Голос прошлого

  ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ, ВСПОМНИТЬ ЭТИ НЕ СТОЛЬ ДАЛЁКИЕ СОБЫТИЯ МЕНЯ ПОБУДИЛИ НЕКОТОРЫЕ ВАШИ КОММЕНТАРИИ В МОЁМ РАССКАЗЕ (ПРОСТИ НАС МАЙКА). ЗАРАНЕЕ ПРОШУ У ВСЕХ ПРОЩЕНИЯ ЗА ОТКРОВЕННЫЕ СОБЫТИЯ, КОТОРЫЕ ПРОИЗОШЛИ СО МНОЙ В МОИ МОЛОДЫЕ ГОДЫ РАБОТАЯ СКОТНИКОМ (животноводом) В КОЛХОЗЕ. НАБЕРИТЕСЬ ТЕРПЕНИЯ, И ПРОЧТИТЕ МОЁ ПОВЕСТВОВАНИЕ ДО КОНЦА. НАШЕ ПОКОЛЕНИЕ ПОСТЕПЕННО УХОДИТ В НЕДРА МАТУШКИ ЗЕМЛИ, И КТО-ТО ДОЛЖЕН РАССКАЗЫВАТЬ НЫНЕ ЖИВУЩИМ О ТОМ, ЧТО ГДЕ-ТО КОГДА-ТО БЫЛО. НО ТАК БЫЛО НЕ ВЕЗДЕ, ГДЕ-ТО БЫЛ И ПОРЯДОК, Я ЭТО ЗНАЮ ПО РАССКАЗАМ ЛЮДЕЙ, МОИХ ГОДКОВ ПРОЖИВАЮЩИХ В РАЗНЫХ МЕСТАХ.

  Покинув свою милую родину остров Сахалин, я с семьёй, с женой и полуторамесячной дочкой, вернулся на донские просторы, на родину жены, где и поступил на работу в колхозный стройцех. Был конец ноября 1989 года. Наша бригада строила дома, сараи, погреба (в летнее время), распускали на пилораме брёвна на доски, но серьёзного фронта работы не было, поэтому платили мало, рублей 40 в месяц, а иногда чуть больше. Со временем появились новые деньги, - фантики как мы их называли. Мужики стройцеха пили. Были и шабашки, но они проходили за спиртное. Процветало воровство, тащили всё, от гвоздей до досок. Послали нас как-то на ферму, коровам ясла досками обшивать, и там я спросил у скотников:
  - Сколько вы получаете тут?
  - До двухсот рублей, ответили они.
  Загорелся я желанием устроиться к ним на ферму, ведь после Сахалина для меня получать 40-70 рублей в месяц это было дико, а тут как ни как 200-240 рублей. Через несколько дней меня приняли и, пристроили к животноводу Александру Герасименко. С тех пор я и работал там.
  Мне нравилось, коровий дух, терпкий запах сенажа и силоса, работаешь не каждый день, а через день. Мне дали исправного коня чёрной масти, Зайчика. Я купил к нему байдарку, потом сбрую, но он был очень пугливый и дурной. Верхом я на нём проехал всего два раза. В первый раз, он ни с того ни с сего, занёс меня в терны и деревья, я зарекся не садиться больше на него, но не утерпел, сел всё таки на него и, он снова меня понес, увидев идущий КАМАЗ. Думал убьюсь, тем более, что я не был обучен верховой езде, без седла постоянно съезжал на бок едва удерживая себя за конскую гриву, а в седле держался за луку седла.
  Потом этого коня на моей смене, убил отвязавшийся бык, пробил рогом бок, и уложил в лошадиные ясла. Через время у меня появилась кобыла Белка, я её за бутылку водки взял у конюхов. Пришёл я в соседнее село, на коне-корпус, а там кони худые, что стиральная доска, старшее поколение знает, что такое стиральная доска, и говорю конюхам:
  - Мне бы кобылу, чтобы была спокойная, чтоб под седлом, и в телеге ходила. Отдал им водку. Они повели меня, показали какая, я её зануздал свою "девочку" и повёл. Веду и вижу, по над корпусами, лежат мёртвые жеребята, и два коня, и рядом ходят обтянутые кожей кости ещё живых лошадей.
  4 месяца я откармливал на ферме свою лошадь. У входных дверей, мы с напарником Сашкой, соорудили стойло в углу, где стояли его Огонёк и моя Белка (так я назвал свою кобылу, она была цветом как белочка). Кормили фуражем, силосом и сеном.

