Печка

    Апрельский восход, медленно прогревал подмерзшую землю. Под его лучами, оттаивая, искрилась молоденькая травка, лопались липкой зеленью набухшие почки. Усевшись на крышах домов, греясь под ярким светом, шумно чирикали воробьи. На околице, где то в глубине синевы, звонко пел жаворонок. С утра, задавался хороший денек.
    На колхозном дворе,* стоял громкий гомон, временами переходящий в раскатистый хохот. В конторе, на засаленных лавках, в синем дыму самосада, сидели сельские мужики. А у прясла, судача сплетней, толпилась кучка Солоновских баб.
    На первый взгляд, эти люди, в обветшалой одежде походили на нищих. Но поистине, это были гордые люди скрытого героизма, имевшие необычайно сильные души. Души не сломленные невзгодами и нищетой, камнем свалившейся на их плечи.
    Год назад, в тридцать втором, колхоз «Герой труда», выполняя план,** оставил их без хлеба. Эту голодную зиму, они выжили лишь благодаря своей загадочной наследственности, полученной в дар от своих предков. И не просто выжили, а своим бесплатным трудом спасли колхоз, удержав его от полного разорения.
Но весна по истине творит чудеса, от её света оживает природа, а вместе с природой оживает и человек. Ожили и наши герои, они шутили, смеялись, в ожидании наряда***. Надо сказать что на наряд люди шли охотно, он был им, вроде отдушины, здесь они отводили свои души.
    — Иван у тебя табак остался? — спросил Степан Басканов у сидевшего рядом рябого мужика. — За зиму свой почти весь искурил, последний корешок остался, потом хоть лапу соси.
    — Есть еще, забегай вечерком, кустиков пять уделю.
    — Дааа. С табачком нынче у всех худо, от голода все скурили, — поддержал их разговор Сашка Кравцов. — Только одному Яшке Четвертных хорошо, — кивнул он на небритого «соседа» с крупным носом.
    — Почему это мне хорошо? — нервно засуетился Яшка.
    — У тебя нос большой, ты им здесь на халяву до дури накуришься.
Мужики захохотали. За окном конторы заржал конь, звонко зазвенела сбруя.
    — Братва, гаси свечи. Начальство пожаловало, — выглянув в окно крикнул Сашка.
В конце двадцатых, в Солоновке было создано три колхоза. И по утрам председателей собирали на планерку в сельский Совет.
    — Мужики! Сколько раз можно говорить? Опять накурили, хоть топор вешай! — растворил дверь председатель Иван Шестернин.
Шестернин был из той породы, которая знала, перед кем надо подмаслится, а перед кем построжится. Про таких испокон говорили, - этот без мыла, в любую щель пролезет.
Поздоровавшись, Иван, громко топая сапогами, прошел сквозь табачную синеву и грузно уселся за стол. Отдышавшись немного, достал из стола конторскую книгу и карандаш.
    — Ну что, мужики, на полевой стан надо ехать. — открыв книгу, начал наряд председатель. — Печь в поварской починить. Есть желающие? — приняв солидную позу внимательным взглядом обвел он помрачневшие лица.
Солидность ему придавал, портрет вождя висевший за его спиной. Сидевшие на лавках мужики притихли, втянув головы в воротники.
    — Я печи клал, — вдруг неожиданно выручил всех Петр Пикулин.
По конторе пробежал смех.
    — Ну что вы как кони ржете, может, он и вправду мастер, — прервал смех председатель.
    — Я не только печи клал, и плотницкое дело знаю, — невозмутимо итожил Петро.
    Петр был из пришлых, в Сибирь приехал с Урала. Поселившись с семьей на окраине деревни, он сразу же вступил в колхоз. На наряде, всегда проявлял чрезмерную активность, но работал с ленцой. Деревенские быстро раскусили его, окрестив «мордвином».
    — Вот и хорошо, вопрос решен. Со Степаном поедете, — поставил, у их фамилий «галочки», председатель.
    — Я за него работать не буду! — сразу же вскипел Степан.
    — А тебя еще никто не заставляет! — остудил его Иван. - Ну почему ты всегда лезешь на рожон, пытаешься поспорить, поскандалить. — Подсобником будешь у Петра.
