Колька в больнице

 

  Эх, как давно же это было! Жили мы на тот момент в  Николаевке, что находилась в далекой Сибири. Зимний теплый день, я с подружками шла из школы, размахивая своей   бардово-сиреневой сумкой, так мы тогда звали школьные  портфели. Училась   в классе пятом, шестом, а может и вообще в четвертом. Помню смутно. Шли,  о чем -  то с девочками громко разговаривали, скорей всего хвастались школьными успехами, рассуждали, кого спрашивали на уроке, кто какую   отметку заработал, какое  задание получили на дом, у кого учительница была злая, а чья добрая.  Шли не торопясь, т.к. была суббота, и можно было не делать уроки.  Только вышли на центральную улицу, вдруг завидела  необычную картину,  на встречу с бешеной скоростью летит Колька, мой старший брат. Я его узнала. Где-то вдали чуть видно его догонял папка. К чему бы это?

 
  Поняла что, стряслось что-то не ладное.  …Насторожилась, но по наивности решила что Колька, что то натворил, и папка его хочет отдубасить, а он убегает. Иногда такое бывало, но видно, что то сильно натворил, обычно папка  не догоняет, подумала я.  Поравнявшись с братом, спросила: «Коль, ты куда?». Он на меня даже не глянул, почему то отмолчался,   как летел, так и пролетел пулей мимо.    За это время я  успела на него рассердиться, надув губы буркнула себе под нос, ну и не говори,   больше ничего не  скажу тебе тоже, сделав ударный акцент на слово «тоже». Успокоилась. Тут и папка подоспел, он по-прежнему бежал, догоняя Кольку. Но мне уже   не интересно, …бежите, ну и ладно. Опять затрещала о чем-то с девчонками.  Школа от дома была далеко, поэтому   мы успевали не раз поссориться и столько же раз помириться.  По дороге наша толпа рассеивалась, кто-то сворачивал у моста за речку,   у кого-то дом был на пути, поэтому ближе к нашему дому мы шли уже вдвоём, с одноклассницей Анькой Армяниновой.  Аня мне нравилась, мы с ней никогда не ссорились, но и близкими подружками не были.  Жила она через дорогу наискосок, и я часто бегала к ней делать уроки по арифметике, особенно если задавали задачу на скорость, а позже и по алгебре. Эти предметы мне давались тяжелее.


  Пришла домой,  дом был открыт. Да мы его никогда и не закрывали, поэтому не было даже замка. А на случай, если уходили далеко, то втыкали в пробоину лучинку. Я поставила свою сумку с тетрадками и книжками на лавку возле стола. На всю избу орало радио. Транслировали выступления Райкина. Папка его очень любил, поэтому всегда слушал его смешные монологи. Я не находила в них ничего смешного, поэтому дядька с радио меня никогда не интересовал. Молча пошла переодеваться. Сняла и повесила на спинку стула сначала форму, потом фартук, затем расправила пионерский галстук и тоже повесила на стул. Свои школьные вещи я никогда не бросала, берегла, поэтому носила долго, да и росла я медленно, была маленькой. За свои школьные годы   сносила три формы, и то не сносила, а выросла из них, и три портфеля. После с моими  портфелями ходил в школу младший брат Вова. Жили мы бедно, поэтому ему приходилось,   …донашивал все наши обноски. Дома никого не было, только из радио продолжать орать Райкин и над каждой сказанной его фразой сильно хохотали какие-то там  люди. Вовки тоже, где то не было. Его, вообще было  сложно поймать дома, всегда, где то бегал. Дома он  помогал мало, потому что мама считала его маленьким, был в семье «последышем».