  Поначалу, всё шло хорошо. Но ближе к 1993 году, всё хуже и хуже. Коров кормили соломой внатяжку, но они быстро привыкли к рациону. Раз в сутки перепадал им фураж, силос или сенаж. Сенаж это тоже силос, только травяной, и очень вонючий. Коров доили мехдойкой. День и ночь, мы сгребали тяпкой коровьи фекалии в лоток, по которому ходила цепь транспортера, транспортер сносил дерьмо в выдувную яму, где с помощью воздуха его как из пушки "выстреливали" в специально приготовленные для этого места, котлованы.
  Транспортёр нередко ломался, замерзал зимой на углах, и тогда, от сотен коров, за 2-3 дня, а если сгорит и мотор, то и более, собирались "горы" навоза,  которые мы потом, когда сделают транспортёр, растягивали вилами и, бросали в лоток.
  Ломались кормораздатчики, и мы вдвоём, вручную, выгружали из телег тракторов тонны силоса и соломы в ясли коров, и на проходы. Выгружали на страшном сквозняке, ведь со всех четырёх сторон открывались для проезда трактора по корпусу огромные железные двери.
  Спали в комнатушке, где были бетонные полы, стены и потолок, все из бетона. Деревянные топчаны без матрасов, дощатые со щелями двери. Спали в фуфайках, шапках, в ватных брюках, и с постоянно сырыми ногами. Стояла печь буржуйка, но её нечем было топить, всё что можно было сожгли, все резиновые покрышки и не только.
 
  Один раз, взяли немного соляра из трактора, чтобы вяленные дрова разжечь, и нам приписали весь бак, и мы платили. Иногда драли голубей, и жарили их в сковороде, поставленную на асбестовый козёл, обкрученный спиралью, на вделанные узенькие уголки из стали, не на саму спираль, но только когда была открыта дверь Юрки гуцула. Он следил за мех-дойкой, и у него был свой кабинет.
  Часто отрывались огромные быки, оторвался один и, идёт бить другого. Дрались так, что пятиметровые двери собою сносили или сильно мяли. Один другого мог запросто перебросить рогами через выгульной баз. Если бык бьёт другого быка, который стоит на привязи в ряду с коровами, то от его толчка, волной падает полтора десятка буренок. В те моменты быки разъяренные, а их надо ставить на место, и привязывать на цепь, иначе будет не поправимая беда - всем, быкам, коровам, и скотникам, то есть нам с Сашкой.

  Во время отела с Февраля по апрель, мы почти не спали, нас заставляли спать в корпусах с коровами. Один скотник соорудил себе навес над топчаном из соломы, спал одетый под тремя одеялами и в шапке ушанке, а на соломе был снег, иней. Звали его Жора Меркулов, ныне покойный, весёлый был человек.
  За ночь, лотки набирались мочой и водой с дерьмом, и вот если не уследишь, новородок отелившейся коровы моментально захлебывался в ледяной навозной жиже. За корпусами валялись трупы телят. Некоторых приходили и забрали люди кормить собак или свиней.
  Все стоявшие коровы у дверей, были ночью в инии, и хотели пить, так как перемерзала вода в поилках и трубах, и доярки поили их из ведер. Мы грелись тяпками сгребая навоз, и прогулками оглядывая коров, чтоб не задушились на цепи, не упали в ясла, не попала куда нибудь нога.
  Доставалось и дояркам, им надо вставать не свет ни заря, и идти на ферму по морозу, или пурге доить коров, кого-то привозил автобус, нередко приходилось доить руками, поить в станках телят, лечить от диареи, замерзали на сквозняках, мерзли руки и мокрые ноги. Мы хоть в свою каморку могли уйти, а они бедные под коровами сидели.
  Постоянный хронический недосып, ночами болели руки от тяпок, вил и ручной дойки, работали на износ. Не было времени даже отдохнуть. Дома стирка, готовка, уроки с детьми, подсобное хозяйство, огороды, сено. На работе тяжелые мешки с фуражем, ежедневно ложились на их плечи. То корова лягнет, то рогом ударит, то на ногу наступит, то ведро с молоком опрокинет, а это их заработок. Сколько раз видел, сидит на скамеечке, ведро между ножек держит, уткнется головой в брюхо коровы и доит руками, а сама плачет, корова ударила. Бедные, бедные вы наши женщины. Но они не унывали, едут в автобусе с работы ли, на работу и, песни поют, а у самих души плачут, это по глазам было видно.
   Не редко коровы гибли от потери крови, (выпадение матки после отела). Тогда не было сотовых телефонов, и до ветврача или заведующего ночью было крайне сложно дозвониться. Были случаи когда бродячая собака выедала живому недельному отроду теленку в станке лодыжку, он лежит беззащитный, а она ест. Потом добивать приходилось.
  Мы скотники, если видели, что начала телиться корова, пробивали пузырь, брали теленочка за ножки и, вытаскивали его из утробы, выжидая момента когда корова начнёт тужится. Бывали случаи, когда у коровы шёл крупный плод, и она подолгу не могла растелиться, тогда собирались все скотники, привязывали к торчавшим ножкам  теленка веревку и, тащили на её потугах гурьбой, когда не помогало и это, то привязывали веревку к транспортёру и включали его, транспортёр тащил плод, и вместе с ним кричащую от боли корову. Но ничего не помогало. Вытащить не удавалось.

