Эпизоды О нас Облака Мишина семья

         
         

Облака плывут, облака
Не спеша плывут, как в кино.
А я цыплёнка ем табака,
Я коньячку принял полкило.

Облака плывут в Абакан,
Не спеша плывут  облака.
Им тепло, небось, облакам,
А я продрог насквозь, на века!

Я подковой вмёрз в санный след,
В лёд, что я кайлом ковырял!
Ведь недаром я двадцать лет
Протрубил по тем лагерям.

До сих пор в глазах снега наст!
До сих пор в ушах шмона гам!..
Эй, подайте мне ананас
И коньячку ещё двести грамм!

Облака плывут, облака.
В милый край плывут, в Колыму,
И не нужен им адвокат,
Им амнистия ни к чему.

Я и сам живу – первый сорт!
Двадцать лет, как день, разменял!
Я в пивной сижу, словно лорд,
И даже зубы есть у меня!

Облака плывут на восход,
Им ни пенсии, ни хлопот...
А мне четвёртого – перевод
И двадцать третьего – перевод.

И по этим дням, как и я,
Полстраны сидит в кабаках!
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака...

И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака...

 
                Александр Галич



     Это стихотворение напечатано без даты; книжечка редкая, карманная, совершенно неприметная.
       «Возвращение» - ленинградское издательство от 1989года.  Читаю в поездках, в автобусе.
 Случайно, по наитию, купила маленький томик в буке, на Тахане - Мерказит в Тель -Авиве -(центральная автобусная станция) в июне 2017 года.


     Однажды, слушая радио, здесь уже, в Израиле, я замерла, неожиданно услышав это стихотворение... Галич, - это имя я тоже слышала, как барда, начавшего петь свои стихи ещё до Владимира Высоцкого. В нашу юность на наших окраинах мальчики в походах пели только Окуджаву, Визбора, конечно же, Высоцкого.
    Галич Александр... хотелось знать о нём, но мне негде было прочитать, пока не стал властвовать Интернет с его доступностью информации во всём.  Потом, интересуясь им, испытывала гордость от этого имени - Александр,  которое стольких известных осеняло, так мне восхищая слух. Мне очень нравился фильм, бесхитростный, но с интригой! о жизни простых советских людей: «Вас вызывает Таймыр!», где, оказывается,  А. Галич числился в титрах, как сценарист.
         Александры, это как какая – то каста человеков,  начиная от Александра Македонского, людей самобытных, великих в своих достижениях, в своих врождённых качествах, в своих талантах и от этого – в своих жизненных успехах (хотя я лично к этому македонскому завоевателю отношусь отрицательно).
 
  Услышав стихотворение «Облака» здесь в передаче по радио, сразу вспомнился Мишин дед Степан.  А слово «Колыма» я тоже впервые услышала от Миши, когда гуляли по окрестным улицам в самые тайные дни нашей молодой любви.  Он рассказывал мне про себя, про своё твёрдое намерение быть физиком – атомщиком. Сказал вскользь, что его воспитывает бабушка, а родная мать живёт во Львове. Что  дед его «сидел» из – за своей фамилии 20 лет на Колыме, «как враг народа»;  что был такой авиа – конструктор, который в 1919 году эмигрировал из страны Советов в Америку, забрав все свои чертежи  построенных в царской России самолётов, и которые он сам испытывал в первых полётах. Все эти удивительные события происходили в самом начале 20 – века.
 
  Нам было по семнадцать лет, для меня всё слышалось впервые, но далеко не осознавалось. Мой ленинградский  дед Александр Ананьич тоже «сидел»  в Архангельске 7 лет всю страшную войну, и тоже «по – политической». А бабушка с дочерьми мучились в Блокаде. Но в моей семье никогда об этом не вспоминали, только однажды мама как – то зло произнесла на мой вопрос о деде: «ну и правильно, пусть не болтает».
    Но Миша, оказывается,  хорошо всё наблюдал в их маленькой семье с бабушкой, которой он достался с двух лет, после внезапного развода его молодых родителей. Его родная сестричка Верочка была только двухмесячным младенцем, когда семья распалась. Она досталась родным бабушке и дедушке по матери, которой  было всего 18 лет; звали её Анна. Она в 15 лет забеременела от соседского хлопца, и родители обеих сторон решили их судьбу. Их поженили, и родился первый ненаглядный внук бабушки Веры. Потом семья уехала на Кавказ в город Сухуми, чтобы увезти молодую мать с двухмесячным младенцем от того кошмара, что устраивал горе – отец.

   Когда вернулся по реабилитации с Колымы дед Степан, внук был даже «яблоком раздора», да таким, что из – за этого баба Вера чуть позднее выгнала из дома своего так долго ожидаемого мужа.
   Степан, вернувшись в Симферополь, стремился к тому, что безвозвратно растворилось в завесе прошлых тяжелых лет, а именно, к любви и вниманию лишь к нему. Он сильно ревновал свою жену к невинному ребёнку, требовал отослать его к отцу в Керчь, где тот жил с новой семьёй. По ночам даже грозил ей ножом, как она мне рассказывала, что было очень похоже на правду, учитывая двадцать лет принятых  надругательств над ним самим в лагерных условиях.