Рос Вовка «слабеньким», так говорила мама, часто болел. В три года перенес сложную форму гриппа, после него получил осложнение, рассказывала тоже мама,  у него стал теряться слух, а после Вовка  оглох совсем. Ну, это мы видели все. И целый год не слышал полностью. За это время научился распознавать нашу речь по губам. После длительного лечения слух у него восстановился, но слышать хорошо он так и не стал. Мы с братом стали его   часто обзывать «глухая тетеря», он ревел, бегал жаловаться маме, за что нам с Колькой всегда попадало. Выслушивали очередную «лекцию», что так нельзя делать, он маленький и не виноват, что оглох. Ну и всё в этом роде. Мы на какое то время соглашались, но как только подеремся, обо всём забывали и  снова начинали обзываться. Но Вовку мы все равно  очень любили и жалели.


  Теперь уж и не помню, после того, как переоделась, садилась ли я за стол обедать, не знаю. Но вряд ли. Моя любимая еда, это ломоть черного  хлеба, смоченный в бочке с холодной водой и смачно макнувшую мокрую лепешку в чашку с песком. Так мы называли сахар. Старалась макать так, что  сахар на хлебе  прилипал толстым слоем и в процессе еды сильно «хрумкал», а из хлеба чтобы просачивала вода.  Мне это нравилось.  Иногда наливала кружку молока и ела, но чаще  и вовсе с куском бежала на улицу. В бочке с водой от чего-то всегда предательски плавали крошки, а от воды сахар в чашке часто   засыхал, делался коркой за что, почему то именно мне постоянно влетало. Ругали. Ела я   очень плохо, мама называла меня «зауморая», что буду всегда маленькой, и остались от меня одна кожа да кости,  но хлеб с песком  для меня  все равно оставался  самой любимой едой. Поэтому, как только дома никого нет, я старалась ухватить кусок с песком, как впрочем, то же   самое, проделывали мои братья. Все мы были сладкоежками.

 
  Потом я пошла на улицу. Спускаясь с крыльца дома, ко мне подскочила Стрелка, так звали нашу любимую  собаку. Названа она в честь собак Белки и Стрелки летающих в космос. Я хорошо помню тот момент, когда нам в дом принесли маленького щенка, черненького с белыми пятнышками. Мы с Вовкой стали придумывать ему кличку, то Шариком называли, то Тузиком, то Полканом, тогда такие клички были в моде. Но это «имя» мальчика, а у нас девочка, тогда меня осенило назвать её Стрелкой. Она и вправду была похожа на стрелу, такая же поджарая и стройная, но кормили мы её хорошо, всю не съеденную похлебку тайком таскали собаке.  Стрелка радостно встречала, виляла хвостом,  прыгала и кружилась вокруг, преданно заглядывая в глаза. Так было и сейчас.  Я стала играть  с ней  в «догоняшки» пока   не увидела у колодца свою маму, она таскала воду в баню. Воду носили ведрами на коромысле, и много: в баню, домой и в конюшню, но обычно это делал Коля. Вспомнив его мне, стало интересно, что же случилось, почему он, как придурок, с выпученными шарами куда-то бежал, уже спрашиваю я.  Но завидя зарёванные мамины  глаза мне стало страшно, значит и в правду, что то стряслось. Отчего   стало тревожно и одновременно стыдно, и жалко маму. Уточнять куда бежал Колька,  я больше не решилась, не спрашивала и потом.


  И только спустя годы узнала, оказывается, отец спросил, затопил ли он баню, и не закрыл ли случайно флягу с водой? Колька, ответил, что затопил, и тут же утаил, что да, флягу он не закрыл. И чтобы не узнали, что соврал, спешно оделся и выбежал во двор. Недолго думая помчался в баню,   чтобы открыть крышку  с этой фляги. В бане было  жарко, фляга стояла на плите, в которой   уже закипала вода, … и он рванул крышку на себя,  в результате чего   лицо и грудь  обдало горячим паром.  Что было потом, он уже не помнит.
Ошпарился Коля очень серьёзно. Мама отрывочно причитала и винила себя, зачем побежал, лучше бы сказал, и она сходила бы сама и зачем он вообще эту флягу закрывал? Что чувствовал папка, … не знаю. Но, родители даже и подумать не могли, что он додумается до этого. Да и флягу с водой никогда плотно никто не закрывал.
…Так оказывается   Колька бежал в больницу, догадалась я. Его   стало очень жалко, поэтому  он   сразу же был мною прощён. Теперь ревела во всю уже я,  размазывая слезы и сопли по щекам.  Собака  Стрелка, как могла, утешала, лизала моё лицо, глаза, и  красный   мой нос. Я не помню когда вернулся отец, где в это время был младший брат Володя. Но хорошо помню, как с мамой мы ходили к Коле в больницу.

