Даже с Высоцким не выпьешь?

  ДОСТОЙНОЕ ВРЕМЯ ЗАСТОЯ
          
            Москва нахлынула волной,
          Завис парнишка от Мархи.*
          Общага  маялась  со мной –
           Моя подруга из МАРХИ.
         
          В лампадке лунного луча
          Нас окропил щенок ничей.
          Самаритянин – плащ   с плеча,
          Дверь Пётр открыл нам без ключей.
         
          Три раза яблочко вкусил,
         Анисовка – не лёжкий сорт,
          И я просил что было сил:
          «Апорт, апорт, ещё апорт!»
          
           Нам на стене студент ингуш
          Цветы гуашью подарил,
           А чайник свадебную сушь
           Вчерашним чаем похмелил.   
          
           Магнитофон хрипел всю ночь:
          «Порвали парус», «… на краю»,
          Так горько, что хотелось прочь!
          Ведь я узнал, что был в раю.
 
         *Марха – пригород Якутска

Ноябрьские праздники 72-го года встречал в Москве. За-вис в общаге я  МАРХИ (Московский архитектурный  институт) у одноклассников – Татьяны Жученко и Вовки Сафронова.
      Весь день с Москвою был на «ты», а вечером в заветное окошко я кричал. Окошко открывалось, и в руки мне летел студенческий билет якута Вовки Сафронова или Абдуллы – соседа его, ингуша. И тогда лицо моё узкоглазо–широкоскуло якутилось или голубоглазо – горбоносо ингушилось . Погружённый в думу о н¬суразностях архитектурных излишеств  Москвы, я про¬ходил через вахту, некоторое несходство с фотографией меня  нисколько  не  смущало.
      Наш одноклассник – якут Пит  Гуляев, студент библиотечного института, где в своё время учился Искандер, праздники про¬водил с нами. И когда на вахте его останавливали: «Ваша фа¬милия Жученко?», он как можно шире расклеивал глаза:  «А зовут Вас Таня?». С непроницаемой личины  якутского шамана стекала вековая тайна. Таня – родовое имя старшего сына.
     По Вовкиному студенческому я бесплатно посещал музеи и даже купил билет на само¬лёт с 50-ти% скидкой. Денег  у меня было в обрез, и ещё короче, так как я этот короткий отрез уже по¬тратил. Билет-то я купил, но студенческий пришлось вер¬нуть хозяину.
       При посадке стюардесса потребовала его. И я явственно ощутил, как студенческий лежит в чемодане вместе с паспортом  и рубашками, а чемодан в багаже. Вот и багажная квитанция. Времена были советско-наивные, я был убеждённо –  убедителен.
       После взлёта ко мне подсела девушка, и в течение беседы, не сразу поинтересовалась: «А почему Вас при посадке задержали?» И я, глядя на её синюю фирменную юбку, провернул всю ту же шарманку: «Билет – в чемодане, чемодан – в багаже».
      Подходит стюардесса «Мисс Одесса»: « Макарова, что же ты разговоры разговариваешь? Пора пассажиров шампанским поить». Бедняжечка вся и раскраснелась. 
      Таким «макаром» я из Москвы летел туда, куда Макар телят не гонял – по чужому студенческому, вернее в отсутствие оного.       
     В Москве я ходил в музеи, в театры за рубль двадцать, а сопровождала меня «прекрасная еврейка» Аня. Мы условились встретиться возле Театра на Таганке, До срока оставалось минут сорок, в кассе не было билетов, но люди толпились.
      Я вышел.  За стеклом фойе актриса исполняла пластические этюды. А на афише Гамлет «за десять дней потрясал мир». Высоцкий охрипшим в тысяче перезаписей голосом сотрясал Советский Союз: «Порвали парус, каюсь, каюсь»  Слова были трудно различимые, но их и не надо было различать.
      Я видел его в кино. Но то, что он актёр Театра на Таганке узнал недавно, от случайного знакомого. Тот был на всех спектаклях Ленинградских гастролей Театра. Гамлет в джинсах, свитере – всё просто и обжигающе.Открылась незаметная дверь, вышел невысокий человек в дублёнке – Высоцкий! Я был очень стеснючий и вряд ли посмел бы заговорить. Но вдруг стал лёгким –  той легкостью, что во сне предлагает полёт. Меня подхватил сквознячок, я догнал Высоцкого: «Владимир Семенович! Разрешите с Вами поговорить?» – Он, не обращая внимания, продолжал упрямо разрезать метель.               
 – « Владимир Семенович, уделите мне минуту, ровно 65 секунд». Он усмехнулся, мы отступили в сторону. Сквознячок затянул нас в подворотню. Так я помню –  маленьким, держась за деревянные прутики кровати говорил отцу, когда он, на ночь глядя, в ноябрьские праздники,  пошёл из дома: «Не пей, папа, не ходи!» Я говорил так по наущенью мамы. Она же останавливала отца: «Толя, устами младенца глаголет истина!» Я, конечно, не желал отцу ничего плохого, но действительно ждал, что что-то должно случиться. А в подворотне был я и не я – как через неделю в самолёте с Макаровой.
   Дух подворотни ударил в ноздри. Пробежала собачка, в такой же коричневой дублёнке, только мехом наружу. Без улыбчиво улыбнулась улыбкой Высоцкого и, как знакомым, помахала хвостиком. Я начал читать:

Пел и пил, он не ведая меры,
Жил  так - жилы рвались стон –  струной               
Он молитвы кричал нашей Веры,
Что искали мы всей страной.