   Если ещё к этому вспомнить с её слов, что она была двенадцатым ребёнком в семье кузнеца, и у её матери рождались одни девочки! Вере было 2 года, когда их отец умер от тяжелой работы. Но, быстро оперившись, как молодая орлица, Вера отобрала себе красавца мужа Степана у старшей сестры, у которой от него был уже сынок Володя. Невольно задумаешься, - получается, что Мишин дед Степан был старше Верочки лет на 20, а то и больше, если девочки, её старшие сёстры, не появлялись на свет  каждый год.
  В своих воспоминаниях она называла себя «дзыгой», что означало – такой непосредственный бесёнок, и новоявленный муж любовался всеми проделками своей молодой жены. Потом у них родился сынок Адик, Адольф. Такие имена, как Адольф, Арнольд перед войной были распространены, а в войну очень радостно изумляли немцев во время оккупации Крыма, что и помогло выжить Вере с сыном. Она работала у них на кухне.

...В 1937 году ночью к ним в дверь постучали. Степан был член партии. Сказали одеться, забрали с собой. Разлука длилась 20 лет. С этапа он умудрился в товарном вагоне, где везли «зэков», в щелочку в полу бросить маленькую записку с известием о себе и с домашним адресом, которую кто – то подобрал на путях между шпалами и переслал жене. Поступок благородный, удивительный... и смелый!
   
  Эту историю она сама  мне рассказывала,  когда мы жили вместе  в Симферополе в ожидании возвращения Миши из Красноярска, где он служил в армии.  Но не только внук вклинился в мирную жизнь лагерного страдальца по возвращении.
  Было ещё очень интересное событие  в жизни Веры Васильевны. Она любила мне рассказывать многое, что просилось у неё с языка. Я была благодарным слушателем, так как воспринимала её рассказы с неослабным интересом, но и с внутренним ужасом, настолько они были необычны и вырывали меня из привычных забот о моей  полугодовалой дочери. Будучи ещё и беременной второй раз, я была совершенно замкнута под сводами этого убогого  жилища, и терпеливое ожидание «нашего любимого Мишеньки» сближало нас необыкновенно, а рассказчица она была ещё та! Когда дочь моя спала и свекровь (Миша называл её "мама")  была не на работе, она находила момент увлечь меня очередным рассказом.

  Вот один, который в памяти сохранился как печальная драма советских времён.

  Вера была дома, ждала  прихода внука из школы и мужа своего Степана, который должен был вскоре вернуться с работы.
  На узком коридорчике с гнилым полом, под который в тесный подвальчик запасался на зиму «антрацит»,  как тогда говорили,  она что – то готовила на керосинке.  Во входную дверь тихо постучали. Вера Васильевна всегда гордо называла вход в своё жилище – «парадное».  Парада, конечно, никакого не было, просто узкая, высокая деревянная дверь на две створки. Одна, со стороны  входа в сравнительно узкий, без ворот,  проход во двор, была забита «насмерть», а другая дверная створка  открывалась, прямо с трёх каменных ступенек, давая выход на тротуар неширокой улицы.
   Так вот, оторвавшись от своих дел, Вера открыла на стук. Прямо перед ступенями стояли четверо детей с какими – то мешками и утомлённая, потухшая женщина. Это была их мать, как потом в разговоре выяснилось.  Вера была ушлая во всём. Сразу поняла, что этот визит неспроста. Женщина спросила Степана.  Вера, чтоб соседи не вглядывались и не прислушивались, решительно впустила их к себе, накормила, дала им возможность передохнуть, попутно расспрашивая мать об их приезде.

  Что оказалось? Они только что с дороги, совсем не близкой. Долго ехали  поездом, пересёкшим всю необъятную матушку – Сибирь, от самой ненавистной Колымы.
 Степан, отбыв в колымском лагере 10 лет с его  проверкой «на выживание» по всем статьям, о которых дословно уже никто не расскажет, был оставлен ещё на 10 лет на «поселение». Так называлось заключение, но с менее суровыми условиями. Лагерную десятилетнюю отсидку можно попытаться представить  по рассказам писателей – лагерников: как - то Шаламов Варлам, Разгон Лев, Гумилёв Лев Николаевич и других узников советского карательного  режима, описавших свои злоключения в своих книгах.
  Правда, о Льве Гумилёве я прочитала не с его слов, а объёмную биографическую книгу, написанную Сергеем Беляковым  «Гумилёв сын Гумилёва», выпущенную в 2013 году издательством АСТ.
   Сам он, Лев Николаевич Гумилёв, сын известных наших русских поэтов начала 20 века Николая Гумилёва и Анны Ахматовой, стал жертвой из - за своего дворянского  сословия и беспощадности того времени ко всему «не такому, как все». После 17 лет (!) отсидки в три срока, вырвавшись,  наконец, на свободу, даже успев воевать за победу Родины над фашистами, дойдя до Берлина! весь отдался своему любимому детищу – науке. Удивительная судьба! Удивительный человечище!
 
