Гибель дивизии 30

                РОМАН-ХРОНИКА

                Автор Анатолий Гордиенко

  Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).

Продолжение 29
Продолжение 28 http://www.stihi.ru/2020/01/14/6627

                «Ничто так не угнетает человека, как чувство, что тебя предали, забыли...»

                «7-8 февраля 1940 года.

  Появлялись несколько раз наши самолёты, но то ли из-за пасмурной погоды, то ли убоялись они финских зенитных пулемётов (кстати, захваченных у нас счетверённых «максимов»), мешки и ящики падали большей частью к финнам. Всё же кое-что перепало и нам. Но всё больше разговоров о том, что сбрасывают продукты неумёхи, бессердечные трусливые люди. Наше начальство, глядя на такое безобразие, послало рапорт, и теперь мы все ждём со дня на день полярных лётчиков Илью Мазурука или Мишу Водопьянова, у этих глаз поставлен, эти могут спикировать на наш пятачок, и дело будет в шляпе.

  Нам, политотдельцам, выдали на человека три сухаря и один пшённый концентрат. На сколько дней, никто не знает. Видел сам, когда ходил до ветру утром, как боец тащил лошадиные ноги. Обратил внимание потому, что мне что-то мигнуло в глаза: это блеснули подковы на копытах дохлой лошади. Сегодня 35 градусов. Можно плюнуть. Когда я выхожу утром на оправку, то плюю вверх, на небо. Если слюна застывает, не отрываясь от нижней губы, значит, есть 40 градусов. Днём уже не топим, чтобы дым не курился над нашим домом, а то мина прилетит в трубу.

  Безделье усиливает чувство голода, рождает злость к себе, к окружающим. Ты понимаешь, что никому здесь не нужен – ни начальству, ни бойцам. Все свободные часы отдаю дневнику, записной книжке, начал писать рассказ. А вот мои коллеги совсем опустили буйные головы. Медленные, тягучие разговоры, всё чаще переходящие в свару, всё чаще перепалки, а бывает, хватаемся и за грудки. Понимаем – это голод, он, он делает нас бездомными злыми собаками. Мы в замкнутом пространстве, уйти никуда нельзя, нельзя нос высунуть из землянки, можно лишь шагать, как в тюремной камере: десять шагов вперёд, десять назад. Иногда ходим по кругу, вокруг печки. Гультяй назвал это «крестным ходом». Телефонный кабель, ведущий в штаб, снова перебило снарядом. Выходить запрещено. Но всё же по хутору бегают посыльные, связисты, сапёры, сменяются бойцы, стоящие на постах, в карауле, в траншеях. Вылезают, сменяясь, из своих танков наводчики. Танков у нас около 25, и это уже не танки, а пушки, рассредоточенные за нашими снежными траншеями.

  Бегают, бегают без былой прыти, да и падают, кто грудью к земле, кто навзничь.
Мёртвых уже никто не убирает, просто сталкивают с дороги, чтоб не мешали. Опять видел замёрзших с поднятыми к небу руками и с белыми снежными бельмами в пустых глазницах. Заметил, что у мёртвых на пальцах длинные чёрно-синие ногти. Говорят, что ногти растут еще несколько дней после смерти.

  Вчера ходил к разведчикам капитана Васильева, прочитал им сводку последних известий, записанную накануне ночью по радио из Москвы. Прочитал ребятам списанную в записную книжку радиограмму командующего армией Штерна:
«Героические Кондрашовцы! Держитесь, не горюйте, к вам идёт новое подкрепление® Вас скоро освободят, и все вы будете представлены к наградам!»
В ответ не раздалось мощное «ура», как было раньше. Ответом было тягостное молчание. Мне кажется, ничто так не угнетает человека, как неверие в справедливость, как горькое чувство, что тебя предали, забыли. Зачем из пограничных полков создавать заградительные отряды?

  Что я пишу? Что я делаю? Захотелось к Московскому на беседу по душам?
Спросил у Васильева о Пяттоеве, его я не увидел в риге. Разведчики первыми заняли Леметти, первыми облюбовали старую ригу, добротный овин из дикого камня, тут и остались, хотя сюда метил Кондрашов со штабом. Выкопали разведчики в овине две пещеры, одну для радиостанции, вторую для телефонов — всё это на случай сильной бомбёжки или артобстрела. Овин пока цел, а вот дом лесника сгорел — подожгли снарядом. Пяттоев вскоре появился, дружески протянул мне руку, весело подмигнув: дескать, помним, но не надо печали, пошёл он, наш Московский, куда подальше. Потом он увел Васильева в дальний угол, показал ему какие-то бумаги. Я не обижаюсь — разведчики любят секреты, точнее, у разведчиков должны быть секреты.
Я наблюдал за Пяттоевым: совсем другой человек, спокойный, уверенный в себе, немногословный. Пяттоев навещал в медсанбате своего младшего командира, которого вынес на себе пару дней назад. Лейтенант сообщил, что финны прибивают к деревьям уже третий пояс колючей проволоки. Выходит, мы в тройном кольце, трижды опутанные. Даже четырежды, они ещё уложили один ряд спирали Бруно. Дух захватывает от таких новостей».

   Продолжение в следующей публикации.