь (хотя так оно и было на самом деле) каждым мгновением проведенным вместе.





Но я чувствую, как воспоминания подводят меня. Ясные до этого картины расплываются в неровные и хаотичные мазки разноцветной палитры, В голове туман смешивается с красками этих размытых теперь полотен, и радужные круги перед глазами, - как следствие этого разыгравшегося во всем моем организме хаоса красок,теней и света...




- Это мой брат. Он будет Вам полезен. Худой долговязый хмырь, с непропорционально развитым лицом невинного младенца, смотрел на меня из-под лобья.




Чудовище.

Я хорошо помню наше первое с ней знакомство.

Это было не столь романтично, как возможно того хотелось мне, мечталось ей, или о чём с предыханием ожидал услышать романтично настроеный многоуважаемый нашь читатель.

Всё было до боли в душе и до скрежета в зубах не то чтобы банально, но скорее пошло.

На тот момент 15колорадских за ночь и даже больше, я мог бы отдать незадумываясь, хоть каждый день заманивая к себе на огонёк, а точнее в жадные тёмные липкие сети всё новых и новых приверженец легкого зароботка и сладких ощущений.

Но именно к тому самому времени (как, возможно, и не было ), мне стало всё это менее интересным, нежели обычный душевный разговор




Слёзы.

Её слёзы были салоны, как моча; Не знаю почему я раньше не замечал этого.

Может быть из-за того, что не способен был увидеть ничего дурного в том, во что был бесконечно влюблён и чему был безгранично предан.

Но так же самозабвенно продолжал ласкать и её лицо, и её, похожие на мочу, слезы; Мне было всё равно чем укрыто её тело; Хоть измажте его какой-нибудь отвратительной жижей, - мне все равно не помешало бы это быть ласковым с ней.

Я купался в них, и заплывал на столько далеко, на сколько это было возможно.


Путешествие.

Я облизнул обветренные губы высохшим обезвоженным языком, взглянул на часы - только полдень, до заката, и спасительной прохлады оставалось ещё целых полдня, ещё ровно столько же, сколько мы уже смогли прожать в этот богопрекрасный день, а сил на выживание оставалось всё меньше, и с каждой уходящей минутой они таяли и уходили от нас так же безвозвратно, как и прикосновение этого слабого, едва заметного, но до боли обжигающего пустынного солнечного света.

Беда в том, что я не знаю куда мы идём.  Вернее - у меня есть цель, но нет - направления.

Все вобщем то, как и обычно, - я твёрдо знаю - чего я хочу, но не имею ни малейшего понятия как этого добиться.
 
Уже который день мы движемся в неизвестном направлении; У нас закончились и еда и питье. Провизии было немного, - ровно столько, сколько мы могли унести с собой; не знаю на что мы расчитывали.

Весь пройденый путь оставался в молчании, за всё это время мы не проронили ни единого слова.

Мы сохраняли молчание словно некий священный обет. Мы намеренно погрузились в тишину, мы договорились сохранять силы всеми возможными для нас способами.

В очередной раз я, словно в некой тайной надежде, отыскать нечто забытое, - принялся шарить в своём тряпичном рюкзаке, в безнадёжно порожнем, свисающем словно пустой тюрбан резко похудевшего человека - обреченно и безобразно.

Я вскрикнул. И мне показалось, что всё пустынное пространство вокруг нас вздрогнуло от этого неожиданного вопля. Оно вздрогнуло и застыло в ожидани, словно прислушиваясь, словно подозревая, что за этим обязательно что-то последует ещё...

В своей котомке, на самом её дне; когда я в очередной раз опустил в неё свою руку, рецепторы моих пальцев почувствовали, то, о чем я сам совершенно забыл.

Забыл настолько сильно и глубоко, что вскрикнул от удивления, вскрикнул без слов, но с той эмоциональной окраской, словно вопрошая неизвестно к кому - мол, - Как Это Здесь Оказалось?!.

Я схватил эту ничтожно маленькую вещь, и тут же, резким движением, я уже поднес её к твоему лицу - Дыши! Дыши - что есть есть сил закричал я. Но видимо их хватило лишь на столько, что только кончики моих губ едва смогли пошевелиться. Я это понял, и тот час же собрав в себе все последние оставшиеся силы, как мог выкрикнул - Умоляю, Дыши же!

И только слабый отзвук плотно сжавшихся внутри меня легких едва поколебал недвижное пространство вокруг нас... Ничего, абсолютно ничего. Стоя на коленях, опустив голову, я было уже сдался...

Но крепко прижимая тебя к себе я не мог оставаться слабым.

Ты была рядом со мной, сидела тяжело уронив мне на плечи свою голову, и я чувствовал последние мгновения уходящие от нас с тобой. Наши с тобой мгновения, наше истекающее время сокращалось перед последней своей вспышкой, яркой (по своей эмоциональности) на сколько это возможно, чтобы исчезнуть навсегда.


Церкви всё равно что я ощущаю сейчас. Да и сам я нахожусь сейчас здесь без какой либо общепринятой для пребывания здесь причине. 


Ты чувствуешь, как растёт твоя спина? Она увеличивается в размерах. Но не в ширину или высоту, - она растёт только с одной стороны. Там, где ещё только вчера красовались две изящные лопатки под нежной, тонко облегающей их кожей, - сегодня я уже чувствую какое-то неприятное уплотнение. А завтра... Ты перестанешь дышать, только лишь потому, что тебе будет неловко являться перед всеми, перед всеми остальными, нормальными, - в новом, не привычном для себя состоянии.


