Ходил я заполночь в баню

.


            Во-первых,
            всех хочу поздравить:
            рыболова Митю, бездельника,
            таки,
            смыло с Краснопресненской набережной!
            (я поминал о нём 7 недель назад в P.S.
            к стиху «Скрипач» из сборника «Св. Клюква»
            признаться, думал – помру, не дождусь…)
            А говорят – чудес не бывает;
            в Святки на Святой Руси самое время чудес!
            Помнится, 20 лет назад
            пропойцу Борю с Боровицкого Холма сдуло,
            примерно в эти же дни, чуть раньше...




            Но теперь – к делу!
            Итак:



Исписав весь карандаш,
помер граф Селёдкин наш.


Помер, да дела не бросил –
строчит из могилки, а чёрт разносит;
кое-что и ко мне попадает –
вот, читаю:




1.

Жил в городе Кровищеве
весёлый костолом;
с богатыми и нищими
был запросто знаком;
и все его любили –
мочили!
мочили!
мочили!
мочили!
до полусмерти били!




2.

Вольный бухгалтер Фёдоров
тихо стоит за шторою;
в дом госпожи Нефёдовой
через печную трубу
прополз;
глаза у него – стеклянные,
а челюсти – оловянные,
а ноги его – деревянные,
а под ногами гроб;
а борода – до пояса,
в ней пять покойников роются;
в его подмышках три жабы
сглатывают слюну;
вольный бухгалтер Фёдоров
любит только Нефёдову,
а госпожа Нефёдова
тянет кота за хвост –
кот
задыхается,
кот
задыхается,
кот
задыхается…

но она – ни гу-гу…




3.

Поют кадавры Абра-Кадабру!
Поют кадавры Абра-Кадабру!



«Все финики на свете – тараканы;
их косточки – есть тараканьи зубы.

Взяв фиников в дорогу полстакана –
живьём не доберётесь вы до Любы.

А доберётесь нежитью, кадавром
и Люба вас огреет канделябром,
порежет на куски – и в самовар…»



«И будет к ней молоденький гусар –
он выпьет самовар и в полночь Любу
так поцелует, что откусит губы.

И Люба выгрызет на нём
до сердца яму,
и вбросит фиников туда
полкилограмма!

И оседлают кочергу они и швабру,
и тихо запоют Абра-Кадабру»



Поют кадавры – Абра-Кадабру!
Поют кадавры – Абра-Кадабру!




4.

Сидит голова в сугробе,
стережёт дорогу;
зубами стучит от холоду,
снег кусает от голоду.

Не ходи, Лизавета, дорогой той!
Не встречайся с мёртвою головой!

Пошла Лизавета по той дороге –
обглодала голову, ищет руки-ноги…




5.

Кипит в котле похлёбка бобовая,
но то не бобы – человечьи головы;
сидят у костра разбойники злы,
да не люди они, а бобы.

Увидали меня – хотят в котёл бросить;
хотел побежать – ноги не носят;
бросили в варево, осмотрелся я,
а там наши все – деревенския.

За свиной костью Семён прячется –
трёхалтынный брал у меня до пятницы!
«Ни совести у тебя, Семён, ни стыда!» –
схватил его, да вон из котла.

Привёл нечестного к мировому судье,
а тот висит на ремне;

повёл в участок,
а там порваны все на части;

повёл в управу,
а там все потравлены!

«Пусти ты меня обратно в котёл!» –
завыл Семён, да прыг на кол!
Я и рот не успел открыть,
а уж он на колу к бобам летит!

«Да пропади ж ты!» – крикнул я зло.
Глядь, а всё куда-то снесло!

Никого нет! Ничего нет! И меня нет!




6.

Я тож
люблю Нефёдову.
Но в трубе застрял –
не тощ,
как Фёдоров.
Недодушенный кот вырвался,
шась в трубу –
по мне выцарапался!
Хлещет в печь из меня кровища!
А в печи пылают дровища!
А я в трубе.
Но молчу.
Фёдоров, гад, молчит, ну и я молчу.

И Нефёдова – ни гу-гу.




7.

Ходил я заполночь в баню –
ноги оставил.

Вернулся забрать –
у одной ноги заяц,
у другой – его зять.

Выели по трети уж, верно,
просят пива – запить;
хлопнул в сердцах я дверью,
да пошёл печь топить.

У крыльца лежит голова,
говорит: «Отдай свои руки!
Будешь без ног, без рук –
ни рубах не надо, ни брюк…»

Отдал ей обе руки,
да к печке – печь пироги;
напёк пирогов горку,
пиво пью да курю махорку.

Курил да пил, да ел, да соскучился –
собрал подарков,
по гостям нахлобучился!
Пришёл на погост,
а там пост!

Нашёл постелю посуше,
лёг, да сам всё и скушал.
Тут постеля землёй накрылась…
Вот так оно всё и случилось.




*
Ну, что тут скажешь?..

Исписав весь карандаш,
помер граф Селёдкин наш!




                конец




.