   А ещё есть фильм «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, а ещё «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург - биографическая книга жены политработника Аксёнова из русского города Казани, что на Волге, и матери писателя Василия Аксёнова и ещё, и ещё...

   Но самое беспощадное, человеконенавистническое отношение русского к русскому, брата к брату совершенно невозможно даже себе представить! А понять уж и не пытаться. И уходят эти страдальцы, и эпоха их ушла, перевалила тяжело в третье тысячелетие, и бьётся опять и снова великомученица Россия в судоргах ненависти, воровства и чиновничьего подлого беспредела. Память не отпускает свои страницы на ветер забвения, хоть и нет уже их, родных, принявших по полной свою чашу испытаний. Вот и «Облака» сотрясают душу!

   Так вот, вернёмся к Мишиному деду. Вера Васильевна была поставлена перед фактом: в её квартире находятся гражданская жена и четверо детей, - очередная семья её мужа, которую он создал с простой женщиной, тоже заключённой на «поселение» за какую – то незначительную провинность. И вот она к нему и привезла их детей в Симферополь. Поступок её расценивается даже по сегодняшним временам  как  неординарный, совершенно  мужественный, - одежда, билеты,  длительность  дороги, а самое главное, наверное, та решимость, что заставила её тронуться в неизвестный путь из такой страшной дали.
   Чтобы эти дети родились на свет, и принять их, и кормить, и одевать, должен был быть пройден большой родительский труд в лишениях и заботах в тех отдалённых, диких, суровых местах. Наверное, Степан был хорошим отцом, но не смог совладать со своим сердцем. В так  давно насильно оставленном городе его зрелых лет были ещё у него сыновья, любимая женщина. Он вернулся, бросив прежнюю жизнь на плечи той женщины, с которой делил все тяготы  лагерной жизни.
   Как можно  её, ту жизнь, представить?  Трудно ворочается воображение,  спотыкается, мерзнет вместе с ними в убогом жилье и нехитрых пожитках, но... тем не менее, дети росли, имели отца, мать.

   Что сделала Вера Васильевна? Она разместила их в дальней узкой комнате (где потом и сама нашла свой последний страшный конец), накормила, дала возможность им отдыхать, велела сидеть тихо.
   Когда Степан зашёл в дом, она не устраивала никаких сцен. Собственно, по какому праву?  Жизнь везде жизнь, она была мудрая женщина. Она отдёрнула занавеску с дверного проёма в ту, убогую комнатушку с печкой, а сама вышла на улицу. Дождалась внука, и повела его к одной из своих сестёр, с которой дружила и которая жила недалеко.

  Совсем немного прошло времени, когда  Степан постучался в квартиру сестры, взял Веру с собой,  и они поехали на трамвае на  железнодорожный вокзал, где готовился к отправке междугородний состав Симферополь – Новосибирск. На перроне стояла его семья в ожидании посадки на поезд. Больше Вера Васильевна их не видела. Но она рассказывала мне, что всю его пенсию по реабилитации Степан перевёл (она настояла), своей семье в далёкие суровые края. В дальнейшем с самим Степаном она также жестоко обошлась, как он со своими малыми детьми. Она его по – просту выгнала.

   Он где – то потом жил в Симферополе у какой – то женщины. Своё небольшое жильё, что ему предоставили власти по возвращении, он отдал их общему с Верой  сыну Адольфу, у которого уже была новая семья. Тот поменял эту площадь на квартирку в Керчи, откуда родом была его вторая жена. У них уже было двое детей, Вася и Надя, - Мишины родные по отцу брат и сестра.
  Я помню их, когда им было лет по 8 – 10. Вера Васильевна привозила нас с Мишей после второго курса учёбы в Ленинграде в эту мизерную квартирку около автовокзала и рынка Керчи. Нас принимали с большим радушием, застольями. Бабушка очень гордилась своим внуком, тем, что он учится на инженера в Ленинграде.

  Потом она всегда нас возила к ним в гости, когда они уже жили на улице Ленина.  Галин отец, генерал, был знаменитым лётчиком (его парадная форма хранилась в керченском музее), и его бригада освобождала Крым от фашистов. Семья его потом проживала в большой, хорошей по тем временам квартире со всеми удобствами на центральной улице Ленина города Керчи.
 Когда он умер, Галина мать отдала своей дочери это удобное жильё, а сама перешла в ту, маленькую квартиру, к автовокзалу...
               
                17.06.017

                из готовящейся биографической книги