Фарфоровая кружка

Белобрысая Нинка, лет десяти, и розовощекий младший брат Сашка сидели на деревянных лавках друг против друга. Громко сопя носом, они тянули из кружек парное молоко, только что разлитое матерью. На лавке у печи под тулупом, покряхтывая, спал дедушка. Время тогда было послевоенное. И хотя немца не допустили  на Урал, в деревнях, как и по всей стране, царил голод. Корова в то время была единственной и главной кормилицей,  молоко было на вес золота. Санко, так называла мать сына, быстренько управился со своей порцией молока, заботливо потрясывая пустой кружкой в раскрытый рот. Мать, хоть и исподлобья, но одобрительно взглянула на сына. С мужским размахом он утер рукавом усы, оставшиеся от молока и, подпрыгивая, стал резвиться по избе с не так давно народившимся козленком. Нинка же, продолжала маленькими глотками потягивать молоко, хоть и была голодна. Ее глаза были устремлены на мать, которая хлопотала у печи, высоко засучив рукава, оберегая кофточку от сажи. Нинка готова была подскочить прямо сейчас к печи и деловито начать раскладывать по чугункам  брюкву с репой, но невидимый барьер был слишком не преодолим. С одной стороны ее увлекал запах матери, который она вдыхала редкими случаями, уткнувшись в ее подол, когда та принималась вылавливать вшей из густых белобрысых волос дочери. А с другой стороны Нинка чувствовала превосходство младшего брата, он сполна забирал все внимание и нежность матери.  От этих размышлений девчушка погрузилась в свои воспоминания, а железная кружка, крепко сжатая ее детскими пальчиками, вдруг начала предательски выжигать ладони, проникая жаром в самое сердце.

Нинка снова вспомнила, как в такое же зимнее морозное утро мать засобиралась в сельпо. Она запрягла лошадь, кинув в сани побольше сена, и поехала в соседнее село. Вернувшись после обеда, она выгрузила соль, муку и что-то еще в завернутых свертках. Занеся домой, быстро сложила в сундук свои покупки. Нинка увидела, как мелькнул яркий отрез ткани, бережно завернутый в бумагу, кусковой сахар, что-то еще, похожее на галоши и, наконец, она развернула из серой бумаги две кружки. Одна была из белого фарфора с золотой каемочкой и яркими цветами по центру, а вторая – железная, покрытая белой эмалью. Сердце Нинки  готово было выпрыгнуть из груди. Она даже уже забыла тот момент, когда мать сунула тихонько в руку брату кусочек сахара. Не новый отрез на платье, ни сахар, ни обувка ко школе так не взволновали ее, как та красивая фарфоровая кружка, стоявшая, как королева, на столе. Нинка смотрела на нее, не моргая. Ноздри ее широко раздувались, вздох так приподнимал грудь, что сердце разрывалось от трепета. А мать, разложив все по местам, принялась разливать керосин по бутылкам. Управившись, достала из печи чугунок с пшеничной кашей и принялась кормить детей с дедом. Напоследок, в честь покупок, она налила в новые кружки молока. Это было уже сверх положенной каши, но матери видимо хотелось обновить новые кружки. И вот настал тот трогательный момент. Вот-вот  фарфоровая красавица окажется в руках Нинки. Затаив дыхание, она следила за каждым движением матери. И, вот, наполненная кружка поплыла к столу и…водрузилась перед лицом Санко! Затем, поплыла вторая кружка. Нинка, с переполненными от слез глазами, увидела ее перед собой  белой, холодной, как окаменевшее сердце от войны.

Через какое-то время кружку нашли под столом разбитой. Мать так ругалась, что дети отсиживались в дальнем углу печи. Ждали, вдруг обойдется, и попадет за разбитую кружку неразумному козленку Ваське, который так ловко прыгал по всем лавкам. Дед нарочито журил прыгучего Ваську, которого, спасая от мороза, занесли в избу. Нинке было очень стыдно за свой поступок, но признаваться в этом ей было никак нельзя. Ее совесть не давала ей покоя, ведь это произошло не случайно. Она нарочно столкнула со стола кружку. Но, об этом уже никто никогда не узнает. А мать вскоре купила новую кружку, которая казалась Нинке еще прекрасней. С тех пор любимая и сытная пища больше не радовала девочку. И пила она молоко только потому, что живот сводило от голода. А в дни, когда молока не хватало, мать разводила его водой и подслащивала сахаром.

- Мам, будешь кофе?
- Конечно, налей.
- Мам, молочка в кофе тебе подлить? С сахарком?
- Ой, нет! Не надо мне! Ни сахара, ни молока. Я так попью.

В комнате весело потрескивает огонь в камине. За столом пьют кофе две женщины, восьмидесяти и пятидесяти лет.

- Мам, расскажи еще что-нибудь. Ты так интересно рассказываешь.
- Да что я тебе расскажу? Нигде не была, ничего не видела. Жили мы…И потекли слова, облекаемые в понимание и любовь. А я, подперев голову раками, слушаю, и передо мной текут образы: белобрысой девчонки, балованного мальчишки, строгой матери, доброго дедушки, морозной зимы, деревянной избы с курами под печкою и прыгающими козлятами, а от большой русской печи пышет жаром, и что-то варится в чугунке.