  Моя лошадь приводила жеребят, я спрашивал у заведующего, куда девать жеребёнка?
  - Убей его, - он отвечал. Но я не одного не убил. Лошади наши были всегда с нами дома если мы не на работе, и я всех своих новорожденных жеребят отдавал людям, и они выпаивали их коровьим молоком, из соски надетую на бутылочку. Не один не пропал, все живы.
  Худых, больных и от бракованных коров мы загоняли в баз с эстакадой, у которой стоял трактор с большим железным фургоном. Коров загоняли на эстакаду несколько человек, жестоко избивая их палками, по другому нельзя, не идут они, вот где злость и сквернословие от уст разгневанных людей. Тех коров, что упали, и не могли встать, грузили куном. Кун, - это такие большие железные челюсти, которыми грузили солому. Так вот, этим коровам вязали веревку за рога, и потом к раме куна, поднимали как подъёмным-краном, и грузили. Затем верёвки привязывали к борту ПТС, это такой железный фургон с высокими бортами.
  Как-то зав фермой мне сказал:
  - Поедешь на скотобойню, и поможешь там отвязать. Я поехал. По приезду залез в фургон, отвязал и, слышу команду:
  - Слазь! Я спросил:
  - А на эстакаду выгонять кто будет?
  - Слазь!... (такой перетакой).
  Я слез, и тракторист начал поднимать фургон вместе с коровами, и высыпал их как камни. На днище фургона были дыры, куда при выгрузки попала нога одной несчастной коровы, при падении она сломала ногу и, из неё торчала кость.
  - Что ты делаешь!? - крикнул я.
  - Да нормально всё, ответил тракторист, - их всё равно резать будут...
  - Садись, садись! - поехали, некогда мне.

  Ну вот, так в кратце я поведал вам о том, что мне довелось видеть, про своею личную жизнь колхозника, с 1993 по 1996 год, может так было не везде, я не знаю.
  Через несколько лет, коров не стало совсем. Потом исчезли корпуса и все постройки, кирпич и камень разобрали люди. Бетон был раздолблен до фундамента, чтобы взять арматуру на чермет. Перекопаны все части фермы и, взяты из земли на лом, все всевозможные трубы и железяки.  Всё заросло травой, и дикими кустарниками. Свалка мусора.
  Теперь коровки только на подворье у людей. Колхоз вспоминают все по-разному. Кто положительно, кто отрицательно. Не все ведь жили и работали на ферме, были и свинофермы, где тепло и уютно, шофера и трактористы, комбайнёры. А я был простой молодой и, совсем не опытный скотник, пришедший работать из леса дальнего востока можно сказать. А это так и есть.

                ПРАВДА НЕ УМИРАЕТ

  Где же вы родные фермы?
  Где ж вы милые коровы?
  Не даёте молока нам,
  Чтобы были мы здоровы.)))

