1. 2. Феодосия 1937г. - 1941г

1.2. Феодосия (1937г. - 1941г.)
Почему родители решили покинуть Мелитополь и переехать в Феодосию? Ведь по их же словам Мелитополь стал для них второй родиной. В то время и даже в более зрелые свои годы я не задумывалась над этим вопросом. А вот когда начала писать эти воспоминания, такой вопрос возник. С Эдиком мы обсуждали это и пришли к следующему. Одна причина – это то, что у родителей не было своего жилья, а в Феодосии папе предоставляли квартиру. Второй причиной, возможно, было вот что. У папы был друг детства, имени не помню. Он был преподавателем химии, работал в той же школе, что и папа и снимал комнату в том же доме, где жила и наша семья. Шел 1937 г., год страшных репрессий. Всякая нечисть строчила доносы на соседей, сослуживцев, знакомых. По этим доносам людей арестовывали, зачастую без суда и следствия приклеивали ярлык «враг народа» и кого расстреливали, кого отправляли в тюрьмы или лагеря. Кто-то настрочил донос на папиного друга. Его арестовали, а папу несколько раз вызывали на допросы. Потом друга отправили в лагерь куда-то на север. Возможно, папа боялся, что и его могут арестовать, как друга «врага народа», и решил с глаз долой уехать. Когда после смерти Сталина началась реабилитация «врагов народа», папиного друга реабилитировали. К счастью, он остался жив. Думаю, что эта причина тоже сыграла важную роль в решении вопроса о переезде.
И вот мы в Феодосии. Красивый город, чудесный климат, теплое ласковое море, хорошая по тем временам квартира, двор-парк, любящие и любимые родители, беззаботность детской жизни-все это сделало те годы счастливейшим и незабываемым периодом моей жизни. Хочется мне немного описать нашу квартиру и двор. Квартира состояла из трех комнат и кухни. В кухне была большая печка с чугунным верхом и два больших, вделанных в стены, шкафа. В этих шкафах помещалось все: продукты, посуда, всякая кухонная утварь,  даже выварка и ваганы, в которых мы все купались, так как ванны в квартире не было. Комнаты располагались одна за другой. Первая, небольшая комната, была столовой. Вторая, продолговатая комната, была спальней родителей и одновременно папиным кабинетом. Здесь тоже был стенной шкаф и альков, где стояла кровать родителей. Но самым замечательным здесь были папин письменный стол и два красивых стула. Стол был сделан из какого-то хорошего дерева светло-коричневого цвета, верх стола покрыт зеленым сукном, а столешница с трех сторон как бы огорожена заборчиком. Стулья были сделаны из того же дерева. Спинка и сиденья стульев сделаны из одного изогнутого листа фанеры, который был усеян маленькими дырочками, создающими узор. Когда папа не работал за столом, я любила забираться на стул, раскладывала на столе свои карандаши или краски и рисовала. Из комнаты родителей дверь вела в детскую комнату. Эта комната была точно такой же, как и комната родителей. Находящиеся здесь комод и этажерка сделаны были из того же дерева, что стол и стулья в комнате родителей. Вся эта мебель маме досталась в наследство от ее отца-священника, который был человеком образованным. В детской комнате самым замечательным была груба. Она была облицована красивым белым старинным кафелем. Зимы в Крыму обычно теплые, и источниками тепла для квартир в то время были плиты и грубы. Зимой, обычно вечером, папа растапливал грубу, а мы с Эдиком любили наблюдать за языками пламени. Иногда папа разрешал нам подбрасывать поленья в грубу. Эдик нарисовал эту комнату и всю ее обстановку. Правда у него комната получилась квадратной, а на самом деле она была продолговатой. А теперь опишу наш двор. Он был большой и как бы делился на две части. Первая, большая часть, была настоящим ухоженным парком. Здесь было много разных деревьев, много кустов белой, сиреневой и фиолетовой сирени, масса разных цветов, названий которых я уже не помню. Ближе к