Степан и Иван доводились родственникам. Оба были женаты на дочерях раскулаченного  Михея Винивитина. Хитрый Иван, сразу же открестился от тестя, Степан же наоборот, всячески помогал его семье. И мира, между ними не было. 
    — Петро, чтобы сегодня печка была готова, — специально игнорируя Степана, давал указания Петру Иван. — Завтра я туда баб отправлю, порядок наводить. Через недельку, пахать начнем.
    Полевой стан находился в верстах трех от села. Гнедая лошаденка, истощенная голодной зимой, едва переставляла копыта. Полулежа в телеге, любовался Степан оживающей природой. Эту дорогу еще мальцом, изъездил он с батькой, здесь ему было все близкое и родное. После долгой зимы, душа пела и радовалась встрече с этим миром. Ему казалось, что мир также радуется встрече с ним. По бокам дороги приветливо улыбались очнувшиеся березовые колки. На сучьях, восторженно хлопали крыльями, стаи черных грачей. «Чудно устроен этот мир, — думал Степан. — Ведь эти березки поодиночке, вероятней всего, погибли бы. Кто-то же собрал их воедино, чтобы они, создавая тень друг другу, смогли выжить в засушливое лето. Не будь этих берез, не было бы и гнездовья грачей. А без грачей жуки уничтожили бы все всходы. Кто-то же отладил этот механизм? Не дай нам, Боже, нарушить еще и его».
    Солнышко стояло уже во всю, когда они подъехали к полевой бригаде. Подрулив вожжами к коновязи, Пикулин привязал коня.
Поварская, встретила их зияющей дырой в камышовой крыше. Зимние ветра изрядно потрепав кровлю, свалили печную трубу, которая рыжея валялась у облупленной стены. Внутри поварской сиротливо стояла разрушенная печь.
    — Да-а! — осмотревшись, протянул Степан. — Здесь нам до ночи не управиться.
    — Ничего, до темна успеем, я быстро работаю, — уверенно заявил Петро. — Иди, глины натаскай, а я пока инструмент достану.
Взяв под глину ведро, Степан подошел к коновязи. Неспеша выпряг лошадь, спутав ее, снял узду.
    — Иди, милая, погуляй! — ласково сказал он.
Гнедуха благодарно скосила свои глаза и запрыгала к зеленеющему пригорку.
К обеду, было все готово. Степан натаскав глины сделал раствор. «Мордвин»  важно закатал рукава. Начал класть печь.
Работал он и вправду быстро. И после полудня, ближе к вечеру они уложили печную плиту. Но укладывая кирпич «мордвин» не соблюдал ни какой геометрии. Его кривое неуклюжее творение вызвала смех у Басканова.
    — Что смеешься? С того что кривая? С этого кирпича только шедевры класть, — обиделся Пикулин. — Потом глиной выровняется. У нас на Урале говорят, — «Если бы не клин, да мох, плотник бы давно сдох». 
    — Смотри «рукодельник», как бы этой печкой повариху не придавило, — усмехнулся Степан.
    — Покурим, с полчасика, — не обращая внимания на его насмешки, обмыл руки «мордвин». — Тут только осталось дымоход вывести.
    — Пойдем на улицу, что тут на сквозняке сидеть, — предложил Басканов.
    — Ну ты если хочешь, иди, я здесь покурю — отказался Пикулин, усаживаясь на пень для рубки мяса. — Я к сквознякам привыкший.
    Перекурив немного, «мордвин» снова принялся за дело. Весело мурлыкая под нос, он повел трубу к потолку. Дело в руках мастера спорилось. Но Степан, почуяв в его работе неладное, отступил от печи и прицелился к потолочному проему. 
    — Ты куда дымоход ведешь? — спросил он у Петра.
    — На кудыкину гору, — огрызнулся тот. — К потолку, конечно, не мешай. Твое дело кирпичи подавать!
    — Да ты, мать твою! Голову свою задери! — вспылил Степан.
«Мордвин» нехотя скособочил шею и сощурил глаз.
    — Да это ерунда! До потолка еще далеко, кирпичом выведу, — уверенно заявил мастер. — Если бы не клин да мох, плотник бы давно сдох.