  1995 год. Третья бригада, я тогда работал скотником на МТФ номер три. Было шесть корпусов полные КРС. Я трудился на дойном гурту. Работали мы посуточно, через сутки на сутки. В мае выгоняли скот на траву и, пасли до глубокой осени, пока не ляжет первый снег. Потом скот перегоняли на фермы и размещали в корпусах.
  В нашем корпусе стояло больше двух сот голов буренок и несколько добротных быков. Давали корма, силос, сенаж, солому, дерть, но коровам все равно не хватало и они быстро худели. С февраля по май начинался отёл, и мы зорко смотрели за каждой коровой, принимали роды, бывало когда идёт крупный плод, помогали корове растелиться и вытаскивать теленка руками за ножки. Конечно же бывали и потери, особенно в ночное время, когда стельная корова которая не предвещала отёл, вдруг внезапно телилась и, теленок падая в лоток погибал от переохлаждения или захлебывался в навозной жиже.
  И вот тогда то начальству пришла в голову идея дежурить скотникам в корпусах. Вот представьте себе, большие оконные рамы без стекол обиты с улицы полиэтиленовой пленкой. Сам корпус обогревается только телами и дыханием животных, две массивные железные двери изорванные и по гнутые тракторными телегами с обоих сторон корпуса. У дверей в лотках постоянный лёд, у коров стоящих у таких дверей на спинках иней, сумасшедший сквозняк и холодно. И вот в таких условиях нам было велено коротать зимние ночи.

  На проходах у коров висели как гирлянды лампочки, которые то и дело перегорали.
Ходили порой с фонариками, и чего греха таить, иногда приходилось ходить в соседние корпуса и воровать, скручивать и менять у себя перегоревшие. Нашим дояркам нередко приходилось по утрам доить коров в полумраке. Пошёл я как-то в соседний корпус за лампочкой, смотрю стоит у стены деревянный топчан, на нём старая фуфайка в место матраса. Два столба и соломенная крыша вся белая-белая от мороза, иней. Сразу вспомнилась песня:
  Синий-синий иней,
  Лег на провода...

  Это не хитрое "логово" устроил себе ныне покойный казак, Меркулов Жора, весельчак, у которого никогда не сходила с лица улыбка , и спал в нём как эскимос, то и дело просыпаясь для обхода коров, проверял не телится ли животина.

  Мы же с напарником игнорировали такой "указ". Оставались в своей дежурной комнате между двух корпусов которые соединены крытым проходом. У нас были бетонный пол, дощатые с дырами двери, бетонные стены и потолок, из окна шёл тонкий пронизывающий сквозняк. Спали на узких топчанах на голых матрасах, в фуфайках и ватных штанах, с сырыми сапогами от которых часто мерзли ноги, подушек и одеял не было. Стояла буржуйка, но топить было не чем. Соляр не давали, всю все возможную резину и кусочки древесины давно сожгли. Грелись тяпками сгребая с полов навоз, и рейдами по рядам коров на просмотр отела. Сидим как-то с напарником Александром Герасименко, и смотрим друг на друга, в буржуйке воет зимний ветер. Я открываю её, а там угли перегоревшей местной сосны. И мне вдруг пришли на ум строки. Я взял один уголек, встал на топчан и стал писать следующее:

  В этой комнате словно в тюрьме,
  Не хватает лишь только решёток,
  Вместо нар здесь стоят топчаны,
  Здесь загнешься не выпив пять соток.
  Здесь не слышно конвоя шагов,
  Лязг железных тюремных запоров,
  Слышны стоны голодных коров,
  Грустный трепет оконных клеенок.
  Между каменных стен ледяных,
  Замерзая нечем свою вахту,
  Стережём мы коров доходнЫх,
  Вспоминая учебник и парту.

  Все работники фермы, доярки, какая-то прибывшая комиссия читали моё "произведение". Заведующий злился, ругал меня, кричал:
  - Сотри, удали это всё!  Я говорил: - Нет! - Правда не умирает...
И пел шутя:
  - Эту правду пусть читает молодёжь,
  - Эту правду не за душ ешь не убьешь......

  Прошли годы, все фермы закрыли, разрушили корпуса, разбили до основания молотами бетонные конструкции охотники за цветным и чёрным металлом. Но долгое время, не смотря на обильные дожди, ветры, снега, на фоне этих руин и развалин, каким-то непонятным образом на нетронутым фрагменте бетонной стены, жила моя "чёрная" правда, написанная когда куском древесного угля от сгоревшей сосны.
Не зря говорят правда не умирает.