Высоцкий приблизился ко мне. Энергия нетерпения движения перелилась в пристальное внимание. Рукой, что клещами, сжимал мою руку у локтя.

Он в сердцах разбивал  границы,
О гранит, разбивая свое.
Нет границы у песни-птицы,
Нет страны, что прервала ее.


Чтоб сказать Союзу воскресни,
Если внуки спросят о нём?
Крикну песню с Высоцким вместе,
Замолчу вместе с Вечным огнем.

Лицо его закаменело, только играли желваки. А рука моя онемела. Наконец, он спросил: – Что это?! Чьё это?! Твоё?!- Моё и не моё. Я напишу через  сорок один год. Несмотря на боль,  я не смел, выдернуть руку. Незаметно тем же сквознячком нас вынесло на улицу. -  Что значит 40 лет?! Что значит, «Союзу воскресни»?! Будет война? Китайцы бросят бомбу?
 – Нет, китайцы взялись за ум, теперь весь мир одевают, а вот американцы «обувают» весь мир. Холодную войну мы им проиграли. Через девятнадцать лет Союза не будет.
– А где КГБ?! КПСС?! Коммунисты?!
– В бочонок перестали доливать идеологическую водичку, всё рассохлось, обручи послетали, Союз развалился. Коммунисты, что понаглее и поглавнее, стали капиталистами – «владельцы заводов, газет, пароходов, нефтяных скважин и Челси»               
–А это что за чёрт?
– Английский футбольный клуб. Остальные – на за-дворках полощут красные флаги. Стирай – не стирай, - не отстираешь».               
– Так что, «Мир во всём мире»? Коммунистов нет, с кем им теперь воевать? – Высоцкий криво усмехнулся.               
– Нет, американцы придумали себе мусульманскую угрозу, да так, что поверили. И бомбят весь мир, где ни поподя!               
– А мы кто?               
– Россия! И только завтра вспомним, что мы – русские!».                –
Да,… А как люди живут?!               
– Большинство, как могут и не могут, а некоторые, как хотят. Магазинов больше чем Театров, колбасы в магазинах больше чем покупателей. ( Сбылась мечта, правда, не всегда из мяса.) Борделей больше, чем магазинов, сотрудниц в них больше чем колбасы. Все турецкие бордели полны нашими Наташами, все московские полны хохлушами Олесями».               
–  А кто у власти?               
– Бандиты 90-х – теперь демократы и миллионеры
– А где же наша интеллигенция?!               
– Она-то всё и замутила, да и выпала в  осадок               
– А Таганка? Любимов?               
– Таганка жива, Любимов жив (я не стал расстраивать Вы¬соцкого).
 Он вдруг рассмеялся:               
–  Тебе только «рОманы тискать.
 Он поглядел на мои руки.               
–  Валерка Золотухин подучил? Любимов? Или оттуда? Та¬кого и на Канатчиковой даче не услышишь.               
Между тем мы зашли в ресторан, разделись. Народу было мало. Официант узнал Высоцкого, проводил к столику:
– Владимир Семенович, как всегда?               
– Пару лангетиков, салатик какой-нибудь, графинчик да, Привет Васильевичу на кухне».
Мы сели. Он смотрел, и сквознячок опять тянул меня к нему               
 – А как я?               
– Помните? « Евгений Онегин - энциклопедия русской жизни»… А  Высоцкий – энциклопедия советской жизни 40-70-х годов. Песни звучат. Ниагара, по-прежнему, искрит высоким слогом. Ваш фильм крутят на все праздники. Один из лучших фильмов.               
–  Какой?               
 – Вы в нём ещё не снялись.
Официант принёс салат, графинчик, бутылку пива. Высоцкий кивнул, тот налил две стопки водки.               
– Подожди! Ты сказал – семидесятых?! Сколько я проживу?!               
– Всю свою жизнь.               
Он пододвинул стопку ко мне:               
– За встречу!»               
–  Если бы я был тот девятнадцатилетний пацан , я бы проглотил всё молча:               
– Владимир Семенович, я не пью, и Вам не надо бы!               
–Даже с Высоцким?! Он сглотнул комок– горло всё время хотело водки!
 –  Всю свою жизнь, если не будете пить, А так…      
– Восемь лет! – сказал он сам, не проглотив комок. Он не отводил глаз – они высасывали мои! Лицо то каменело, то оживало. Губы шептали:               
– Нее, ты не врёшь, похоже всё так и будет!       
Зал наполнялся людьми. Из-за соседнего столика вырос мужик, как тогда говорили  «амбал». Коричневая шоферская кожанка не вмещала плеч.               
– Володя, здравствуй! Выпей со мной!               
Высоцкий молчал – взгляд был опрокинут в себя. Очнулся: «Нет, я не пью…».               
– Давно?! – шоферюга усмехнулся, щёлкнув по графинчику.               
– С этой минуты!               
Мужик взгромоздился над Высоцким. Широкой и чёрной, как рашпиль, ладонью притянул Высоцкого за плечо. Над именем Коля всходило или заходило холодное северное солнце.  У Высоцкого под водолазкой заходили злые бугры.               
– Пойдём ко мне! Я расскажу! Я пятерИк отмотал за аварию! -                Он улыбнулся. Железное ночное светило тускло мерцало в зубах:               
– А сейчас шоферю на Северах.               
Они уже сидели за тем столиком:               
 – Я на МАЗе! На трассе! Дорогу всю   измызгали! Истерзали, как эту шл…. А посредине, как между … глубокая колея! И ты – то вперёд, то – стоп, материшься, ползёшь! Деньги платят не за то, что ее...  елозишь, а за то, что едешь! Плюнешь, и свернёшь налево! И по целику!.. Главное, не останавливаться!».  Ручищи сжимали баранку! Он всем телом выталкивал МАЗ из колеи! Высоцкий повторял все движения водилы.               
– Главное – не останавливаться! Главное – не останавливаться! Проложить свою колею! –  Глаза Володи горели, что фары. По лицу – лобовому стеклу, стекали капли. Голова утонула в буграх плеч. Он был  одно с шоферюгой, с МАЗом, с колеёй.               
– Главное – вперёд! Задние кусают пятки, им-то легко по твоей колее! Едешь сколько надо – день, сутки! Выпить – ни-ни! А в бардачке (на всякий случай) бутылка спирта. Главное, чтобы МАЗ не подвёл! А он не подведёт! Это твой МАЗ! Ты сам его шаманил. Это – твой напарник!
 Высоцкий хрипел:               
– Своя колея!» Жила на шее напряглась – трос, готовый лопнуть.               
Водила выдохнул:               
– И ты приехал! И  можешь, обязан выпить! Он опрокинул графин  в стаканы.  Они с Высоцким в одно движение, глядя друг другу в глаза, выпили.               
– Своя колея! своя колея!» У Высоцкого в руках была уже не баранка – гитара. Губы шептали: «Своя колея!..»               
Я положил три рубля на столик и, не прощаясь, вышел.  В затылок ударил взгляд Высоцкого:               
– Теперь-то ты понял?!               
Сквознячок подхватил меня:   
 Каждый  встречный тянул его –  омут –
« Дно  души бьёт ключей чистый Дар!»
Из глубин недоступных другому,
Нам дарил  высоту Ниагар!