дому росли две высокие японские софоры. Ветви их, даже толстые, изгибались, как бы вились и переплетались, образуя купол, дающий густую тень. Между софорами стоял большой стол и две скамьи. Поодаль был небольшой бассейн, а недалеко от него росли  две огромные крымские шелковицы. Плоды их были крупные сочные и сладкие. Дети двора, в том числе и я, залазили на эти деревья и лакомились шелковицей. Однажды такое наслаждение чуть не стоило мне жизни. Как-то я вышла погулять. Во дворе никого из детей не было, мне стало скучно, я залезла на шелковицу и удобно устроилась на ее ветвях. Насытившись шелковицей, я о чем- то задумалась и свалилась с дерева. А под деревом был распределительный колодец с трубами и водой доверху. Почему-то он не был закрыт крышкой, и я  угодила «солдатиком» прямо в колодец. Вода закрыла меня полностью. Я вытянула руки, пытаясь ухватиться за края колодца, но дотянуться не могла. Тут бы мне и конец, но мимо проходил студент техникума, он видел мой полет, подбежал и вытащил меня. Колени у меня были побиты, локти и руки тоже, кровь отовсюду сочилась, меня била дрожь. Парень взял меня на руки (мне было лет шесть или семь) и понес к нам домой, а дома никого не было. Тогда он отнес меня соседке Евгении Михайловне, маме моей подружки Иры Павленко. Она меня выкупала, обработала все мои ранки и уложила в постель до прихода моей мамы. Странно, что несмотря на пережитый страх и боль я не плакала, я это хорошо помню, мне почему-то стыдно было плакать.
Но вернемся к описанию двора. Вторую часть двора можно назвать «рабочим» двором. Здесь находилась прачечная и какие-то хозяйственные постройки техникума, в котором работал папа. Деревьев и кустов было мало, цветов вовсе не было, зато было много высокой травы, в которой мы прятались, играя в жмурки или войну. Контингент детей, живущих в нашем доме, состоял почему-то в основном из мальчиков. Было всего две девочки: я и Ира Павленко. Ира была старше меня на четыре года, в детском возрасте это большая разница. Но так как не было больше девочек, мы с Ирой дружили и хорошо ладили. Обе  мы любили кошек, а за домом у нас жило целое семейство их. Мы кормили кошек и игрались с ними. Ухаживали за цветами, поливали их, выдергивали сорняки. С мальчиками мы играли в ловитки, жмурки, палочки-стукалочки. А мальчишки любили играть в войну. Тогда, перед Второй Мировой Войной, все «дышало» войной. Это отразилось и на детях. Они часто играли в войну. Причем не было белых и красных, немцев и русских; были синие и зеленые; это чтобы никому не было обидно быть белым или немцем. А так как много игрушечного оружия дети не могли купить, то они сами из досок и фанеры выпиливали наганы, автоматы, гранаты и т. д. Нам с Ирой было интересно и завидно наблюдать за военными играми, и мы с ней попросили принять в игру и нас. Вначале мальчишки возражали, но я попросила Эдика (он был заводилой всего этого), и он нас принял, тут же позвонил по деревянному телефону, что в полк прибыли две санитарки. А мамы нам пошили санитарные сумки с красными крестами. Мы положили в них бинты, вату и перевязывали «раненых». Было очень интересно играть в войну. Но вскоре мы, к сожалению, узнали, какой это кошмар и ужас настоящая война.
В начале июня 1941года дети разъезжались, кто в пионерлагеря, в том числе и мы с Эдиком, кто в села к родственникам. Но перед отъездом  дети решили спрятать свое «оружие» - не нести же эти винтовки и прочее в квартиры. В « рабочем» дворе они вырыли яму, обложили ее кирпичами, сложили «оружие» в найденную старую духовку, которую опустили в яму, сверху опять положили кирпичи, землю и траву. Когда началась настоящая война, солдаты в нашем дворе копали щели и натолкнулись на кирпичную кладку, вызвали саперов, которые, не обнаружив ничего взрывоопасного, разобрали кирпичи, извлекли духовку и, увидев ее содержимое попадали сосмеху.