 
  Больница располагалась далеко от нашего дома, на другом конце села. Брат  находился в палате один, лежал на железной койке в больничной одёже, застланной во всё белое. Это  белое, окошки, стены, и сами койки,   меня интриговали и немного настораживали. Ведь дома у нас все окошки синие, постеля цветная, на полу половики, а в палате их нет. Мне казалось в больнице тихо и Кольке без нас одиноко, да и был он весь перемотанный бинтами, торчал один нос, виднелась красная ошпаренная кожа лица и груди, с огромными волдырями и страшная.  Чувствовалось, что ему   сильно  больно,  но боль он переносил мужественно. Не ревел.   Глядя на него  хотелось реветь мне. Колька же тихо рассказывал подробности несчастного случая, от чего моё   сердечко от страха и жалости сжималось ещё сильней.  В горле, отчего то появлялся давящий ком, но я всё равно не ревела, терпела  и  молча слушала.  Говорил Колька, что больше никогда не будет открывать флягу, и вообще ставить на печку, мама его причитывающим тоном  поругивала.  И за то, что он закрыл и за то, что не сказал правду, и за то, что зачем-то тёр лицо снегом. Может ещё за что, я уже не помню, но  в её голосе   не было ни сердитости, ни злобы, а чувствовалась виноватость. Отчего моё сердечко рвалось на части уже за маму.


  Навещали Кольку мы каждый день. Что именно носили,  не совсем помню, но что конфеты, пряники, вафли, печенье, запомнила хорошо.  Мама отдельно для него варила кисель и  морс повкуснее.  Нам с Вовкой тоже всё это хотелось, но не трогали. Понимали, надо кормить Кольку, чтобы  врачиха быстрей отпустила его из больницы.  Долго ли находился он в больнице, я уже и не помню, но   в то что, чем больше он съест конфет и пряников, тем скорее выздоровеет,  об этом нам тоже сообщала мама, мы истово  верили и очень надеялись. Ждали брата домой.
Наверное, я ждала его больше, потому что воду с колодца таскать уже приходилось мне. Но после просмотра накануне  киносказки «Огонь, вода и медные трубы»,    к колодцу я подходить сильно боялась. Там жил водяной со своей свитой,  и высунутой из колодца   страшной рукой, с длиннющим  и жутким когтистым  пальцем, в любой момент мог схватить и утащить в водное царство. Я понимала, что такого не бывает, но в то же время представляла, что в воде нечем дышать, и там ледяная вода, отчего сводит судорогой ноги. Об этом я знала, потому что испытала на себе когда купалась по весне в пруду, что был с левой стороны дороги, которая волнистой полосой вела на Лысую гору. Но в пруду было мелко, и я успела выскочить. А в колодце глубоко, и я там сразу же помру.  Чего я больше всего боялась.  Поэтому, прежде чем ухватиться за душку ведра, всегда с осторожностью заглядывала в колодец, удостоверившись, что там никого нет, вытягивала ведро наружу. Пока вытаскивала, большая часть воды у меня выплёскивалась обратно. Поэтому воду доставать приходилось  чаще положенного. К счастью, Кольку выписали из больницы раньше времени, потому что уж больно просился домой,   говорила мама.   Дома она его  чем-то мазала, что в дальнейшем   на лице как у древней старухи     морщин,  не осталось и следа, а воду с колодца опять носил он. И в горячую флягу больше не заглядывал. Потом папка переделал в бане печку, и бачок с горячей водой был прилеплен  сбоку.  Родители вечно были на работе, а баню вновь топил старший брат Колька.