Каждому своё. Матрица

Павлушка пеленовал-пеленовал и распеленовывал… - неотступно ежедневно, прозанимавшись очередной день на курсах, проговаривала Ольга скороговорку за скороговоркой.
В голове всплыла старая история, которую она потом, не раз слышала от мамы, с укором… А впервые где-то в двенадцать лет, на кухне:

– Ты даже в пелёнках была непослушной и своенравной, - назидала Мария Ивановна. (Ольга в ответ виновато молчала) - Ты норовила вытащить из пелёнок руки, тогда я тебе их связала.
- Чем? – недоумевала Ольга, внутри у неё всё сжалось, когда она представила кричащего младенца со связанными руками, ей стало не по себе.
- Бинтами, - в голосе Марии Ивановны звучало наслаждение, оно было практически осязаемым. -  Связывала, а ты их даже из бинтов вырвала, - снова перешла к упрёкам Мария Ивановна, подчёркивая недовольство поведением дочери.
- И правильно делала.
- Ты даже сейчас споришь со мной. Свинья!! У тебя был сломан нос! 
- Нос? – Ольга смотрела виноватыми глазами, но Мария Ивановна не видела, она заворачивала голубцы.
- Это твой п-а-п-о-ч-к-а любимый вёз тебя в коляске, - бравировала Мария Ивановна, уверенная, что теперь-то Ольга поймёт, что отца любить не за что. -  Шёл, голову задрал и не видел. А там траншея, и мостика нет… - (Ольга проглотила комок в горле - она любила папу и не могла его не любить.) – Это к зиме было, ты в одеяльце завёрнутая выпала и покатилась. А там железяка лежала. Много ребёнку надо?
- Сколько мне было?
- Не помню точно, может четыре, может пять месяцев. Ещё не умела с ложки есть, - и зло добавила. - Заодно и научилась.
- Мам, я сама научилась есть ложкой? – удивилась Ольга.
- Нет, я кормила. А до этого грудью, - не хотела отвлекаться Мария Ивановна. - Так ты у меня и ложку вырывала из рук, пока турунды не вытащила.
- Какие турунды?
- Это скручивают вату и оборачивают бинтом. Скорая приехала, заложили. Сказали две недели не вынимать, а то нос будет кривой.
- И мне в обе ноздри засунули такое в четыре месяца? Они вообще нормальные? Как ты им разрешила? Зачем связывала мне руки и пеленала? Я же не могла дышать? – на глазах Ольги выступили слёзы от жестокости матери тогда и от её упоения теперь.
- Да, связывала. Бинты шершавые, не сразу сорвёшь. И пеленала, и потуже, - наслаждаясь властью причинять боль, продолжала Мария Ивановна. - Ты была красная от крика и извивалась. Как червяк, - брезгливо констатировала мать. И добавила нежнейшим голосом, -  Я боялась, что выпадешь из коляски.
- Мама, у меня в четыре месяца не было кроватки?
- Нет, мы тогда только переехали в новую квартиру. Нужно было много всего.
- Мам, как ты могла? – возвращалась к разговору о носе Ольга.
- Ты думаешь мне было легко?! – почти кричала назидательным тоном Мария Ивановна, - я ночей не могла спать!!
- А до этого ты спала? Я же была маленькая...
- Ну и что? У меня до года не было проблем с тобой, если бы не нос. Ты ела и спала. Когда не спала, разглядывала что-нибудь. А потом научилась ходить! - снова пошла в атаку Мария Ивановна.
- Сразу ходить? – удивилась Ольга, желая уйти от предыдущей темы, как можно дальше, чтобы не расплакаться от обиды и боли прямо на глазах у мамы.
- Да, ты не ползала, как нормальные дети, - сделав особый упор на "нормальные", подчёркивая, как ей пришлось невыносимо трудно, - а встала и пошла, - добавив, - в лесу. А потом ходила, переваливалась с ноги на ногу - тумба та ещё была, не поднять. И не падала никогда, - с нескрываемым раздражением резюмировала Мария Ивановна.
- А почему я пошла в лесу? – переспросила Ольга с недоверием.
- Сергей поехал с другом в лес на машине, ты была с ним. Он вечно таскал тебя за собой. Они пошли в лес сморчков собрать, дверь в машине не закрыли, вернулись, а тебя нет. Вот он перепугался, - с видимым удовольствием произнесла мама. – Он пошёл искать, на мху остались твои следы.
- И сколько мне было?
- Десять месяцев. Ты пошла, везде стала лезть: в ящики, в тумбочки. Лучше было, когда сидела... Ещё и ревела, когда врезалась лбом в стол. Посмотреть же вверх ума не хватало...

Ольге стало совсем обидно от слов мамы, ей не хотелось больше расспрашивать.
- Мам, я пойду погуляю на улице?..
Ольга стояла за одним из трёх широких квадратных столбов, на которых до революции крепились въездные ворота и калитка, и переходила на другую грань столба, в зависимости от того, где появлялся прохожий, ей хотелось побыть совсем одной. Она боялась, что кто-то ещё может причинить ей боль, а больше было нельзя. она понимала, как плохо ей было тогда, маленькой, как непонятно и как страшно, она пыталась стереть из воспоминания описания матери о синих оцарапанных бинтами рук, пыталась представить радость отца, когда он нашёл Ольгу по следам на мху и его гордость за её первые шаги... Она так надеялась, что пройдёт ещё немного времени, и среди редких прохожих появится папа. Он конечно обнимет и, как всегда, обрадуется, увидев Ольгу. А пока, она пряталась за столбом, пока совсем не свечерело... 

Хотя нос Ольги давно зажил, эта травма насилия ещё много лет не будет давать ей покоя, заставляя чутко реагировать на любую несвободу, на любой нажим…
Сначала, как из тех пут, она будет «вырываться» от навязчивой идеи мамы сделать её врачом, потом от навязываемого безыдейного образа жизни, потом от самодурства первой начальницы…, потом из виртуальной истории, из телецентра и, наконец, от Антона и от нелепой «игры» со ставками на живых людей, уже во второй раз в жизни...
И надо же было так случиться, что именно её угораздило попасть в эту «невидимую» ловушку, в эту матрицу, где, по сути, все её действия были связаны по рукам и ногам предумышленными обстоятельствами.

Как же тягостно всё это было для Ольги! Настолько же тягостно, насколько окружающим не очевидно...

Но она сумеет преодолеть и обернуть всю нелюбовь любовью. Она поймёт, что то, что невозможно человеку - возможно Богу.

Однажды Ольга прочтёт о жизни Феофила, подвижника Киево-Печерской лавры, которого мать топила собственными руками, и подумает: "Моя мама меня лечила хотя бы"...

Это потом, а сейчас, как же было уйти от этой нелепой, не нужной ей, ненавистной игры с  «обстоятельствами», придуманными нарочно злыми людьми, о которых на Востоке говорят: "На их голове сидит Шайтан", и денежными ставками, застилающими рассудок "игроков"?

Продолжение следует