До темна, как и обещал Пикулин, печь была готова. Но ее труба почти на кирпич не совпадала с потолочным проемом.
    — Да-а, немножко ошибся в расчетах, — шмыгнул носом «мордвин». — Смотри-ка, все-таки просквозило. Жаль, что пилу не захватили. Потолок бы подпилили и закончили.
    — Вот тебе клин да мох, твою мать! — раздосадованно выругался Степан.
    — Ладно, завтра доделаем. Иди, запрягай коня, а я пока инструмент соберу.
    На следующий день утром, Степан пришел на наряд. Поздоровавшись, поискал глазами Пикулина. Но среди мужиков его не было.
    — Что, мастера потерял? — спросил Сашка. — Так Маруська его с ранья прибегала, сказала, что слег он, просквозило. Печку-то сделали?
    — Да какой там! Когда эта мордва что-нибудь по-человечески делала. Весь день промучились, а к вечеру он трубу вывел мимо. Теперь потолок пилить надо.
Притихшие мужики дружно захохотали. Под этот хохот, на пороге появился Шестернин.
    — Вижу сегодня настроение хорошее, боевое! — усевшись за стол замаслился он. — Печку вчера выложили? — А где Петро? Что-то я его не вижу.
    — Жена приходила, сказала, что заболел, — в разнобой ответили мужики.
    — Степан, что с печкой? — найдя глазами Басканова, спросил председатель.
    — Печку-то выложили, да труба не совпала, потолок пилить надо, — усмехнулся Степан.
    — Вот мордва тупорылая! Я уже в сельсовете доложил что все готово! — взорвался Иван. — А ты куда смотрел? — перевел он свой гнев на Степана. — В сторонке сидел, посмеивался! Все вы Баскановы лодыри, один Демьян из вас  работящий. Вы что, хотите нам посевную сорвать?!
Мужики разом притихли.
    — А ты на меня ори! — вскочивший озлобленный Степан. — Работящий какой нашелся! Только у людей мозоли на руках, а у тебя на заднице! Ты этого придурка сам послал, а теперь на меня все валишь!
    — Ладно, хватит! — примирительно махнул рукой, побледневший Иван, понимая, что их разговор зашел слишком далеко. — Погорячились и будет, я деда Михея туда отправлю,— миролюбиво завершил он ссору.
    Дней через десять, ночью, в двери Баскановых раздался громкий стук.
    — Кто там! — спросил поднявшийся Степан.
    — Это я, Наталья Чепурнова из сельского Совета, — раздался из тьмы  знакомый голос. Степан открыл дверь, на крыльце с фонарем стояла Наталья, а за ее спиной темнели фигуры в казенных фуражках. Ближний шагнул вперед и взяв фонарь, осветил лицо Степана.
    — Басканов Степан Макарович?
    — Да,— растерянно ответил Степан.
    — Собирайтесь, вы задержаны для доставки в Рубцовский следственный изолятор. Пять минут вам на сборы. Да без глупостей, — сурово предупредил он.
    Неделю томился Степан в набитой камере изолятора. Через неделю в полночь по полутемному коридору, два конвоира сопроводили его в комнату допроса. Усади перед столом, на железный стул, конвоиры стали по бокам. За столом, в форме сидел мужчина средних лет. Над его головой ярко горел свет.
   — Свободны! — отдал он команду конвоирам.
Гремя кирзовыми сапогами, охранники вышли.
    — Оперуполномоченный Рубцовского ОГПУ, старший лейтенант Яков Осипович Неберт, — представился военный. — В ходе допроса вам следует обращаться ко мне «гражданин следователь». Понятно?
    — Понятно, гражданин следователь, — кивнул Степан.
    — Фамилия, имя, отчество, — вынул из стола тощую папку следователь.
    — Басканов, Степан Макарович.
    — Место, дата и год рождения?
    — Алтайский край, село Солоновка, двадцать девятого мая, тысяча девятисотого года, — ответил Степан
    — Гражданин Басканов, вы обвиняетесь по статье сто пятьдесят восьмой, в публичной агитации и дискредитации руководящих кадров, Советской Власти, — закончив писать, объявил следователь. — Вы признаете свою вину?
    — Нет, — ответил Степан. — Это клевета.
