Остров. Мекка абсурда

             П Р А Л А Й Я

...а сердце – остров. Он необитаем
лишь в раннем детстве. "Над пустыней вод
носился дух... ". Предвечно брезжит тайна
в безбрежности: рождение – исход...
Заброшен в бездну невод... Тёмной суши
клочок невзрачный вызван из глубин,
и тишиною раковины-уши
гудят под юным небом голубым.
Ничья нога на берег не ступала,
персты же чьи-то жертвенник зажгли.
То ангелы дождём на землю пали
иль боги тихо с облака сошли?
И медленно в дорогу время вышло –
всю сладость муки в творческом аду,
всю явь и вдохновенье в мере высшей
оно несло само с собой в ладу.
Что обликов созданье? – возвращенье
вещей в земной привычный обиход:
давать им имена – просить прощенья
и расселять как собственный народ.
.       .       .
Но ветер вести приносил плохие –
то запах гари, то истошный крик...
И неспроста, и вопреки стихиям
сквозь горизонт протискивался бриг –
"Земля!". Да, так конквистадоры или
с их слов – спасители, учителя,
мифические предки – положили
израненные страшные тела
свои под солнце. Речи их хмельные,
угрозы, и костров походных дым,
но и незыблемость воздушных линий
должны предстать священным и родным.
«Теперь в единстве замкнутого круга
мы сплавим недра с вольным духом. Мы...
Мы все теперь устроим. В образ друга
всем и всему – войдём, как в образ тьмы.
Мы... в тесноте, да не в обиде... Были
ещё слова какие-то... О чём?
Теперь неважно. Мы – о них забыли
но, если нужно, мы их извлечём
на свет... О, жалкие пустые тени!
Не вам судить, как нас сплетает рок.
Свободе мы учились у растений
и проклят одиночества порок...».
Когда б не странники-полупираты
с повадками монахов – кто бы знал,
что ненависть и близость где-то рядом,
а совестливый стыд – измены знак...
                .      .      .
Нельзя вздохнуть... Лишь берег плавно дышит,
вода и воздух пестуют песок.
Что слух в неистощимом шуме слышит?
И что там ветер шепчет про восток?
Дано ль тебе постигнуть постепенно,
что охраняешь собственный курган?...
Читают волны вслух смятенной пене
простую мантру: «Сердце – океан».

                * * *

В листве галактик мы – запретный плод:
не тёмная материя, а плоть
трепещущая в птичьем танце света,
в истоме нам неведомого лета.

Мы – зреющий дурман с ума сводящий
астральную округу, пытку длящий
желаний... Намерения – ясны:
Вселенную втянуть в земные сны.

                * * *

И те же рифмы, тот же небосвод
и воздух от дыхания горячий.
И тех же правил переменных свод
и тот же взгляд – нездешний и незрячий.

И тот же век – последний и пустой,
в историю входящий как в истому.
И тот же выбор – праздный и простой:
пора прощаться, ухожу из дома

туда, где пребывают голоса,
что мне и до рождения знакомы...

И, наконец-то, первая слеза.

                * * *

             С Т А Н С Ы  II

Крестословица улиц и стены –
пограничные стражи зимы.
Этот город – подобие сцены,
на которой играем и мы.

В незатейливом праздничном гриме,
для восторгов, томленья и ссор,
чтобы мы становились другими,
нас невидимый свёл режиссёр.

Пусть не каждого совесть заела,
и не всем Мельпомена поёт –
обозначено общее дело
и смертельный расчерчен полёт.

Бродят гамлеты плотной толпою,
площадную насилуют речь.
Это всё, что случилось с тобою.
Больше слово нигде не сберечь.

Мы близки, но едва ли знакомы,
и печальная участь твоя –
в роль войти, и не выйти из комы
тошнотворно-рекламного «я».

Здесь и звёздного неба не видим,
и студёный не чувствуем стыд.
Любим мы, или мы ненавидим –
нам уже невозможно вместить.

Напролом или крадучись краем
по проулкам, не внемля судьбе –
всякий раз предрассудки играем,
и лишь изредка – правду в себе.

В этой пьесе герои фальшивы,
а дорога к развязке легка.
Знают, помнят, что мы ещё живы,
Пересмешники-сны, облака....

                * * *

Как странно ощутить, что жизнь – проста
в своей глубинной, неизменной сути,
что люди – это братья, а не судьи,
а судьи нам – Любовь и Красота.

И если всё порой наоборот,
тому виной мы сами, непременно.
Ведь это мы шагали поступенно
к отчаянью и омуту забот.

Но даже в озлоблении и страхе,
нам забывать нельзя, что жизнь проста,
что судьи нам – Любовь и Красота
и в звёздный час, и в горе и на плахе.

                * * *

                СОНЕТ

В разладе наши души и тела.
Утрата идеала – страшный признак.
Всё реже посещает сердце призрак.
Горячий век, но мало в нём тепла.
               
"Не уходи!" – нас не обманет плач.
То, что зовут любовью, только – прихоть.
Такой обычай есть – сажать на привязь.
Любовь – не вдохновенье, а палач.

Покой в плену у стен и участь мужа
уже не одобряет наша Муза:
в её глазах – космический простор.

Союз звериной нежности и гнева –
слепая страсть забрасывает невод
и обещает гибельный восторг.