Я  почему-то считал шаги. На сорок первом всё выветрилось…секунды – было и ушло, как забывается сон.               
Я стоял возле афиши. Подбежала раскрасневшаяся Аня, освободила руку из муфты и ласково махнула меня по щеке, сметая то ли снег, то ли невесть  откуда, прилетевшую ще¬тинку. Чёрные пряди обрамляли лицо, её полные, чуть навыворот губы, улыбались. Тёмные семитские глаза ласково смотрели на меня. Лицо напоминало молодого Пушкина в  прекрасном женском варианте:               
 – У меня есть билеты!               
Я хотел написать: «Обнявшись, мы  поцеловались, и, не выпуская друг друга, пошли», но все знают, в Советском Союзе секса не было, по крайней мере, на улице днём, поэтому мы просто взялись за руки.               

    А за стеклом, в трико актриса ,               
ПикАсовских кистей изысканный зигзаг               
 Той девочкой на шаре,               

Уже лет триста с лишком,                Шекспировский вращает Глобус.               

Бежит, стараясь не упасть,                Лишь только потому он на Земле до наших дней стоит!                Лишь только потому Земля не катится назад!               

   И люди, шли навстречу нам, а кто-то обгонял, толкая Землю к Счастью. Но, к несчастью, каждый в свою сторону. Ещё вчера на демонстрации они шли все вместе. И когда впереди кричали «Ура!», остальные подхватывали. Казалось, Счастье уже видно, ведь первые кричали «Ура!». Но сколько не толкали Землю, Счастья так и не было.  Усталые люди шли после праздника, спешили. Сверху падал снег. Люди отворачивались, закрывались руками. То, что падает с неба , прямо в руки, никогда не ценится, не считается Счастьем.