    — Клевета, говоришь, — усмехнулся следователь, доставая из папки мятый тетрадный листок. — Так, что тут написано, «...Басканов Степан публично, высказывал неуважение в адрес власти и ее руководящих кадров…», — прищурившись прочел опер. — Тебе что, наша власть не нравится?  — перевел он взгляд на Степана.
    — Ну почему же не нравится. Власть и дело наше хорошее, но и в ней, как во всяком деле дураков хватает.
    — Хм-м, дураков хватает, а ты значит у нас умный?
    — Был бы умный, гражданин следователь, здесь бы не сидел, — усмехнулся Степан. Изрядно намучив вопросами, Неберт встал из-за стола. 
    — Конвой! — крикнул он.
В комнату вошли два охранника.
    — Постерегите его, а я схожу чайку попью, — распорядился следователь и хлопнув дверью, вышел.
    — Ты что, народ не уважаешь? Ну-ка, повернись лицом, вражина! — рявкнул на Степана надзиратель, стоявший за его спиной.
Но не успел он повернуть голову, как сильный удар в челюсть опрокинул его на пол. В молодости, на «кулачках» Степан слыл одним из лучших бойцов. Мгновенно перевернувшись на спину, он успел перехватить ногу охранника, нацеленную ему в бок. Перехватив, ударом ноги подсек его. Верзила с грохотом рухнул на пол. Степан привстал, но второй охранник ударом кирзового сапога свалил его вновь. Следующий удар в бок, радугой рассыпался в голове, погружая его во тьму. Озверевшие охранники пинали жертву, пока в комнату не влетел Неберт.
    — Вы что, скоты! — заорал он. — Вообще ополоумели!
    — Напал, вражина... — пыхтя докладывал охранник.
    — Ну-ка ты «напал», проверь, жив ли он, — оборвал его  Рябов. — А то сам сядешь вместо него для счета. Хорошо хоть крови нет.
    — Так не впервой! — ухмыльнулся конвоир, нагибаясь над скрюченным телом Степана. — Жив, дышит вражина.
    — Тащите в одиночную в камеру, — распорядился Неберт.
    Через день, следователь снял обвинения со Степана. Из изолятора, желтого как воск, привез его племянник Демьян. Сутки, под иконами, в бредовом сне лежал Степан. На второй день, утром, он очнулся и тихо позвал жену.
    — Проснулся? — ласково улыбнулась подошедшая Мария. — Ты ведь сегодня у нас именинник, тридцать три годика тебе, Степушка! — нежно поцеловала она ввалившуюся щеку мужа.
    — Маша, помоги подняться. На воздух хочется. — засуетился вдруг Степан.
Поддерживая его, Мария вывела во двор и усадила у стены дома. Холодная испарина покрыла побелевшее лицо Степана. Он сидел и затухающим взглядом, смотрел на цветущий куст черемухи. Это была их черемуха. Степан посадил ее в день венчания, когда они с женой впервые вошли в этот дом.
    — Маша! Я бы сейчас молочка парного попил.
    — Степушка, да где же его взять, корова-то в стаде пасется. — но тут же, хлопнув себя по бокам, ахнула. — Да что же я, дура, говорю! У Марфы, соседки нашей корова отелилась, дома стоит. Подожди, Степа, я сейчас сбегаю, с кружку-то надоит.
    Взяв кружку, Мария побежала к соседке. Вернувшись, она тихо вскрикнула и в парное молоко закапали ее слезы. Откинувшись к стенке, Степан сидел неподвижно, а в его глазах навсегда застыл цвет черемухи.

    * Колхозный двор.- колхозная собственность и место сбора членов колхоза
    ** План - в СССР, колхозам, доводился план, по сдаче сельхоз продуктов. План был обязательным, так же обязательным был семенной фонд, а лишь только оставшаяся часть продукции делилась между колхозниками по количеству заработанных друдодней. Часто, гоняясь за личной славой, руководство колхозов, районов по личной инициативе перевыполняло план, что делало колхозников более нищими.
    ***Наряд - утреннее распределение колхозников по рабочим местам. От наряды были освобождены лишь те, кто имел постоянное место работы. (доярки, пастухи, и т.д)