Чувство ожидания - страшнее самого ожидания.
Хотелось ветра, морозного обжигающего потока, но дыхание этой пустыни было непоколебимо. Она дышала нам в спины, смотрела в наши лица, и казалось заглядывала в самые потаенные уголки наших страхов, без всякого сочувствия, просто, чтобы проверить, - жив ли там кто нибудь ещё; дышит ли так же горячо, как она сама. А нам чудились хлопья снега, огромные, летящие с небес прохладно обжигающие божественные росинки зимы, но это было лишь прикосновение зноя, тщательно и беспощадно выжигавшего на коже наших измученных тел свои изысканные узоры и ироглифы - искренние эпитафии к нашей скорой и преждевременной нашей кончине.



Глава четвёртая.

1. Затмение

Никогда не представлял себе, что случится со мной, когда всё будет закончено; Что со мной будет, когда - всё; Черта, за которой дальше некуда.

Может быть я должен был оказаться томно развалившимся на кресле веранды некой суб-тропической хижины, сладко попивая прохладный сок, аккуратно налитый какой-нибудь смуглой обходительной красавицей, обнаженной топлис и в сладко прилегающих бикини.

Слушать шумом прибоя, и наслаждаться ежедневными дивными закатами... А не всё вот это.

...Она опрокинула меня на один бок (женщина моей мечты); О, да. Белый халат придавал ей массу изящества... безуспешно стараясь скрыть под собой всю эту изящную массу сала и мяса отдельными слоистыми кусками упиравшихся в снежную белизну её новенького халата (знаю, она старалась для меня, как могла; принарядилась, и напомадила губки; выплеснула на себя пол флакона своего самого излюбленного 'дорогого' (а потому годами хранившегося) парфюма, и из-за этого принявшего ещё более насыщенные оттенки всего многообразия ароматов; это был незабываемый букет парфюмерного изыска), и всё это волнами расходилось по  всем её необъятным (как родина) сторонам, выпирая с различных её сторон, то тут, то там; то одновременно, а то попеременно, вальсируя на её огромно-необъятной, радующей глаз, фигуре женщины-великана.

Одним ловким движением она стащила с меня, уже изрядно изгаженное мной исподнее, без стыда проводила, смоченной в каком-то пахучем растворе, тряпкой, по моим промежностям и гениталиям. Мне было до крайности стыдно, но это только поначалу, а потом я как-то привык ко всему этому, и уже даже начинал скучать, если случалось, что она подолгу отсутствовала. Поначалу я чувствовал только лишь один стыд и неловкость, а затем и он исчес, прихватив и неловкость с собой. И я остался без ничего, абсолютно наг - и душевно и физически, и морально.

Я помню, как она, сама, - выносилала меня на своих собственных руках; Моя последняя, и единственная, в заключительные годы моей жизни женщина; Она выносили меня на своих собственных руках, и я чувствовал последним своим дыханием её, уже ставший мне родным этот мерзкий аромат её духов, чувствовал сальные, мясистые изгибы её такого тяжелого, сильного её тела. И на её руках я уносил с собой всё тепло и доброту её, более чем она сама, безгранично огромной души.

Она несёт меня - прямо в рай; Мне так казалось.


Финал.

1. Закат

Я жив, или ещё нет (или я до сих пор ещё умер)?

Я помню себя младенцем. Я отчётливо помню это удивительное беспомощное состояние... Я стараюсь ощупать себя... всего; с ног до головы.

...Не понятно; что-то неясное и неотчётливое; А ведь я отчётливо и ясно помню себя младенцем...


Эпилог.

1. Погружение... в Ад


P.S.- Записки из-под крана.

Как же здесь сыро, мрачно и неизбежно одиноко...

Оглядываешься кругом, сворачиваешься в клубок... и стараешься хоть на мгновение прикрыть глаза; чтобы как можно скорее, как можно дольше забыться и уснуть.

Но только лишь соберёшься с мыслью и решишься, как вновь - какой-нибудь неожиданный звук или шорох, неизвестный звон; резко, одним острым (как раскалённый до бела нож), в одно мгновение навострит все твои вздыбленные до предела, болезненно-расстроенные взбешённые нервы.

Вчера. Я, думал, - это был сон.

Но влажные; прозрачные и солёные на вкус капельки пота по всему моему телу, на всей поверхности, укрывающей меня моей природной мне кожи, говорили мне то ли о пережитом мною ужасном страхе, то ли о невыносимом удушье, которое преследовало меня все то моё время нахождения меня здесь.

И мне казалось, я до сих пр чувствую прикосновение зловещего страха перед своим (замершим в ожидании неизвестного, искажённого от неотвратимого ужаса) лицом.

Сколько я должен провести здесь времени; нескончаемо долго?! Что это, - наказание, или расплата?.. Или награда; за все предыдушие тяготы, за все предшествовавшие этому испытания; за все лишения, - предшествовавшие этому?!.


---------------------------------------------------



И мне казалось, я до сих пр чувствую прикосновение зловещего страха перед своим, замершим в ожидании неизвестного, искажённого от неотвратимого испуга, лицом.