Слово о двух столицах

Многие сравнивают Москву и Питер. Я всегда видел Москву, как тело. Тело, на котором есть ожоги, рубцы, шрамы, но которое, само по себе, дышит здоровой, ненасытной, непобедимой жизненной силой, оттенённой изворотливостью лукавого византийского царедворца. Это город-Иггдрасиль, город, где тюркский халат и ятаган обнимаются с молчаливой царь-пушкой и смертоносной стрелецкой-пикой.  У Москвы есть родословная, годовые кольца, золотой лес соборов, лакомая сладость свежего хлеба.
Питер - гомункул, выращенный европейскими алхимиками в сырой, почти заплесневелой балтийской реторте. Город-камера обскура, чей двойник, подчас куда более настоящий, чем он сам, дрожит в чёрном зеркале реки. Город-линза, город-Гиппокампус, город-Посейдон, город-сильфида, город-голод, город-бесконечный danse macabre. Стоязыкая золотая музыкальная шкатулка, исполняющая итальянские канцоны на русский лад. Чёртик из барочной заморской табакерки. Флюгер, летучий голландец, дневной и ночной кошмар Гоголя и Достоевского, сломанная карета Некрасова и Салтыкова-Щедрина. Тьма пушечного жерла, арлекин Белого. Город-ангел, город-бес, душа, торжественная и торжествующая в своём безумии. А может только дух? Не псюхэ, а только пневма?  Но может ли тело дышать, если его покинул дух и чего желает потерянный в себе призрак, если не воплощения? Сможет ли душа исполниться без тела, а тело жить в отсутствии души?