Кармический Эрос. Камень слёз

                С Ф И Н К С

Я не знаю – что мучит меня ежечасно.
Может быть, это чувство, что ты неспокойна?
Неужели, и ты к тайне чести причастна,
и смирения нету в смиренном поклоне?

Нас учили всему – состраданию, долгу
и терпенью. Но – сердце лишь этому учит.
Если ты неспокойна, скажи мне – как долго?
Может, ты догадаешься – что меня мучит?

                * * *

Лукавая ясность – исполненный долг.
Никто не осудит – не вызовет стыд.
Никто не заметит творимый подлог.
Но честности смутной никто не простит.

                * * *

         П Р О Х О Ж Д Е Н И Е

Ты обманывай меня, не мешкай –
ложью вышит истины наряд.
Славно – ночь навылет виться мошкой,
смерть встречать у сердца-фонаря.

Мой инстинкт прицельный не собьется:
совершенство к гибели зовет.
Трудно жить и страху улыбаться?
Тяжело без тяжести забот?

Вот затем и существует верность,
чтобы раб с колен не встал, а друг
проявил завидную проворность –
ускользнул, как рыба – в омут рук.

                * * *

              Б Л И З О С Т Ь

Разлука – болтлива, а встреча
слов искренних не назовёт.
Как будто спасенье для речи –
молчания каменный свод.

Пусть эхо в висках отдаётся...
Кто знает, а может быть, звук
несбывшийся – там остаётся,
где нету ни встреч, ни разлук.

В каких-то особых глубинах,
где мы у единства в плену,
в объятьях несем голубиных
затмившую Солнце Луну.

                * * *               

Я и так всё про тебя знаю,
любопытство – это ложь лиры.
Знать – легко, лишь прислонись к зною,
чтоб в устах пустыня говорила.

Жажду нежить – значит, жить в силе,
а в колодце быстро захлебнёшься.
Развяжи язык мне, вкус соли!
О себе сама ты – ошибёшься,

растечёшься мыслию по древу,
чтоб меж пальцев тяжестью пролиться.
Нет спасенья облаку дыряву,
если кто-то дождику молился.

Древнюю мы разыграем драму –
о грехах, потопе и спасенье.
Невидимки – проскользнём сквозь дрёму,
вспоминая: где мы есть, спросонья?

                * * *

Как об этом можно говорить?
И грешно и – просто невозможно!
Так её печаль меня корит,
так меня ласкает осторожно.

Разве дело крючковатых строк
знать, как мы бессмертными бываем?
Голос нежности старинной строг
и, лишь потому – незабываем.

                * * *               
                В Е С Т Ь

Это – всё, что просили меня передать
на словах. Если что от себя и прибавил,
не взыщи – тем, что Музу заставил рыдать,
я, надеюсь нескромно, тебя позабавил.
Вот ведь нищая радость... Теперь не о ней.
Сердце знает: монеткою – мною отдали
в дар тебе – твой же долг /и не скажешь ясней/,
некий ключ /ключ к полям?/ открывающий дали.
Это – всё. Остальное – что всплыло со дна
чередой искушений, желаний, привычек –
чуждо нам. Ты сверкаешь над бездной одна –
в совершенстве, моих бормотаний превыше.

                * * *               
.            
              С  О  Н  Е  Т 

Уже не скажешь: зрелые плоды
высоких вдохновений. Строй балладный
напоминает сумерки доклада
и носит помешательства следы

и вырожденья. Жалкие труды!
Ум не находит пищи, сердце – лада.
Когда фальшива каждая рулада,
уж лучше слушать, как поют коты.

Увы, я плачусь. Палача похмелье
на утро после казни. То веселье,
с которым жить без ужаса нельзя.

Предельно – жуткий юмор атеиста:
"Мне Бог не выдал к чувству бескорыстья".
Но, если честно, это я – не взял.