War, Percy Bysshe Shelley

Война

Отбросил прочь я честолюбие и глупость,
Судьба и смерть в кровоточащем мире правит бал
Смотрите! сколько жертв стяжают эту грубость
Прислушайтесь! на небесах доносится АВРАЛ!
Скажите мне, кто тот отмститель злобный, 
Сметает мириады душ в полдневный зной,
Со сцены жизни столь же злобной и огромной;
Прислушайтесь как стонет умирающий герой,
В своей агонии последней содрогаясь;
Бежит румянец смертный по бледнеющей щеке
И в лихорадочном дыханье повторяясь
"О Боже! дети, царь, скажите вы жене!
За чью поддержку стран далеких истекаю кровью,
Пусть нам наградой будет счастье их друзей,
Никто нас не услышит! Королям не надо
Их вялый слух уж притупился от страстей!
Тогда к тебе взываю Бог мой всемогущий,
Ты не презреешь мой просящий вопль,
Теперь я умираю может смертью самой лучшей,
Но как еще остра и тяжка эта боль.
Мы снова встретимся," и на предсмертном ложе
Прощальным взмахом крыльев отошел;
Страданья эти задолжали мы быть может,
Тиранам, кто сюда для этого пришел.
И по тебе, сколь много мать оплакивала сына,
Из жизни вырванного раньше прочих в жизнь ту;
Вдова остаток жизни проведет унылой,
В тоске безмолвной, где покоится в гробу,
Она воскликнет: "Значит это твоя сила?,
Так это ты слезами слепишь нам глаза?
Уже ли в мире этом, где ты правишь так красиво,
Должно быть столько хаоса лишенного добра?
Такого быть не может для трудов господних!
О небеса, мой ум теперь на самом дне
Еще он никогда не ликовал так в адской преисподней
И не участвовал в бесславной той войне
С монархами земли! Твои это дела,
Твои злодейства обогрели кровью твоих слуг!
Когда наступит время судьбоносное, когда
Здесь человек отмоется от преступлений и потуг,
Презрев богатство, честолюбье и гордыню,
Освободив себя от страха и врагов-людей?
Когда на этой кровью пропитавшейся равнине
Не будет царствовать опустошение идей?
Когда нам улыбнется солнце на бескровном поле
И грозный воин свой опустит острый серп?
Ни по какой то высочайшей воле,
Не от плетущихся интриг несущих смерть,
Не потому что чья то личная обида,
За то падение прилюдное управится со всем
И жалкий человек в объятиях изиды
И мириады его чисел обратятся в жуткий тлен,
Знать не желая кто живет иль умирает.
Какой же в сущности пустяк ради чего он жил.
Я слышу как толпа здесь воздух сотрясает
А что же короли? Кому здесь будешь мил...
Тиран суровый только рад увидеть эту тень;
Апрельским солнцем этот смех монарха -
Все короли лишь пыль и тот последний день,
Сровняет все и обратит тщету всю эту прахом.
И выбьет скипетр из твердых его рук,
Его клеймо кровавое лишится прежней власти
О добрый мир! где твой сердечный друг
Ужель он призраком все бродит восвояси?
Согласье и любовь, зачем лишил их милости своей,
Увы с надеждой этой ты являешься напрасно
От страха скована земля и от страстей
Войны и ужаса плетется шлейф ненастный.
Прислушайтесь, как притаившись стройным рядом,
На поле брани они ждут кровавый день,
Чтоб выполнить работу жуткую из ада.
И души вырвать под свою глухую сень!
Смотрите! вон разруха запрягла уже обозы,
Она уж кровь свою почуяла издалека;
Там разорение и ад уже метают грозы
И страх поспешно точит лезвия клинка;
А города разрушенные нам уже спешат поведать,
Что вот она, твоя работа адская - монарх
- Это твоя работа! и твои все это беды
Я слышу как трясется под тобою кровавый прах;
И вдовий стон и вздох сирот несчастных
Шатает трон твой, - Дело твоих рук,
Твоя работа, - слышу как с опаской
Слабее и слабее, но все носится вокруг.
А до ушей, что от приверженцев твоих,
Я слышу как летят все эти шепотки
Что это небеса работой ада так возмущены
И из за них земля лишилась мира и любви...




