Письмо

1.
Мой старый друг, лови сей мёртвый крик
из палестин, где счастье понарошку,
а миг свободы вышел из вериг
борьбы за кем-то скормленные крошки

2.
прозрачных текстов. Жизни кутерьма
уже давно посеяла в утраты
ватагу нашу. Прошлого сума
еще цела, но полностью в заплатах,

3.
и в ней нести растерянности груз
всё тяжелей. Порвётся-не-порвётся -
любой расклад предложит лишь конфуз
плевка на дно усохшего колодца.

4.
А ведь бывали - помнишь? - времена,
когда рука просила об эфесе,
чтоб разрубить былого письмена
во имя шифров, спрятанных в процессе

5.
тончайших дум о тайнах роковых,
сопровождавших каждое движенье
пустой души. И я скорблю о них,
застывших где-то, в дебрях Провиденья!

6.
Сейчас - не так. Лишь пафос да перста
укрывшегося в суетном лукавства
холодных грёз о том, что неспроста
я прячу тель-авивство за варшавством

7.
и пью небес разбавленный нектар,
ловя закат на ужина качелях.
Да, постарел... Но возраст-санитар
мой вялый март подпитывал апрелем,

8.
и так спасал от холода в груди.
А что с тобой? Ты пробовал в обиде
на целый мир, пропавший впереди,
хоть раз признаться ночи в суициде?!

9.
А, может, пел в открытое окно
о чём-то грустном, явленном внезапно
как ритм того, что нынче всё равно,
как умирать: мгновенно, поэтапно,

10.
иль вовсе - жить... Средь тысяч новых троп,
в узоры века трепетно вплетённых,
нет ни одной, настолько верной, чтоб
вернуть надежду жизнью убелённым.

11.
А был ведь шанс на Новый Петергоф,
и шаг чеканный в логове Поповки,
где вдох искал не выдохнутых строф,
а юных дев на старой остановке

12.
и отдающий брагой портвешок
для постиженья молодости истин,
определённых искренностью в шок
от не присущей возрасту корысти.

13.
А ты сбежал... Растерян, но допет,
искал себя, меняя боль Отчизны
на спорадично купленный билет
к совсем другой, рождённой жизнью жизни.

14.
Поверь, и я сорваться был готов
из этих шхер, где совести
в помине!
Зачем остался? Веры? Знаний? Слов?
Чего мне не хватило?! Может, линий

15.
на из тетради вырванном клочке
за пять минут до нашего сеанса
чудных удач на пыльном чердаке,
куда сбегали ради преферанса?..

16.
Не знаю, брат... Не знаю, и познать
уже едва ли правильно сумею.
Всё повторится в будущем опять,
и только я, наверно, не успею

17.
отправить литр купленных чернил
на блеклым прошлым вычерченный остров.
И что сказать?! Я жил, дружище! Жил!..
И суеты общественной короста

18.
меня не уложила на бетон
испивших крови, подлых революций.
Не может песней стать мучений стон,
когда над мукой плачут, как смеются...

19.
Пустое всё, ведь память, как молва:
что не запишет - выдумает позже.
На то нам и подарены слова,
чтоб становиться в старости моложе,

20.
и не искать в холодной череде
уже давно оправданных сомнений
оттенков новых радости в беде,
и своему упрямству объяснений.

21.
Ты напиши мне! Там, на берегу
ручья, что стал началом Рубикона,
наш диалог достанется врагу
в нетленном виде старческого стона,

22.
но жизнь и смерть, застрявшие внутри
едва ли ухом слышимого вдоха,
отправят всех на счастья пустыри,
где тишина, рождённая как грохот,

23.
замрёт в пробелах вымоленных строк,
оплавит мрак и в небо возвратится
искать того, кто выйдя за порог
своей мечты, сумел с чужой не слиться.

24.
Пиши мне, брат! За ворохом пустых
и серых слов о винах да актрисах
я рассмотрю остроты запятых
и злой сарказм неправильных дефисов.

25.
Всего лишь письма. Больше ничего
ты не оставишь обществу постфактум
в конце пути (чужого? своего?),
что вдруг обрёл особенности тракта.

26.
Всего лишь письма... Пусть навеселе.
И пусть совсем - для прошлого - немного,
но пусть придут... спасением в петле...
лучом в ночи... посланником от Бога...