Из всей детворы нашего двора я была самая младшая и, когда начинались занятия в школе, я оставалась одна, мне было скучно, поэтому я очень хотела ходить в школу. Шел 1939год, мне было семь лет. А в то время зачисляли детей в первый класс с восьми лет. Об этом мне все время говорила мама, но я все равно ныла и просила отвести меня в школу. В конце концов мама не выдержала и пошла со мной к директору школы. Директор подтвердил мамины слова и в первый класс меня не принял. Чтобы уменьшить мое горе, мама стала заниматься со мной сама. Школа, в которую ходили все дети нашего двора, находилась против нашего дома. Наши окна смотрели на окна и входные двери школы. При открытой форточке нам слышны были звонки, извещающие о начале и конце урока. В столовой мы садились с мамой за стол и по звонку начинали занятия. Правда мама проводила со мной не четыре, а два урока, и, кроме того, были дни, когда маме некогда было со мной заниматься. Тем не менее к концу года я умела сносно писать и считать, хорошо читать. И вот наступил 1940год, я пошла первый раз в первый класс. Я была счастлива и горда. До сих пор помню платье, сшитое мне к такому торжественному дню. Оно было нежно-кремового цвета с мелкими цветочками и оборочками у шеи, на коротких рукавчиках и по низу платья. Я его очень любила. А школьную форму в то время не носили. Полученные мною от мамы «знания» сыграли положительную и отрицательную роль. Мне было  легко заниматься. Учительница все время меня хвалила. Наверно, это было не педагогично. У детей это вызывало неприязнь ко мне. А так как я была высокой девочкой, кто-то из детей решил, что я второгодница. Меня стали дразнить второгодницей. Никто со мной не хотел дружить. Я стала с неохотой ходить в школу. Все это привело к тому, что я однажды на перемене разревелась. Меня долго не могли успокоить. И только после того, как учительница перед всем классом сказала, что я не второгодница, а я рассказала, что я занималась с мамой, дети перестали меня дразнить, у меня появились подружки. Одновременно с поступлением в первый класс я частным образом стала брать уроки игры на пианино. Когда наш папа учился в семинарии, урок музыки считался таким же серьезным предметом, как и все другие предметы. Ученики должны были не только научиться петь хотя бы в хоре, но и освоить игру на каком-нибудь инструменте. У папы был хороший голос, он пел даже соло и хорошо играл на скрипке. На любом месте работы он организовывал хор, был его руководителем и дирижером. И, естественно, папе хотелось, чтобы его дети были музыкальны, играли бы на каком-нибудь музыкальном инструменте. Эдик ходил в музыкальную школу, где обучался игре на скрипке и до войны окончил пять или шесть классов, не помню точно. Помню, что он уже прилично играл. А меня решили обучать игре на пианино. Скрипка у нас в доме была, а вот пианино приобрести родители тогда еще не могли. Учить заданные уроки я ходила в учебное здание техникума, где в актовом зале было пианино. Это мне очень нравилось. Во-первых, выучив урок, я могла тарабанить по клавишам, изображая из себя великую пианистку. Благо в зале я была сама. А еще мне нравилось то, что я могла сама ходить по улицам. Раньше мне это не разрешали делать. Я чувствовала себя взрослой. И хотя до техникума было недалеко, но я ходила дальше, обследуя соседние улицы, скверы, дворы. Мне было интересно. Кстати, эта привычка сохранилась у меня на всю жизнь. Приезжая куда-нибудь на отдых или в командировку, я, по возможности, осматривала близлежащий от моего жилья район. Тогда, разгуливая по улицам, я еще любила лакомиться мороженым или жаренными каштанами. Это такая вкуснятина. Съедобные каштаны после войны почему-то надолго исчезли. Появились они после 2000года, но цена на них астрономическая, а  тогда в Крыму они стоили копейки. Мороженое было очень вкусным по следующей причине. В то время еще не было холодильников. Чтобы мороженое замерзло на льду, в него нужно было класть много масла. А масло было очень качественное, в нем не было, как теперь, добавок растительных масел. И продавали мороженое не так, как ныне. Несколько килограммов мороженого помещали в металлический бачок, обложенный со всех сторон льдом, и это все находилось в большом лотке-тележке. Продавщица ложкой черпала мороженое из бачка и помещала его в круглую металлическую формочку, дно которой было поршнем. На дно формочки клалась круглая вафелька, затем плотно укладывалось мороженое, сверху опять вафелька. Надавив на поршень, продавщица выдавливала мороженое, находящееся между двумя вафлями. Такое мороженое не было сплошным льдом, но и не таяло быстро, как теперешнее, изготовленное в основном на молоке,  а не на масле.