War

Ambition, power, and avarice, now have hurled
Death, fate, and ruin, on a bleeding world.
See! on yon heath what countless victims lie,
Hark! what loud shrieks ascend through yonder sky;
Tell then the cause, 'tis sure the avenger's rage
Has swept these myriads from life's crowded stage:
Hark to that groan, an anguished hero dies,
He shudders in death’s latest agonies;
Yet does a fleeting hectic flush his cheek,
Yet does his parting breath essay to speak--
'Oh God! my wife, my children--Monarch thou
For whose support this fainting frame lies low;
For whose support in distant lands I bleed,
Let his friends' welfare be the warrior's meed.
He hears me not—ah! no—kings cannot hear,
For passion's voice has dulled their listless ear.
To thee, then, mighty God, I lift my moan,
Thou wilt not scorn a suppliant's anguished groan.
Oh! now I die--but still is death's fierce pain--
God hears my prayer--we meet, we meet again.'
He spake, reclined him on death's bloody bed,
And with a parting groan his spirit fled.
Oppressors of mankind to YOU we owe
The baleful streams from whence these miseries flow;
For you how many a mother weeps her son,
Snatched from life's course ere half his race was run!
For you how many a widow drops a tear,
In silent anguish, on her husband's bier!
'Is it then Thine, Almighty Power,' she cries,
'Whence tears of endless sorrow dim these eyes?
Is this the system which Thy powerful sway,
Which else in shapeless chaos sleeping lay,
Formed and approved?--it cannot be--but oh!
Forgive me, Heaven, my brain is warped by woe.'
'Tis not--He never bade the war-note swell,
He never triumphed in the work of hell--
Monarchs of earth! thine is the baleful deed,
Thine are the crimes for which thy subjects bleed.
Ah! when will come the sacred fated time,
When man unsullied by his leaders' crime,
Despising wealth, ambition, pomp, and pride,
Will stretch him fearless by his foe-men's side?
Ah! when will come the time, when o'er the plain
No more shall death and desolation reign?
When will the sun smile on the bloodless field,
And the stern warrior's arm the sickle wield?
Not whilst some King, in cold ambition's dreams,
Plans for the field of death his plodding schemes;
Not whilst for private pique the public fall,
And one frail mortal's mandate governs all.
Swelled with command and mad with dizzying sway;
Who sees unmoved his myriads fade away.
Careless who lives or dies--so that he gains
Some trivial point for which he took the pains.
What then are Kings?--I see the trembling crowd,
I hear their fulsome clamours echoed loud;
Their stern oppressor pleased appears awhile,
But April's sunshine is a Monarch’s smile--
Kings are but dust--the last eventful day
Will level all and make them lose their sway;
Will dash the sceptre from the Monarch’s hand,
And from the warrior’s grasp wrest the ensanguined brand.
Oh! Peace, soft Peace, art thou for ever gone,
Is thy fair form indeed for ever flown?
And love and concord hast thou swept away,
As if incongruous with thy parted sway?
Alas, I fear thou hast, for none appear.
Now o'er the palsied earth stalks giant Fear,
With War, and Woe, and Terror, in his train;--
List'ning he pauses on the embattled plain,
Then speeding swiftly o'er the ensanguined heath,
Has left the frightful work to Hell and Death.
See! gory Ruin yokes his blood-stained car,
He scents the battle's carnage from afar;
Hell and Destruction mark his mad career,
He tracks the rapid step of hurrying Fear;
Whilst ruined towns and smoking cities tell,
That thy work, Monarch, is the work of Hell.
'It is thy work!' I hear a voice repeat,
Shakes the broad basis of thy bloodstained seat;
And at the orphan’s sigh, the widow's moan,
Totters the fabric of thy guilt-stained throne--
'It is thy work, O Monarch;' now the sound
Fainter and fainter, yet is borne around,
Yet to enthusiast ears the murmurs tell
That Heaven, indignant at the work of Hell,
Will soon the cause, the hated cause remove,
Which tears from earth peace, innocence, and love.